– А я почем знаю, – сердито буркнул Оболяев. – Что я, комендант Симонов, что ли, или войсковой старшина Бородин?.. Энто они штраф на всех казаков раскидают. Я думаю, все на войсковую сторону и придется… Вот и бери на круг рублей по сорок на хрестьянскую душу… Совсем извести общество удумали, еремина курица!
– По сорок рублей на душу? – аж вскрикнул от негодования Григорий Закладнов. – Да где ж такие деньжищи взять, ежели я отродясь больше пяти рублей и в глаза не видывал?
– Да ты не об этом пекись, Гришка, – укоризненно глянул на него Степан Оболяев. – Штраф будет платить послушная сторона либо те, кому высочайшим указом от императрицы помилование выйдет. Всем же, кто в бега утек и по степи до сей поры скрывается, по поимке экзекуцию учинять станут.
– Кнутом бить будут? – с дрожью в голосе спросил младший из Закладновых Ефрем.
– А энто в зависимости от грехов, – хмыкнул хозяин умета. – Ежели кто сильно провинился перед господами, жизни какого-нибудь его благородия лишил, либо пограбил и сжег имение, либо кто застрельщиком возмущения был, тех, я думаю, к четвертованию приговорят. Руки-ноги топором поотрубают и собакам бросят, а голову – на кол. Чтоб другим бунтовать не повадно было.
– Тогда нам сдаваться резону нет, – сделал вывод Григорий Закладнов. – Будем стоять до конца, а там что Бог даст. – Григорий набожно перекрестился двумя перстами, по-раскольничьи.
– Ты ж вроде, еремина курица, раньше нашей старой веры не придерживался? – удивленно глянул на него уметчик.
– А теперя буду, раз оно так пошло, – стукнул по столу кулаком отчаянный казак. – Загнали нас старшины да генералы царицыны до последней крайности, как волков в степи обложили… Так нам ничего другого не остается, как драться! За прежние вольные порядки драться, за веру старую, дедовскую, за удачу…
Неожиданно на дворе злобно забрехала собака, предупреждавшая хозяина о прибытии гостей.
– Принесла кого-то нелегкая, – недовольно буркнул Оболяев и, накинув на старческие плечи потертый нагольный тулуп, кряхтя вышел из горницы.
Вскоре на улице послышался скрип саней, лошадиное ржание, многочисленные людские голоса. Еще через несколько минут в помещение, отряхивая с одежды снег и оббивая у порога сапоги, лапти и валенки, ввалилась живописная толпа странников, среди которых была женщина, по виду из благородных, со спутанными веревкой руками. Все были вооружены и вели себя вызывающе. В переднем Григорий Закладнов сейчас же узнал своего знакомца, яицкого казака Петра Красноштанова, принимавшего активное участие в прошлогоднем восстании.
– Петр Иванович, здрав будь, дорогой! Откель путь держишь? – обрадовался при виде земляка Закладнов. – Я думал, схватили тебя старшины, в Яицкий городок на расправу увезли. Ты ж у нас в прошлом году за старшого был, помнишь?
– Бог миловал, Григорий, вишь, скрываюсь, – перекрестился старый казак. – Не думал, не гадал, что на старости лет, как лисица все одно, по степям прятаться буду, в земляных норах жить! Эх, довели казачество до ручки душегубы Катькины, чтоб ей пусто было…
– Будет, дай срок! – уверенно пообещал Григорий.
Вновь прибывшие дружно расселись за столом, потеснив братьев Закладновых. Женщина, бывшая с ватагой, так и осталась скромно стоять у входа.
– Энто пленница наша, немка, – кивнул в ее сторону Петр Красноштанов. – Ты бы ее запер где на время, слышь, Еремина Курица. Да так, чтобы не утекла.
Оболяев поманил женщину за собой в другую комнату. Там обычно останавливались проезжие господа. Закрыв дверь на ключ, вернулся к гостям. Хозяйка уже тащила из чулана харчи, загромождая стол салом, вяленой рыбой и разносолами. Уметчик вынул из шкафа недопитый с казаками Закладновыми штоф водки.
– Откуда путь держите, служивые? – поинтересовался он у Красноштанова.
– Откуда путь держим, тебе об том знать не след, – уклончиво ответил старый казак. – А только наслышаны мы про какого-то купца казанского, который у тебя в декабре месяце обретался. Прозванием Емельян Иванов сын Пугача… Так вот, люди на Яике сказывали, что будто бы не купец то вовсе был, а доподлинно царь-император Петр Федорович по исчислению – Третий. От смерти будто бы с божьей помощью спасшийся, когда его десять лет назад в Петербурге гвардия с престолу свергла… Так это или нет, Степан Максимович?
– Доподлинно так, Петр Иванович, – кивнул головой Оболяев. – Был у меня на умете сей человек, гостил проездом в Яицкий городок, где он рыбу на продажу покупал… Признался мне самолично, что он будто бы доподлинный император Петр Федорович, из Царьграда в наши пенаты прибывший. Хотел порадеть за войско Яицкое, прослышав про наши нужды и полный разор. Намерение имел увести казаков на Кубань к турецкому султану, куда раньше казаки-некрасовцы с Дону подались.
– Здорово! – вскрикнул от восторга эмоциональный Ефрем Закладнов. – Пущай он только объявится здеся у нас на Яике, а мы враз его примем и всем войском на Кубань утечем. Так тому и быть! Верно я говорю, Григорий? – обратился он за поддержкой к брату.
– А нам теперь куда ни кинь, всюду клин! – согласно кивнул головой старший брат. – Согласны хоть в Турцию бечь, хоть в Персию.
– Пускай цар бачка придет, скажет, – всем урусам секир башка будет! – гортанно пророкотал, ничего не поняв в разговоре казаков, татарин Ахмет и разбойно ощерил острые клыки-зубы.
– Замолчи, нехристь, у тебя не спрашивают, – прикрикнул на него казак Федька Слудников по прозвищу Алтынный Глаз. – Ты в наши казачьи дела не суйся, твое дело исполнять, что велено, а уж решать мы будем… К тому же не все русские одинаковые. Мы ведь тоже как-никак хрестьяне.
– Ваш брат казак не будем резат, – продолжал доказывать свое бестолковый татарин. – Урус все остальной – наш враг. Никарош урус! Ахмет будет все урус секир башка резат! Барин, поп – черный ряса, большой бачка – началнык, пристав, солдат – все!
– Что с ним толковать, – безнадежно махнул рукой старик Красноштанов. – Им ихние муллы головы задурили, на русских весь век натравливают, а господам в Петербурге то и на руку. Верно в старину сказывали: «паны дерутся, а у холопов чубы трясутся!»
– Во-во! – поддакнул молодой крестьянин Тимоха Арзамасец. – Наш барин, как сейчас помню, поцапается с соседом из-за безделицы, собирает вдругорядь дворню рыл пятьдесят, сажает на конь. Каждому выдает казацкую саблю, али пику, али кому ружье и ну соседские посевы конями топтать да девок в дубраве ловить и портить. Другой барин, сосед нашего, высылает сейчас же вдогон свою войску: тоже все на конях, с пиками-ружьями и одеты в гусарскую форму. Сшибутся два холопьих войска на нейтральной земле, у речки – и пошла потеха! Из ружей друг в дружку палят, саблями рубят по чем ни попадя, кто с коня свалился, в полон забирают. Настоящая сражения полтавская, да и только. Посля одни мертвяки, изрубленные на куски да пулями пострелянные на земле остаются… Так наш барин, оглобля ему в задницу, что потом учудил: пушку гдей-то выкопал и на валу перед своей усадьбой установил. А как неприятель из соседнего имения вдругорядь налет учинил, велел из пушки по ним палить картечью. Все одно, что по турку!.. Вот потеха была, если б кто видел. Так кровавые ошметки и полетели от коней да от всадников.
– Развлекаются господа, еремина курица, – сплюнул с досады Степан Оболяев. – Ничо, ничо, отольются еще злыдням народные слезы. Кровавой юшкой умоются!
Разбойники пробыли на Таловом умете три дня. За это время из Яицкого городка наведывалось еще несколько казаков войсковой стороны. Все горой стояли за объявившегося царя Петра Третьего, только никто не знал, где он сейчас обретается.
Ахмет съездил к своим землякам, татарам, кочевавшим небольшой ордой в окрестностях речки Усихи, неподалеку от хутора казака Михаила Толкачева. Поговорил со старейшинами, и татары согласились купить у них пленницу и возок. Вместе с Ахметом из кочевья на Таловый умет приехало два молодых татарина, они решили присоединиться к ватаге вольных людей. Из казаков с гулебщиками ушел младший Закладнов. Старший, Григорий, остался пока в своей землянке, чтобы не терять связь с единомышленниками в городке и не прозевать появление надежи-государя. А что тот непременно снова здесь объявится, Гришка не сомневался.
Старик Красноштанов повел своих людей в обратный путь, на речку Большая Узень, где скрывались остальные разбойники. Впрочем, так их называли только старшины в Яицком городке да чиновники губернатора Рейнсдорпа в Оренбурге. Сами себя они величали «вольными казаками», причем даже те, кто казачьего звания не имел. В ватаге были теперь и лошади – небольшой конный отряд из четырех человек. Их Петр Красноштанов высылал далеко вперед, на разведку, чтобы вовремя заметить приближающийся карательный отряд драгун или гусар, либо казаков лояльной правительству, старшинской стороны. Как только в степи на горизонте обнаруживалось подозрительное движение, конники, нахлестывая плетками коней, спешили назад, к основному отряду, и предупреждали своих об опасности.
Так, без приключений, в середине февраля благополучно прибыли на Узень. Красноштанов поведал атаману Атарову все, что узнал на Таловом умете касательно объявившегося царя. Вести были обнадеживающие, хоть след опального императора и не отыскался. Однако свидетельство уметчика Оболяева внушало доверие. В Оренбуржье доподлинно объявился спасшийся от смерти император Всероссийский Петр Федорович Третий! Авось, Бог даст, не найдут его ищейки Симонова и Рейнсдорпа… Ватажники не ведали, что человек сей в данный момент находится в казанском остроге и частенько ходит, гремя ножными кандалами, под охраной караульного солдата просить ради Христа милостыню на церковной паперти.
Глава 21Купчиха
Все сильнее давала о себе знать весна. Правда, в начале марта по ночам еще ощутимо подмораживало, так что утром покрывалась прозрачной, слюдяной коркой вода в кадке, принесенная вечером из колодца в тюремную камеру. Арестанты разбивали лед кулаком, зачерпывая пригоршнями холодную воду, жадно пили до ломоты в зубах. Кое-кто здесь же споласкивал обросшее длинной, нестриженной, завшивевшей бородой лицо. Зато к полудню яркое солнце так прогревало крыши городских зданий и крестьянских изб, что с них начинало дружно капать, а по улицам змеями извивались мутные ручьи, до краев наполненные подтаявшим снегом. Губернская Казань постепенно оживала после глухой, беспробудной зимней спячки.