– Зачем мы идем на Иргиз, Евлампий? – сетовал всю дорогу скакавший рядом с ним молодой горячий казак Гришка Рублев. – Туда каратели в первую очередь нагрянут! Беглым сыск учинять, которых раскольники завсегда по скитам у себя хоронят. На Иргизе у Филарета нынче не спрячешься, оттого как слишком много желающих. А пойдем-ка мы лучше на Терек, к гребенским казакам, там нас сам черт не сыщет!
– Нет, Гришка, нам туда ехать не след, – качнул чубатой головой с лихо сидевшей на ней папахой атаман Атаров. – Зачем нам столь далече от родимого дома забираться? Легко сказать: поехали на Кавказ, на Терек… Тебе-то что, холостому? Ни детей, ни плетей, ни хозяйства никакого. Тебе, Гришка, собраться, что голому подпоясаться. А я еще с маманей посоветоваться должен, братьев с сестрами забрать, батю из Оренбурга дождаться. А маманя с ребятами в городке живут, под присмотром коменданта. Как ты нынче в городок проберешься? Нет, поехали лучше на Иргиз, а там видно будет.
– Правильно, атаман, – поддержал его Ефрем Закладнов. – Поживем покель у раскольников, а как каратели и туда пожалуют, уйдем всем гамузом опять на Яик. Вон, хотя бы на речку Таловую, на умет к Ереминой Курице. Там в степи в землянке мой старший братан скрывается, он нас примет.
На том и порешили.
В это время отбившийся от ватаги казак Федька Алтынный Глаз ехал на лошади, благодаря которой и скрылся от солдат, совсем в другую сторону. Ловко обойдя пикеты карателей, он правил к реке Яик. Как он верно решил, здесь правительственных команд быть не должно, потому что вдоль крутого правого берега реки до самого Яицкого городка тянулась цепочка мелких деревянных крепостей и форпостов Нижне-Яицкой линии. Выстроены они были давно, еще во времена покорения края, и предназначались для защиты тогдашних границ Российской империи от набегов диких степных народов: вольных киргиз-кайсаков, коварных бухарцев и безжалостных хивинцев, а то и своих подданных, нередко восстававших против метрополии. Помнили эти места яростные баталии со ставропольскими калмыками, татарами и особенно – башкирцами, которые постоянно точили ножи за спиной правительственных крепостей, бунтуя по любому поводу. Сейчас, например, башкиры недовольны были отменой в 1754 году подушного ясака и введением так называемой соляной повинности, при которой отпускаемая из казны соль стоила целых 35 копеек за пуд! Это была поистине грабительская мера, и башкиры, для которых соль была все, нередко брались за луки и сабли.
Добравшись до берега Яика, Федор Слудников нашел неподалеку укромное местечко в расселине, спустился к самой воде, напоил запалившегося коня. Привязал его к высохшей коряге и, не ужиная – припасов у него никаких не было, – завалился спать. Благо установившаяся наконец-то теплая погода вполне позволяла спать на улице.
Проснувшись утром, он вновь напоил коня, вывел его наверх. Связав веревкой передние ноги, пустил пастись в степь. Сам стал размышлять, что делать дальше? Прежде всего нужно было раздобыть что-нибудь съестного. Неподалеку был Чаганский форпост, Федор хорошо знал эти места. Он решил заехать туда и, назвавшись чужим именем, сказать начальству, что он послан капитаном карательного отряда в городок с важным донесением коменданту Симонову и войсковому старшине Мартемьяну Бородину. Так он и поступил.
Комендант крепости не стал долго задерживать гонца, поинтересовался только, что за известие он везет в Яицкий городок?
– А это, ваше благородь, секретная военная тайна, так мне наш войсковой старшина Андрей Витошнов, что находится при войсковой команде за старшего среди казаков, сказывал, – слукавил хитрый Федор Слудников. – Но вам по секрету могу доложить, что на Узенях наша команда схватила и связала наиглавнейшего здешнего смутьяна Дениса Пьянова, по которому был объявлен повсеместный розыск!
– А что же этот смутьян совершил? – с интересом завзятого старого сплетника спросил пожилой седоволосый комендант. – Говори, казак Каменщиков (так Федор представился коменданту), ничего не утаивай. А за то я тебе двугривенный на водку пожалую. Вот, получи!
Порывшись в широком боковом кармане потертого, выгоревшего на солнце офицерского мундира, комендант вытащил серебряную монету. Протянул собеседнику.
– Премного благодарны за вашу щедрость! – по-холуйски поклонившись, жадно схватил деньги Федька. – А провинился перед властями смутьян Денис Пьянов вот за что: скрывал он у себя какого-то купца, который называл себя царем Петром Федоровичем Третьим, во как! Где сейчас тот царь, спасшийся из Петербургу, никто не ведает, а Пьянова надысь впоймали и забили в колодки.
– Что мелешь, дурень? – вскричал в негодовании комендант. – Покойный государь-император Петр Третий вестимо где, в могиле, где ему и быть полагается. Потому как мертвые, болван ты этакий, из гробов не встают и по городкам не разгуливают.
– А я рази не то же самое говорю? – удивился Федька. – Ясное дело, укокошили батюшку надежу-государя господа гвардейские офицеры в Петербурге, а дурак Пьянов самозванца и разбойника у себя в доме приютил. За то и страдает теперь в колодках, алтынный глаз ему в душу.
– Ладно, ступай к уряднику, Каменщиков, – устало махнул рукой престарелый офицер. – Скажи, что я велел свести тебя к кашеварке, покормить.
– На дорогу бы харчишек не мешало выделить, ваше благородь, – заикнулся Федька Алтынный Глаз. – До городка путь не близкий… Да и коню бы пшенички задать, в степи сейчас какой корм? Травы – кот наплакал, не вошла еще в рост, а прошлогодний бурьян и верблюды нехристей не жрут. Все равно что железо!
– Поумничай мне еще… – строго прикрикнул старик в мундире. – Знаю я вас, яицких… Разбойники – палец в рот не клади. Сунешь в рот палец – норовите руку по локоть откусить! Ступай с богом, урядник, чай, ваш брат, казак, и об коне твоем позаботится.
Вскоре Федор Слудников уже наворачивал с аппетитом наваристую, с густым конопляным маслом и с салом, овсянку. В избу кашеварки, яицкой казачки, где он трапезничал, набились почти все крепостные казаки, свободные от службы в дозорах и караулах. Каждый новый человек, приезжавший на глухой, окраинный форпост, был здесь подобно манне небесной для древних иудеев. Через него узнавали новости с так называемой большой земли, цены на продукты питания на рынках Оренбурга и Яицкого городка, вести с далеких театров военных действий. Не брезговали и всяческими сплетнями про императрицу и ее окружение, забавными анекдотами и зубоскальством. Государыню явно не любили и постоянно посмеивались над ее амурными делами с Никитой Паниным и гвардейским офицером Гришкой Орловым. Крепостные офицеры за такие разговоры безжалостно секли подчиненных на плацу, под жуткую барабанную дробь, но ничего поделать с этим не могли. Скабрезные слухи об императрице не прекращались.
После того как Федька насытился, кашеварка принесла и поставила на стол клокочущий вскипевшей водой самовар. Крепостные казаки дружно расселись за обширным деревянным столом, возле каждого появилась глубокая глиняная пиала и блюдце, покрытые замысловатым азиатским орнаментом. На середину стола вывалили гору кускового, крепкого как камень сахара, стали пить в прикуску чай, дуя с присвистом в блюдца и с довольным чмоканьем прихлебывая. Сахар разрубали в ладони шашками и татарскими кривыми кинжалами.
– Слых идет промежду народу, что скоро перемены в государстве будут, – сказал, дуя в блюдце, высокий крутоплечий урядник с каштановой, крупными кольцами, бородой. – Ты как, Каменщиков, ничего не слыхал про это? Что об том в Яицком городке говорят?
– То и говорят, что правда твоя, господин урядник, – согласно кивнул головой Федька Алтынный Глаз. – Скоро к нам сам император всероссийский, царь Петр Федорович Третий на Яик пожалует и разберется со старшинами и комендантом Симоновым. Об том, что он на Яике уже был, мне самолично отставник Денис Пьянов сказывал, у которого оный император в доме в городке и обретался какое-то время! Токмо наряжен он был под купца, в бороде и в простом платье, чтоб начальство не догадалось и не заарестовало до времени.
– И то верно, – согласился один казак. – Я надысь свояка, в городке раньше проживавшего, видал. Он в бегах теперича за прошлогоднюю заварушку… Так верите, не признал я поначалу его. Бородищу с усами сбрил, как скопец все одно, в городскую справу нарядился. Ни дать ни взять – сапожник какой-нибудь или портной…
– Ты не перебивай, Антип, пущай знающий человек говорит, – зашикали на товарища гарнизонные казаки. – Сказывай, Каменщиков, что еще про воскресшего императора знаешь?
– Да не воскрес он вовсе, вы что, братцы, – удивленно присвистнул Федор. – Мертвые, как известно, не воскресают.
– Брешешь, дядька, – недовольно перебил его начальник казаков, – в Писании ясно сказано, что Исус своего свояченика Лазаря в Галилее Иудейской одним словом Божьим оживил. Тот уже четверо ден в склепу могильном пролежал, и даже завонялся, все равно что дохлая рыба на солнцепеке. – Урядник набожно, двумя перстами, перекрестился. То же самое проделали и остальные казаки.
– Лазарь, мож, и воскрес, а нашего надежу-государя Петра Федоровича и не убивали вовсе, – пояснил Федька Алтынный Глаз. – Его гвардия в Петербурге было заарестовала, да посля пришел капитан Маслов и освободил самодержца. И пустил его в бега, а сам мученическую смерть за помазанника принял. Да и сам наследник престола, великий князь Павел Петрович вступился за батюшку, помог ему от Катькиных катов ноги унести. Ушел надежа-государь в Польшу, посля – в Царьград, потом – в Египет… Был и в Персидском царстве, и в Индии, и в Бухаре. Из Бухары-города к нам на Яик пожаловал, прослышав о наших тяготах и притеснениях, пообещался помочь.
– А ты откель все это знаешь, служивый? – недоверчиво протянул один казак. – Чешешь складно, как по маслу… Как будто он тебе самолично о том рассказывал, государь-то.
– Так оно и есть, брат, – притворно вздохнув, признался Алтынный Глаз. – Ведь вы не знаете, земляки, что я курьер Петра Третьего, самолично им на эту должность поставленный. Велел он мне следовать по всей губернии, по хуторам, форпостам и городкам, разузнавать, как живет казачество, не притесняет ли его начальство. Посля того он и сам до нас пожалует и, выслушав мой доклад, рассудит все по правде и справедливости. Всех злыдней и притеснителей казачества, вроде губернатора Рейнсдорпа, генерала Фреймана, коменданта Симонова и войскового старшины Бородина, казнит лютой смертью, а всех добрых людей, вроде меня и вашего урядника, за которого я, так и быть, замолвлю словечко, всячески пожалует и наградит… Верьте мне, служивые, и не выдайте коменданту, а я вас после не оставлю.