Атаманы спешно собрали малый войсковой круг на берегу Чагана (многие активные мятежники уже загодя утекли из городка). После долгой перепалки и горячих – до хватания за грудки – споров было решено ни в чем не повинные семейства свои смертельной опасности не подвергать и от приступающего неприятеля в городе не обороняться.
Видные вожаки повстанцев Иван Иванович Ульянов, сотник Иван Кирпичников и старшина Трифонов сагитировали человек четыреста не сдаваться в руки карателей генерала Фреймана, а идти с оружием в конном строю к Волге и, переправившись через нее, дальше в Россию. За Волгой казаки рассчитывали взбунтовать местных помещичьих мужиков, присоединить к своей партии и решительно ударить на Москву.
План был в тех условиях, конечно же, неосуществим. Мятежники и сами понимали это и потому на случай, если за Волгой у них ничего не выгорит и правительственные команды их к Москве не допустят, был предусмотрен запасной вариант. Можно было поворотить на юг и, минуя, как они выражались Черкасское, то есть столицу Войска Донского Черкасск, пройти на Кубань к живущим там, на землях Крымского ханства, беглым казакам-некрасовцам.
Но планам этим не суждено было сбыться. 6 июня генерал Фрейман занял Яицкий городок. Сразу же за беглецами к Волге была наряжена усиленная команда в девятьсот человек солдат и казаков послушной, старшинской стороны, которые вновь подняли головы. Фрейман на этом не успокоился и срочно отправил курьера за помощью в Астрахань. Астраханский губернатор Бекетов выделил еще восемьсот человек драгун и служилых конных татар для поимки беглецов.
Узнав от лазутчиков о погоне и уразумев, что им через матушку Волгу солдаты переправиться не дадут, мятежники разъехались по степи в разные стороны. Одни подались на север, к раскольникам на Иргиз, другие – на Узени, третьи вернулись к Яицкому городку и попрятались по степным хуторам. Несколько десятков бунтовщиков солдаты схватили около Волги, в том числе сотника Кирпичникова и старшину Трифонова. Забив в колодки, отправили под усиленным конвоем в Оренбург.
Правительство жестоко расправилось с побежденными яицкими мятежниками. После разгрома восстания на Яике якобы временно был упразднен казачий круг. Вместо войсковой канцелярии, или «избы», как ее попросту называли казаки, появилась «комендантская канцелярия». По распоряжению императрицы в Яицком городке был расквартирован гарнизон из регулярных войск, а вместо атамана назначен комендант, полковник Иван Данилович Симонов.
Одновременно вводилась должность городского полицмейстера, которую занял родственник убитого восставшими атамана Тамбовцева, приходившийся ему двоюродным братом. Но продержался он на этом посту недолго. Вскоре, пустив в ход связи в оренбургской губернской канцелярии, Тамбовцева сменил злейший враг казаков войсковой непослушной стороны старшина Мартемьян Бородин. Став отныне начальником городской полиции, Бородин сформировал из казаков послушной старшинской партии крепкую воинскую команду в полтысячи всадников для охраны порядка в городке и розыска в окрестностях воров и татей.
Сразу же началось дознание по делу о мятеже и убийстве в январе генерал-майора фон Траубенберга и войскового атамана Тамбовцева. В августе в Оренбурге учредили новую следственную комиссию под руководством полковника Неронова, которая сразу же приступила к делу. Всюду по степи искали скрывавшихся мятежников, ловили, заковывали в кандалы и отправляли по этапу в оренбургскую тюрьму.
На Яике-Горыновиче наступили безрадостные, черные дни…
Часть третьяНачалось!
Глава 17Напутствие Филарета
В небольшой гостевой горенке кельи игумена Филарета Семенова, настоятеля старообрядческого скита Введения Богородицы на Иргизе, полумрак. Горят только несколько свечей в подсвечнике да лампада в правом углу, под иконами. Потрескивает дровами печка, но в помещении все равно зябко, так что изо рта идет пар. В комнате двое: сам старец Филарет, облаченный в старую, повытертую во многих местах рясу и в тулуп поверху, и чернобородый, среднего роста, мужчина, остриженный по-казачьи, в кружок. Несмотря на кажущееся христианское смирение, опущенный долу взгляд горящих, цыгановатых глаз и молитвенно сцепленные на коленях пальцы, вид у человека самый наиразбойный. Все в нем выдавало скорее недавнего лихого рубаку, выпивоху и любителя бабьих утех, нежели благочинного ревнителя старой православной веры.
Филарет, однако, значения этому не придавал, на своем долгом веку, претерпев столько страданий и гонений за истинную веру, а веры он придерживался старой, привык иметь дело со всякого звания народом, в том числе и с душегубцами. Филарет считал, что для достижения цели все средства хороши, а цель у него была одна: искоренение на Руси проклятой никонианской ереси.
Старец не без основания считал себя продолжателем дела преподобного протопопа Аввакума, втайне мечтал о духовном лидерстве среди старообрядцев и всю жизнь свою посвятил этой борьбе. Филарет боролся с никонианами, за что был отлучен от православной церкви, лишен Христова причастия и предан анафеме. Уйдя из центральной России на реку Иргиз, в лесную заволжскую глушь и поселившись в скиту близ слободы Мечетной, игумен начал бороться с синбирскими провинциальными властями, высылавшими многочисленные воинские команды для поимки беглых, которых всегда было полно в старообрядческих скитах. И вот сейчас мятежный старец задумал неслыханное, от чего тело пробирала предательская дрожь, и в душе самому не верилось, что дело это может выгореть; и в то же время втайне думалось: «А вдруг!.. Чем не шутит лукавый?..»
– А возрасту он какого был? – спрашивал у старца чернобородый мужчина.
– Твоего примерно, Емельян, – отвечал Филарет.
– А росту? Обличия? Неужто похож я так на него?
– Все так, Емельян, все так. И рост такой, и обличием вы схожи. Да и кой черт там приглядываться станет, на Яике? Кто его там видел-то, покойничка?.. – Игумен Филарет встал с тяжелой дубовой скамьи и подошел к Пугачеву. – Так что, Емельян, принимаешь ли ты имя императора Петра Федоровича Третьего, Царствие ему Небесное?
Острый, из-под насупленных седых бровей, взгляд Филарета испытующе впился в заросшее густой черной бородой лицо бродяги.
– Принимаю, батюшка, благослови раба Божьего! – тяжело выдохнул тот и плюхнулся перед игуменом на колени.
– В добрый час, Емельян. Поезжай на Яик, там тебе будут рады. – Филарет по-старообрядчески двумя перстами осенил склоненную голову Пугачева, сунул руку для лобзания.
– А если не примут меня на Яике, батюшка? – с опаской вопросил Пугачев. – Куда мне тогда податься? Снова к вам на Иргиз?
– Нет. Коли не примет тебя Яицкое войско, ты, Емельян, сюда не возвращайся и в Синбирск не езди. Там тебя не скоро запишут, – сказал Филарет. – А поезжай-ка ты лучше в город Казань. У меня там есть хороший приятель купеческого звания, Василий Федорович Щолоков. Он наш, старовер, человек добропорядочный и хлебосольный. Я отпишу ему о тебе в записке, он тебе поможет в случае нужды.
Вернувшись из лесного скита игумена Филарета в слободу Мечетную, Емельян Пугачев поселился у крестьянина Степана Косова, также старовера, местного жителя. Веселый лихой казак пришелся ко двору хозяевам, работал на их подворье не покладая рук. Плату брал небольшую, в основном довольствовался пропитанием. И до того вошел в доверие к Косову, что тот даже взял его крестным отцом на крестинах своего младшего, недавно рожденного сынишки.
Тесть Косова, Семен Филиппов, надумал как-то съездить в Яицкий городок, продать на рынке немного хлеба. Пугачев, решив, что настал удобный момент для осуществления своего тайного замысла, вызвался ехать вместе с ним, посулив щедро оплатить свой проезд туда и обратно.
Был уже конец ноября, выпал обильный снег, а в середине пути их настигла в степи свирепая метель. Пришлось путникам заночевать на постоялом дворе, или умете, как выражались здешние степные жители. Умет, стоявший на большой Сызранской дороге, назывался Таловым и содержал его отставной пахотный солдат Степан Оболяев. К слову сказать, встретился им в окрестностях проезжий офицер: расспрашивал у путников дорогу на Яицкий городок, до которого отсюда было верст шестьдесят, не больше. Пугачев с Филипповым все ему обстоятельно обсказали, проводили на постоялый двор, за что и были пожалованы на водку.
Переждав метель, послушав рассказы забредших на огонек в умет казаков, охотившихся в степи, Пугачев с Филипповым утром отправились дальше. Здесь, по дороге в Яицкий городок, Емельян и признался Семену Филиппову о своем намерении вновь взбунтовать яицкое казачество, либо, ежели не выгорит дело, увести всех желающих на Кубань, под крылышко турецкого султана, как это сделал в начале века, после подавления Булавинского восстания на Дону, атаман Игнат Некрасов. Семен Филиппов внешне никак не выдал своих чувств, в душе же испугался и порешил, что с таким опасным человеком ему дело иметь не резон.
– Что ж, – сказал он глубокомысленно, – яицким казакам теперя деваться некуда… Как есть все пойдут за тобою, али почти все. Вот только средств не у каждого на переход в Туретчину найдется в достатке. Обеднели ноне казаки вчистую. Рыбные угодья все лучшие старшины позахватывали, солью государство торговать запрещает, монополия, вишь… Куда ни кинь, всюду клин!
– А я им, каждому семейству, по двенадцати рублев из собственных припасов выделю, у меня есть, – похвастался Пугачев. – А своих денег не хватит, купцы знакомые, раскольники помогут. Есть у меня один надежный человек на Украине под Гомелем, завсегда ссудит, сколько надобно. Да еще отец Филарет верные адреса назвал. Даже в самой Казани наши людишки, купцы, обретаются.
– Ну когда так, то и мы, грешные, слобожане, тебя поддержим, – услыхав про деньги, охотно закивал головой Семен Филиппов.
Прибыв в Яицкий городок, путники свернули сани в один из кривых городских переулков. Филиппов держал путь к своему старому знакомцу, тоже, как и он, раскольнику, пожилому казаку Денису Пьянову.