– Здорово! – восхищенно протянул урядник. – Жив, значит, надежа-государь, заступник наш и избавитель. Дай-то бог!
– Дай-то бог! – хором повторили за ним казаки.
Глава 23Побег из Казани
Утром 29 мая после скудного тюремного завтрака колодники Пугачев и Дружинин подошли к дежурному прапорщику Зыкову.
– Ваше благородие, господин поручик, – нарочно завысил звание Зыкова хитрый Парфен Дружинин. – Дозвольте нам сходить в город за милостыней к моему знакомцу духовного звания отцу Ивану Ефимову, протопопу здешней соборной церкви. Он мне приходится сродственником и будет рад. А за то я вашему благородию принесу от него подарок… – намекнул Дружинин.
Это решило дело.
– Хорошо, заключенный Дружинин, ступайте с Пугачевым, – согласился Зыков. – Я знаю, вы люди богобоязненные, смирные и непотребства не учините. В сопровождение с вами пойдет рядовой Рыбаков и…
– Разрешите мне, господин прапорщик! – добровольно вызвался якобы случайно оказавшийся поблизости Григорий Мищенко. Чтобы отвести всякое подозрение, доверительно добавил: – У меня башмаки с апреля месяца прохудилися, текут, гады, каши просят… Не мешало бы мне как раз к сапожнику по пути заглянуть. Благо, жалованье на днях выдали. Дай вам Бог за то всяческих благословений, чего сами себе пожелаете! И царствующей императрице, заботящейся о нас, сирых, Екатерине Алексеевне! Многая ей лета!
– Ну, ладно, ладно, Мищенко, разговорился… – махнул рукой прапорщик. – Ступай с колодниками, да гляди в оба. Сходите в гости к попу на полчаса, не больше. Дальше поповского дома и сапожника – ни ногой! Смотри мне!..
– Есть, господин прапорщик! – лихо щелкнув драными башмаками, вытянулся во фрунт рядовой Мищенко. Солдат Рыбаков поспешно последовал его примеру.
Вышли в девятом часу из острога.
– Шире шаг, не отставать! Шевелись давай, – всю дорогу строго командовал заядлый служака Рыбаков. Он самовольно взял на себя старшинство, потому что тянул солдатскую лямку намного дольше Мищенко.
– Куда торопишься, господин солдат? – весело поглядывал на него Пугачев, урезонивал: – У тебя ведь служба длинная, служить тебе еще, как медному котелку!
– Типун тебе на язык, Емелька, – чертыхнулся при его словах Рыбаков.
– Торопись, не торопись, служба от того быстрее не побежит, – продолжал Пугачев. – Не даром ведь говорится: солдат спит – служба идет! Так что угомонись малость, милейший. Бери пример вон с Григория батьковича. Нашего брата, острожника, не притесняет и от того немалую от нас выгоду имеет. Глядишь, да и подкинут ему арестанты кое-чего от щедрот своих. Среди нас ведь есть весьма состоятельные люди. У меня, к примеру, тридцать тыщ под Полтавою, у одного купца-раскольника на сохранении запрятано! Да и у Дружинина, чай, на воле средства осталися. Наследник к тому же подрастает, будущий справный купец. Так что поимей это в виду, Рыбаков.
Солдат понял намек и в ожидании обещанной мзды присмирел. Это было на руку Пугачеву. Усыпив бдительность не посвященного в заговор Рыбакова, Емельян стал быстро действовать по заранее намеченному плану побега. Сын Дружинина Филимон перед тем сообщил отцу в острог, что лошадь с кибиткой куплены и все готово к побегу. Жена и дочь Дружинина, собрав пожитки, тут же выехали из Казани и остановились неподалеку, в небольшой татарской деревушке, дожидаясь Парфена с сыном.
Справный деревянный дом протопопа Ивана Ефимова стоял неподалеку от церкви. Солдаты Мищенко и Рыбаков, завидев увенчанные православными шестиконечными крестами золотые купола собора, набожно осенили себя крестным знамением, Дружинин с Пугачевым, как истые старообрядцы, креститься не стали.
– Тьфу, нехристи! И все-то у вас, поганых раскольников, не как у людей, – сплюнул с досады Рыбаков.
– Чего лаешься-то, у всякого своя вера, – урезонил сослуживца посвященный в заговор Мищенко. – Вон у магометан тоже не христосуются, лоб не крестят – и ничего.
Отец Иван Ефимов встретил Дружинина с товарищем приветливо, пригласил всех четверых в дом. Парфен с Емельяном облобызали протопопу белую ручку, пожелали многая лета хозяину с протопопицей, их чадам и всем приходским мирянам вкупе. Дебелая жена отца Ивана вынесла колодникам горячих, только что с пылу, с жару, калачей, протопоп торопливо сунул Дружинину аппетитно звякнувшую горстку серебра.
– Эх, гульнем по такому случаю, други! – загадочно проговорил Парфен и поинтересовался у протопопа, кого бы сподручней послать в ближайший кабак за водкой и пивом.
Отец Иван кликнул дочку и повелел позвать из церкви соборного дьячка, большого любителя заглянуть в чарку. Тот вскоре явился и, приняв из рук Дружинина мелочь, побежал в питейный дом. Заговорщики загодя договорились напоить хорошенько второго конвойного и бежать.
Пили тут же, в доме протопопа, в людской. Закуски специально велели дьячку купить самую малость, зато водки, пива и хмельного меда было хоть залейся. Отец Иван тоже малость пригубил медовухи, зато дьячок только поспевал подставлять свою чарку. Сами колодники лишь делали вид, что гуляют, незаметно выплескивая водку под стол, Рыбакову же все подливали и подливали. Вскоре тот, не зная меры, вконец захмелел, уронил ружье и начал горланить песни.
– Ну все, будэ песни спивать, – притворно строго сказал вдруг солдат Мищенко и хлопнул ладонью по залитому пивом и водкой столу. – Поснедали, попили, пора и честь знать! Как говорится: спасибо этому дому, пидэм к другому.
– Твоя правда, служивый, – нарочито заплетающимся языком поддержал Мищенко Пугачев, косо нахлобучил на голову Рыбакова солдатскую старенькую треуголку, подхватил с пола тяжеленное ружье. – Вставай, брат ситцевый, веди меня в острог, не то прапорщик Зыков заругает.
– И то верно, – кивнул, вспомнив службу, Рыбаков и грузно полез из-за стола.
Глядя на него, хозяйка с дочкой посмеивались.
Шумной компанией вывалили на улицу. Протопоп распрощался с непрошенными гостями и захлопнул калитку. Впереди, у церкви, как и было оговорено заранее, стояла кибитка с Филимоном Дружининым на облучке.
– Эгей, ямщик! – нарочито окликнул сына Дружинин. – Сколько возьмешь, друг, чтобы отвезти нас всех к городскому Кремлю?
– Пятачок давай, мил человек, мигом домчу! – весело откликнулся Филимон.
– Больно дорого берешь, дядька, – лукаво подмигнул парню Емельян. – Ну да ладно, сговорились. Мы нынче добрые.
Пугачев с Дружининым грубо затолкали в кибитку пьяного, упирающегося Рыбакова, сели сами. Солдат Мищенко втиснулся последним, прикрыл всех рогожей. Помимо своего ружья у него была и фузея Рыбакова. Незаметно от сослуживца он предусмотрительно разрядил ее. От тряской езды по казанским улицам Рыбаков задремал. Очнувшись за городом, на Арском поле, недоуменно выглянул из-под рогожи.
– Ей, почто сюда едем? Кремль-то совсем в другой стороне!
Пугачев осклабился.
– Да вишь, брат, ямщик бестолковый попался. Кривой дорожкой повез.
– Так поворачивай взад! – яростно крикнул Рыбаков, но Пугачев с силой ткнул его жилистым кулачищем под дых. Урезонил.
– Угомонись, тебе говорят! Сказано, скоро приедем, значит приедем. Не шуми.
– Что, бунт? – Рыбаков потянулся за своим ружьем, которое держал Мищенко. – Ямщик, останови повозку, я их, смутьянов, живо к ногтю!.. Узнают мне, как бунтовать.
– Ну так и оставайся здесь, черт с тобой, – весело крикнул Пугачев и спихнул хмельного солдата на пыльную дорогу. Следом из кибитки загремело его ружье.
– Мое почтение! – помахал ему напоследок рукой Емельян.
Филимон врезал кнутом по крупу коня, тот рванул в галоп, и через минуту от кибитки простыл и след. Пьяный Рыбаков, раскорячась, лазил по дороге, ища разбросанные кругом шляпу, парик и фузею.
Глава 24В лесу
За сутки, двигаясь шибко по степи, ватага яицкого казака Евлампия Атарова отмахала верст с полсотню и достигла дремучего приволжского леса. Вступив в его раскидистые покровы, беглецы наконец-то вздохнули свободно – здесь им сам черт был не страшен, не то что Катькины воинские команды. Лес вселял уверенность в души бунтовщиков своей исполинской надежностью, испокон давал защиту и приют всем сирым и подневольным. Недаром эти места издавна облюбовали для своего проживания российские раскольники наряду с разбойниками всех мастей, ворами супротив власти и прочими душегубцами и лихими людишками.
Зайдя поглубже в темную – хоть глаз коли – чащобу, устроили привал на ночь. Атаман Атаров снарядил в дозор Тимоху Арзамасца с тремя мужиками, вооруженными вилами и рогатинами. Передал Тимофею, на всякий пожарный, свой пистолет с прямой, гладко отполированной рукоятью, покрытой замысловатыми узорами и орнаментом.
– Блюди наш покой, брат, а буде неприятель на стоянку ночью наскочит либо злодеи с большой дороги, пали в них смело из пистоли, бей рогатинами и всем, чем ни попадя. Тут и мы проснемся и помощь тебе дадим, – напутствовал Атаров Арзамасца.
Наспех поужинав тем, что еще оставалось в тощих котомках да в переметных сумах на впалых лошадиных боках, завалились спать как убитые. Снов им не снилось вовсе, как будто в черную ямину провалились казаки. Устали за день, по степям плутая, лисицами запутывая следы, чтоб не нагнали правительственные сыскные команды. Дозор геройски бодрствовал до полуночи, после то один, то другой начал заваливаться кудлатой головой на земь, усыпанную опавшими сосновыми и еловыми иголками, сопревшей за зиму листвой, другим лесным мусором. К утру только Тимоха Арзамасец стойко держался на ногах, чтобы не уснуть, приплясывал вокруг широкой в талии, как дородная купчиха, разлапистой ели. Бил себя заскорузлыми ладонями по заросшим грязной проволочной щетиной щекам, яростно растирал кулаками слипающиеся очи.
Рассвет пришел не враз. Вначале робко пробились сквозь непролазную гиблую чащу первые тонкие лучики, зашевелились палые листья подножного настила от просыпающейся лесной живности, послышались тихие еще на ту минуту голоса птиц. Вскоре солнечные лучи ударили широкими огненными пучками, как будто подожгли лес, кругом посветлело, во весь голос загомонили п