ернатые, и чащоба пробудилась от сна окончательно.
Зашевелились и ватажники. Тимоха живо растормошил дозорных, сладко потягивающихся и аппетитно зевающих во всю глотку, поспешил с докладом к атаману.
– Добре, брат ситцевый Тимофей, хорошо службу несешь, даром что не казак, – сдержанно похвалил товарища Евлампий Атаров. Велел своим казакам спешно седлать коней.
Не снедая – весь остаток провизии вышел еще вчерашним вечером – выбрались из леса на опушку, поогляделись сторожко по сторонам. Увидели пасшееся вдали коровье стадо. Евлампий Атаров, привстав на стременах, долго из-под руки вглядывался со всех сторон в степь, затем махнул зажатой в левой руке нагайкой Гришке Рублеву.
– А ну-ка, Гришуха, слетай с двумя казаками до того стада, разузнай про дорогу на Иргиз. И нет ли поблизости Катькиных соглядатаев?
Рублев, окликнув по именам двух товарищей, мигом умчался в сторону пасшегося коровьего стада, только пыль заклубилась за ними следом, как грозовая туча. Оставшиеся казаки с опаской взяли ружья наизготовку…
Глава 25Воля
И снова Емельян Пугачев на воле! Бежав из Казани, через пару верст они свернули с большака на проселочную дорогу, углубились немного в лес. Парфен Дружинин вывалил из мешков припасенное заранее платье.
– Переодевайтесь, разбойнички, – пошутил он, снимая ненавистное арестантское одеяние и облачаясь в новенький купеческий костюм. – Куплено все на мои средства, женою на базаре в городе Алате, так что не обессудьте, придется вам малость поиздержаться, вернуть мне потраченную казну.
– Об чем разговор, Дружинин, где за мной пропадало? – охотно отозвался Пугачев, у которого было с собой немного денег, которые он тайком вытащил в кибитке из кармана хмельного Рыбакова.
Он тут же расплатился с Дружининым и напялил на себя старенькую холстинную рубашку, ворот у которой был вышит шелком, крестьянский кафтан из грубой сермяги, подпоясался широким верблюжьим кушаком, на ноги натянул коты и белые шерстяные чулки, на голову – распущенную мужицкую шляпу.
Солдат Григорий Мищенко, спрятав на дно кибитки ружье, нарядился почти так же, но денег Парфену не дал, потому как не было у него грошей ни копейки. Пообещал отработать.
– Ну, добро, коли так, служивый, – согласно кивнул головой преобразившийся в новой одежде Дружинин и велел сыну Филимону трогать.
Поехав шибкой рысью, они за несколько часов добрались до татарской деревни Чирши, где Парфена Дружинина поджидала супруга с остальными детьми. Здесь беглецы пробыли сутки, чтобы дать отдых лошадям и отдохнуть самим. За это время Дружинин сходил с Филимоном на базар и купил еще одну лошадь. Людей в кибитке прибавилось, и одной коняги явно было недостаточно, чтобы вести такую ораву. Хозяин дома, где остановилась на временный постой супруга Дружинина с двумя малолетними детьми, престарелый хромой татарин Ахмет с опаской поглядывал на подозрительную компанию. Смекалистый Пугачев понял, что нужно побыстрее убираться подобру-поздорову, и шепнул об этом Дружинину.
– Кобыляка еще не отдохнула, – вздохнул в ответ Парфен, – да и вновь купленную перековать нужно, путь-то чай не близкий.
– А переберемся от греха на постоялый двор, – предложил Пугачев, – там будет поспокойнее.
На том и порешили. На постоялом дворе, стоявшем на выезде из деревни, расположились в двух смежных комнатах: семейство Дружининых – в одной, Пугачев с солдатом Мищенко – в соседней. Парфен сразу же взнуздал купленного в деревне коня и, взяв в помощь Мищенко, пошел искать кузницу. Емельян, выпив на копейку пива, завалился спать.
На следующий день выехали из деревни и направились в ближайший лес, чтобы обсудить план дальнейших действий. Пугачев тянул всех на Яик, где его уже знали.
– И что мы там будем делать? – скептически вопрошал Дружинин. – Кому мы там нужные? Поедем-ка лучше на Иргиз к раскольникам. Тамо и перезимуем, а по весне видать будет. Авось все и поуляжется, домой воротимся.
– Идем на Иргиз, твоя правда, – поддержал Парфена Дружинина солдат Григорий Мищенко, – а оттуда к нам в Малороссию переберемся, в Сечь до козаков.
Емельян не унимался:
– Эко, брат, хватанул, в Сечь… До нее, небось, топать и топать. Когда доберемся? А до Яика рукой подать. Там у меня по уметам да по хуторам степным много знакомцев, они примут. А нет, так дальше пойдем, на Кубань к туркам либо за Яик, к киргиз-кайсакам.
В разговор вмешалась жена Парфена Дружинина Матрена. Она категорично заявила Пугачеву:
– Что ни говори, мил человек, а в Туретчину либо к киргизцам мы с родной земли не пойдем, так и знай! И ты, Парфен, ежели его послушаешь, знай: враз властям на тебя донесу!
– Угомонись, жинка, так и быть, побежим на Иргиз, – успокоил ее Дружинин. – Перед тем не худо бы домой, в Алат, заглянуть, прихватить кой-чего из вещей в дорогу. Ночи здесь дождемся, я и сбегаю в Алат.
– Далече? – осведомился Пугачев.
– Рядом совсем, как раз к утру обернусь, – заверил купец.
– Ну, так добре, – согласился Емельян. – До Иргиза я с вами доеду, а там наши стежки-дорожки разойдутся: вам налево, а мне направо.
Дождавшись ночи, выехали из леса и по столбовой дороге направились к недалекому отсюда городку Алату, откуда был родом купец Парфен Дружинин. Он оставил спутников, не доезжая городской заставы, сам тайком, перебравшись через неглубокий заваленный мусором ров и остатки вала, проник в город…
Вернулся он скоро, возбужденный и запыхавшийся. Скороговоркой зачастил сидевшим в кибитке:
– Все пропало, други, нас уже ищут повсюду. Я у своего дома чуть на караул не нарвался, едва ноги унес. Нужно поскорее отсюда бежать.
– Как побежишь? А застава! – с испугом перекрестился солдат Мищенко.
– Э-э, а еще служивый называется, – гневно сверкнул на него глазами Пугачев и, пошарив на дне кибитки, вытащил ружье Мищенко. Спешно отцепил штык, ружье передал солдату.
– Тебе все одно терять уже нечего… Буде будочник шум поднимет, пали в него смело из ружья, а мы с Парфеном подстрахуем вас с тыла.
Пугачев с Дружининым тем же путем пробрались в город, притаились недалеко от шлагбаума, у крайних домов. Филимон резко тронул лошадей и вскоре был возле полосатой будки. Заспанный пожилой стражник повертел в руках паспорта Филимона и Матрены, в кибитку заглянуть поленился, получил от молодого Дружинина гривенник на водку и, кряхтя, поднял шлагбаум. Кибитка мягко покатила по главной улице, лишенной какого-либо покрытия. Вскоре повозку догнали Пугачев со старшим Дружининым.
– Пронесло! – радостно шептал солдат Мищенко, пряча на дно повозки свое ружье.
Пугачев штык ему не вернул, засунул его под кафтан за кушак. Так-то оно, с оружием, вернее!
Этой же ночью, доехав до переправы и выстояв небольшую очередь из крестьянских возов с сеном, перебрались на пароме через Вятку. Весь остаток ночи спешно правили на юг, к реке Каме. Днем, как всегда, свернули в лес, который в этих местах шел почти сплошняком. Спали как убитые до вечера, даже забыв покормить лошадей. Ну да они сами нашли себе корму, пасясь со спутанными передними ногами на лесной небольшой полянке: щипали сочную молодую траву, обрывали влажными мясистыми губами листья с кустов и нижних веток деревьев.
Как только стало смеркаться, беглецы встали все разом, как по команде (подстегивал страх преследования), запрягли лошадей и покатили дальше. Ужинали на ходу, с жадностью рвя грязными пальцами зачерствевшие уже лепешки, припасенные еще в Чирши у татар. Глотали, почти не прожевывая, большие шматы сала, загрызали сочным, вышибавшим невольную слезу, молодым зеленым луком.
У деревни Котловки благополучно переправились через Каму. Сказывались купцами, едущими по своим делам из Алата в село Сарсасы. На пароме у них даже не спрашивали паспортов, перевозчика интересовали только деньги, а Парфен Дружинин расплачивался не скупясь, и на водку отсыпал щедро. У села Сарсасы дороги беглецов разошлись: Дружинин с семейством и солдатом Мищенко повернули на Иргиз, в заволжскую лесную глухомань, Пугачев пошел своим ходом на юг, в сторону Яика.
Шел он, как и до этого, не большой дорогой, а в основном по проселкам да по лесостепному бездорожью, чтобы не нарваться дуриком на Катькиных сыскарей. Пробирался, наученный горьким опытом, только по ночам, днем отсыпался в лесной чаще, намостив в облюбованном логове еловых веток. Всю дорогу не давала покоя навязчивая мысль: что же ему предпринять на Яике, если Бог поможет туда добраться? Продолжать подговаривать яицких казаков на побег всем войском на Кубань к бунтовщикам некрасовцам? Но пойдут ли за ним казаки? А если пойдут, где он возьмет обещанное жалованье: по двенадцать рублей на каждую казачью семью? Или же, сказавшись спасшимся от смерти императором Петром Третьим, взбунтовать яицких супротив власти?.. Боязно, да выход где? Сколь можно зайцем-русаком по степи кругаля давать, шкуру свою спасать, которую вот-вот Катькины палачи батогами и кнутьями вместе с мясом с костей посдирают!
Пугачев вдруг вспомнил, что где-то в этих местах (название деревни, правда, запамятовал!) живет его знакомец еще по Казани крестьянин-раскольник Алексей Кандалинцев. Тот как-то с командой мещеряков конвоировал партию шедших на поселение арестантов. Заночевал в Казанском остроге. Здесь Емельян и свел с ним знакомство. Поговорили о старой вере, о несправедливом преследовании раскольников при покойной императрице Елизавете Петровне за крест да за бороду, о послаблении, учиненном высочайшим указом ее преемника, императора Петра Федоровича Третьего, об общих знакомых: игумене Филарете, купце Щолокове. Алексей Кандалинцев тогда высказал такую смелую мысль, что накрепко врезалось в память Емельяна:
– Ежели б покойный Петр Федорович Третий, волею Божьей, соизволили вдруг воскреснуть и к нам в Казанскую губернию пожаловать, думаю, многие бы к нему прилепились и бар-господ, притеснителей старой веры, начали б резать. А там, глядишь, и татаровья с мещеряками и мордвой их поддержали б… Великая смута на Руси тогда могла бы произойти…