Денис Пьянов к тому времени уже отоспался. Сидел на корточках возле печурки, грея над огнем скрюченные, с выпуклыми толстыми жилами, кисти рук. Скупо ронял фразы:
– Когда уезжал от меня Емельян Иванов сын Пугачев в слободу Мечетную, обещал к Рождеству возвратиться. Как раз казаки на рыбную ловлю собралися. Условлено у нас было со стариками, что в те поры и Пугачев бы вдругорядь на Яик наехал и увел бы всех на Кубань… Да вот беда, донесли на него в Мечетной, а кто, про то мне не ведомо. Меня самого едва упредить успели об опасности. Человек из Талового умета набегал от старика Оболяева, наш казачок, Ванька Зарубин по прозванию Чика. Я в бега вдарился, а супругу мою, Аграфену, должно быть, в крепость взяли под арест. Где теперя купец Пугачев, я, браты мои, не ведаю, должно быть, в остроге. Да только сдается мне, не простой купчишка то был. Ой, не простой… Сказывали, то подлинно император Петр Третий Федорович собственной персоной к нам заявился, во как!
– Кто ж это сказывал? – округлил глаза от удивления Евлампий Атаров.
– Сам же он мне и признался, купец, – сказал Денис Пьянов. – В баньке мы вдругорядь с ним парились. Гляжу, а у него на грудях какие-то пятна, как бы на птицу орла смахивают. Я и спроси: мол, что это у тя, Емельян, за птицы? А он мне: то не птицы, дядька Денис, а орлы, стало быть. Знаки царские. И я, мол, не Емельян, а доподлинно царь Петр Федорович, из Питенбурга по божьему проведению спасшийся!
– Да ну?! – аж подскочил от восторга на нарах молодой казак Гришка Рублев.
– Истинно так мне и сказал, ей бо, – побожился рассказчик. – Вот только беда: должно быть, опять его сатрапы немкины заарестовали… Боюсь, замучают злодеи заступника. Как дальше нам быть тогда?.. На него ведь вся наша надежа.
– Не допустит Господь этого, – уверенно произнес рассудительный Петр Красноштанов, уважаемый земляками. – Он помазанника оберегает… Нам на радость, злыдням старшинам, разорителям нашим, на горе.
– Надо к Степану Оболяеву на Таловый умет людишек послать, на разведку, – предложил атаман ватажников. – Петр Иваныч, ты за старшого пойдешь? – обратился он к Красноштанову.
– Надо, так пойду. Порадею за обчество, – кивнул головой пожилой казак.
В помощь ему снарядили несколько человек: яицкого удальца Федьку Слудникова по прозвищу Алтынный Глаз, татарина, которого звали Ахмет, и троих беглых мужиков. Снабдили их на дорогу кабаньим мясом, ружейными зарядами, теплой одеждой. Велено им было на Таловом умете хорошенько выведать о Пугачеве, то бишь императоре Петре Федоровиче. Разведчики пораньше завалились спать, а рано утром, едва забрезжил на востоке, в киргиз-кайсацкой степи рассвет, спешно двинулись в путь.
По морозцу вначале шли ходко, чтобы согреться, чуть ли не бегом. Через час быстрой ходьбы по ухабистому, заснеженному степному бездорожью притомились и шаг заметно умерили. Татарин Ахмет двигался чуть впереди, зорко всматриваясь в белую кромку горизонта, в случае опасности он должен был сейчас же предупредить разведчиков. Встречаться с разъездами правительственных войск в их планы совсем не входило.
– И долго нам так по бурьянам зайцами бегать, от людей хорониться? – недовольно ворчал казак по прозвищу Алтынный Глаз. Правый глаз его сильно косил. – В Яицком городке бабы без нас бедствуют, а мы и в ус не дуем… Повиниться бы нам перед властями, да и дело с концом. Как думаешь, дядя Петро?
– Повинись, спробуй, – скептически хмыкнул Красноштанов. – Шпицрутенов тебе на плацу всыпят, в колодки забьют, да и отправят в Сибирь на вечное поселение, куда Макар телят не гонял…
– И то правда, – горько вздохнул Федька Алтынный Глаз.
Впереди татарин Ахмет вдруг отчего-то присел и тревожно взмахнул правой рукой, подавая сигнал опасности. Ватажники разом, как по команде, повалились в снег, замерли, едва дыша, до рези в глазах всматриваясь в раскинувшуюся впереди безжизненную равнину. Далеко впереди, прямо по полю, по бездорожью, не шибко катил, приминая санными полозьями рыхлый снег, небольшой крытый возок. Видать, ямщик решил сократить путь и срезать таким образом угол, да заплутал без дороги. И теперь правил наугад, положившись на волю случая, по принципу: авось кривая куда-нибудь вывезет!
– На ловца и зверь бежит, ребята, – обрадовано проговорил Петр Красноштанов своим и глухо скомандовал: – А ну-ка взять их в топоры!
Мужики вытащили из-за кушаков грозное свое оружие. Один из них, Тимоха из-под Арзамаса, примеривал к руке разбойничий кистень. Ахмет вынул из сайдака лук, достал из колчана тонкую стрелу с белым оперением. Казак Алтынный Глаз проверил заряд ружья, досыпал на полку пороха.
Крытый возок между тем приближался. Красноштанов велел всем отползти в небольшую низину, густо поросшую кустарником, чтобы их не увидел с облучка ямщик. Там они вскочили на ноги и приготовились к нападению. Татарин Ахмет натянул до самого уха тетиву лука. Он был отличный стрелок.
Как только повозка, гремя бубенцами, поравнялась с кустами, где прятались разбойники, Ахмет отпустил тетиву. Стрела со свистом стремительно полетела в возок и метко поразила ямщика, пронзив ему горло. Кони сбились с шага и пошли по кругу, возок, потеряв управление, сильно накренился на левую сторону. Оттуда прямо в снег вывалилась барыня. Выскочивший из повозки офицер в треуголке с белым плюмажем попытался пересесть на облучок, на место убитого ямщика, но ему сделать это не дали.
Ватага нападавших с криком, с разбойничьим свистом враз окружила повозку, дружно стащила офицера с облучка, начала бить чем попало и по чему попало. Татарин Ахмет норовил кинжалом перерезать жертве закутанное белым шарфом горло, беглый мужик Тимоха размахивал кистенем. Их благородие быстро угомонили и оставили доходить на снегу, на морозе, в кровавой оплывающей луже.
Федька Алтынный Глаз проворно бросился к выпавшей из саней госпоже. Та, в ужасе крича что-то по-немецки, карабкалась на четвереньках по противоположному склону впадины. Казак настиг ее на самом верху и, схватив грязной пятерней за волосы, опрокинул навзничь. Женщина с воплем съехала на спине вниз, под ноги остальным разбойникам. Ахмет, скаля по-волчьи большие белые, острые как у степного хищника, зубы, примеривался резать ей горло своим окровавленным страшным кинжалом, как до этого уже поступил с несчастным офицером. Беглые мужики рвали с плеч барыни дорогую соболью шубу, добираясь до того, что было под ней. Глаза их горели похотливым животным огнем, руки касались полуобнажившихся пышных форм женщины. Петру Красноштанову стало ее жалко.
– Ну-ка вы, лапотники, и ты, нехристь, живо отошли от бабы! – строго прикрикнул он на своих. – Это будет наш трофей. Мы ее на Узени к Евлампию Атарову отведем, пускай сам решает, что с нею делать. А до того чтоб ни один тать к бабе даже пальцем не прикоснулся!.. Вдруг она знатного роду? За нее тогда и выкуп хороший стребовать можно. И на руках у нас – козырь!
– Козырная дама, – усмехнулся, ощерив остатки гнилых зубов, Федька Алтынный Глаз.
Татарин с мужиками выбрались наверх из впадины, обыскали трупы ямщика и офицера, забрав все, что нашлось в карманах. Сняли с них теплую верхнюю одежду, обувь. Даму вновь усадили в возок, туда же забрались Петр Красноштанов с Федькой. Татарин устроился вместо ямщика на облучке, рядом пристроился арзамасец Тимоха. Двое других мужиков уселись охлюпкою на лошадей, и странная повозка тронулась.
На Таловом умете кроме хозяина, отставного гренадера Степана Оболяева да двух братьев Закладновых, яицких казаков, проживавших неподалеку в степи, в землянке, никого больше не было. Закладновы заглянули на постоялый двор после охоты, пообогреться, чайку попить с Ереминой Курицей, а может, чего и покрепче, да порасспросить о последних новостях. Скрываясь в степи от ищеек коменданта Яицкого городка полковника Симонова, они совсем оторвались от мира и даже потеряли счет дням.
Разложив верхнюю одежду на печи сушиться, поставив туда же, на низ, сапоги, братья Закладновы подсели к длинному деревянному столу, накрытому свежей скатертью. Баба Оболяева поставила на стол самовар, внесла из чулана снедь, оставшуюся с вечера. Хозяин, бережно обтерев полой кафтана штоф водки, подал его гулебщикам, велел бабе достать стаканы.
– Что слышно об наших делах, Степан Максимович? – с жадностью глядя на водку, спросил старший из братьев Григорий. – Долго еще старшины над нами измываться будут, и не пришло ли правительственное постановление по войску насчет прошлогодней заварушки?
– Слых есть, пересмотрели в Петербурге приговор по делу о мятеже, так они, еремина курица, наше справедливое войсковое дело кличут, – наливая в стаканы, сообщил Оболяев.
– Ну и что же будет? Говори, не тяни резину, дядька Степан! – аж привскочил с лавки младший из братьев Закладновых Ефрем.
– Горячий ты больно, Ефремка, как я погляжу, – недовольно покачал головой хозяин умета. – Сядь, не мельтеши перед глазами.
Оболяев, закупорив штоф и убрав его в шкаф у стены, под замок, кивнул казакам на налитые до краев стаканы.
– Давайте, атаманы-молодцы, по маленькой, чем поют лошадей… С морозу оно в самый раз будет. А после и поговорим.
Они, не сговариваясь, выпили по половине стакана, закусили солеными огурцами. Хозяин предложил отобедать чем Бог послал.
– Ты, Максимыч, не сомневайся, мы в долгу не останемся, – яростно вгрызаясь зубами в здоровенный мосел, говорил с набитым ртом Григорий Закладнов. – В степи что дичи набьем, на умет притащим, – все твое будет.
– Ну это само собой, куда ж денешься, – согласно кивнул головой довольный Оболяев.
Сам он почти не ел – плотно позавтракал утром. Дождавшись, пока изголодавшиеся в степи гулебщики насытятся, повел речь о главном.
– Так вот, насчет приговору по нашим, яицким делам, казаки… Слых есть, наложат на войско контрибуцию – сорок тысяч рублей, во как!
– Ни черта себе… Сорок тыщ?! – аж присвистнул от удивления Григорий. – Это сколько ж на одного человека причитается, Максимыч?