– Жалую всех вас вольными казаками – навечно! Кто уже есть казак, тех своей монаршей волею наделяю крестом и бородою, рыбными ловлями по Яику-реке от верховьев до самого устья, жалованьем от казны, свинцом и порохом, хлебом, сукном и солью – беспошлинно.
– Спасибо, государь! Век за тебя Бога молить будем, – искренне благодарили обрадованные мужики, бывшие холопы, получившие нежданно-негаданно волю.
Пугачев позвал на совещание Евлампия Атарова, Ефрема Закладнова, Гришуху Рублева и старшого над крестьянами Тимоху Арзамасца. Стал спрашивать совета, что делать дальше?
– Мне по писанию еще год и семь месяцев открываться не следовало, ан не стерпел, на притеснения народные глядючи, – жаловался вновь испеченный император. – Что думаете, господа атаманы, куда нам идти дальше?
– Пойдем на Яик, государь, – горячо заговорили все трое казаков. – Там сейчас большое гонение на народ вышло. Многие наши товарищи в бегах обретаются, скрываясь от старшин и коменданта Яицкого городка Симонова. Они тебе будут рады и тотчас по приходе тебя за государя признают, потому как деваться им больше некуда.
Тимоха Арзамасец, оставшийся в меньшинстве, только неопределенно пожал плечами. Ему на Яик к тамошним казакам идти не хотелось, манили его мужицкую душу привольные волжские края, Арзамас-городок, родная деревня, где пропадали в ненавистном крепостном ярме мать с отцом и молодая жена с ребенком. Но спорить с казаками было бесполезно, приходилось мириться с их волей.
Пугачев решил последовать их совету. На следующую ночь, хорошо отдохнув днем и запасшись в дорогу говядиной, которая еще оставалась от разделанной туши, ватага двинулась на юго-восток, в сторону славного Яика-Горыныча, как любовно называли свою кормилицу-реку казаки.
Шли быстрым маршем всю ночь, пешие мужики едва поспевали за конными казаками. Пугачеву дали коня, и он по-царски ехал верхами. Казак, уступивший ему жеребца, запыхавшись, бежал рядом. Иногда его подсаживал на свою лошадь кто-нибудь из товарищей. Дорогу показывал Ефрем Закладнов, хорошо знавший эти места. Он вел ватагу прямиком к Таловому умету, неподалеку от которого была землянка, где они со старшим брательником Григорием всю весну и часть лета скрывались от старшинской стороны.
На умет прибыли на третью ночь. Здесь кроме Степана Оболяева с семейством да яицкого казака Алексея Чучкова никого не было. Оболяев обрадовался, завидев знакомую фигуру Пугачева.
– Емельян Иванович, сколько лет, сколько зим!.. Где тебя нелегкая носила?
– Ошибаешься, брат, – сурово глянул на него Пугачев. – Никакой я тебе не Емельян Иванович…
– А кто ж ты? – опешил Степан Оболяев, обводя растерянным взглядом спутников Пугачева. – Раньше вроде сим именем прозывался.
– Я император Всероссийский Петр Федорович Третий! – сказал Пугачев.
Алексей Чучков, слышавший разговор, набожно перекрестился и весело протянул:
– Слава те Господи, дождались!
Пугачев тут же не преминул воспользоваться моментом. Он обратился к казаку с такой речью:
– А поезжай-ка ты, братец, коли так, в Яицкий городок, да объяви там верным людям о том, что здесь услышал. Пусть меня войско яицкое встретит, как полагается: с хоругвями, да с иконами, да с хлебом-солью, как императоров встречают из века в век. Ну, а я вас, детушки, без своей милости не оставлю. Объяви старикам, что жалую я войско рекой Яиком от истоков до самого устья, до Гурьева городка. Тако же жалую рыбными промыслами, охотничьими и иными угодьями, соляными копями беспошлинно, хлебным жалованьем, свинцом, порохом, крестом и бородою.
Алексей Чучков обрадовался, потому как был из непослушной, войсковой стороны, преследуемой старшинами; повалился в ноги новоявленному государю Петру III.
– Все будет исполнено, как ты говоришь, ваше императорское величество… Я мигом туда и обратно смотаюсь, одна нога здесь, другая – там…
Казак вскочил на коня и сразу же, не откладывая дела в долгий ящик, отправился выполнять поручение.
Пугачев подозвал Евлампия Атарова, велел ему выслать далеко в степь несколько дозоров, чтобы вовремя заметить карателей, если они будут присланы из Яицкого городка комендантом Симоновым.
– Я, конечно, казаку Чучкову доверяю, потому что вы все за него головой ручаетесь, – сказал он Атарову, – однако, предосторожность соблюсти надо. Вдруг схватят его комендантские ищейки, да под пытками сведают от него про наш замысел.
– Правда твоя, государь, – согласился Евлампий Атаров. – Четырех человек в дозор снаряжу, да тут еще Ефрем Закладнов к брату своему старшему просится. Тут недалече: верст десять будет до его землянки. Отпустить, что ли?
– Вали, пускай едет и приводит своего брата в наш стан. Нам люди сейчас до зарезу нужны, – согласно кивнул Пугачев и тоже стал куда-то собираться.
– Ваше величество, никак и сам куда намереваешься отъехать? – осторожно поинтересовался Атаров.
– Съезжу я с Оболяевым на Иргиз, в раскольничьи скиты, – ответил Пугачев. – Человека грамотного среди тамошних беглых сыскать надо. Вишь, атаман, беда, писаря у меня нет, а Яицкому войску указ сочинить нужно.
– Возьми, надежа, в охрану Гришку Рублева, – посоветовал Евлампий. – В степи неспокойно нынче… На лихих людей как бы не нарвался.
Пугачев согласился.
Степан Оболяев запряг в повозку лошадь, пригласил Пугачева садиться:
– Карета подана, ваше величество, полезай с Богом, – пошутил он.
Гришка Рублев тронул своего коня вслед за повозкой, крепко сжимая в правой руке казачью длинную пику и зорко всматриваясь в степь. За повозкой бодро трусил привязанный к задку за уздечку конь Пугачева.
– Гляди, Гришуха, береги государя! – напутствовал его остающийся на умете Евлампий Атаров. – Головой за батюшку отвечаешь, ежели что…
– Будь спокоен, атаман. За надежу-государя живота не пожалею! – воинственно потрясая пикой, прокричал Григорий Рублев.
Дорога шла ровной, как скатерть, степью. Лишь далеко впереди маячили невысокие возвышенности, сырты по-здешнему, да чернел неровной кромкой лес. Трава сбоку дороги вымахала за лето богатая, местами достигала брюха лошади и выше.
– Изрядно я по свету хаживал, – рассказывал Емельян Пугачев Оболяеву и ехавшему рядом с повозкой нешибкой рысцой Григорию Рублеву, – почитай всю Русь православную пехом исколесил, и в ваших краях бывать доводилось, в городке Яицком. Да ты, Еремина Курица, и сам о том ведаешь, чай не забыл, как гостевал я у тебя на умете в прошлый год.
– А где, ваше высокое величество, еще бывал окромя нас, Царицына и Казани? – поинтересовался Степан Оболяев.
– У хохлов был, на Тереке был, тако же у донских казаков… Ну и на Иргизе, куда мы путь-дорогу сейчас держим…
На реку Иргиз они попали только к концу следующего дня. В первом же раскольничьем скиту, Исаакиевском, их предостерегли насчет воинской правительственной команды, только что здесь побывавшей. Старцы во главе с игуменом сообщили, что все беглые пришлые люди числом до семидесяти душ вновь ударились в бега, рассыпались по окрестным оврагам и лесной глухомани, так что сыскать знающего грамотного человека никак не можно. Тако же обстоят дела и в других поселках раскольников. Отца Филарета на Иргизе тоже нет, в очередной раз в Казань по делам уехал.
Путников покормили, дали харчей на обратный путь и посоветовали большой дорогой не ехать, не искать беды.
– Ну что ж, невезуха так невезуха, – невесело вздохнул Емельян Пугачев, распрощавшись со старцами. Обратился к Степану Оболяеву:
– Давай, Степан Максимович, заедем в таком разе в Мечетную слободу. Я тамо в прошлом году, у своего кума, крестьянина Степана Косова, телегу с лошадью на сохраненье оставил, да вещички кой-какие. Заберем и с богом в обратный путь тронемся.
В Мечетной слободе было все тихо. Правительственных солдат не наблюдалось, и Емельян Иванович, оставив Оболяева с повозкой на околице, возле кабака, направился вместе с Григорием Рублевым верхами к дому Степана Косова. Благополучно миновали просторное подворье Семена Филиппова, тестя Косова. Пугачев с неприязнью покосился на ненавистное жилище, хозяин которого в прошлом году донес на него властям. По доносу Филиппова Пугачев и угодил в Казанский острог. У Емельяна Ивановича аж руки зачесались немедля рассчитаться с обидчиком, но он пересилил себя: нужно было сначала вызволить свое имущество. Ежели отдадут, конечно.
Жена Косова, узнав Пугачева, испугалась. Невнятно промямлила, что хозяин в поле, на сельхозработах. Про коня и вещи Пугачева и слыхом не слыхивала, она в мущинские дела не вмешивается. Мужу виднее. Да он как-то сказывал, что будто бы кум Пугачев в остроге?..
– Был в остроге, да весь вышел, – весело крякнул Емельян Иванович, – высочайшее помилование на меня снизошло из самого из Санкт-Петербургу, во как…
Он дал знак Рублеву, и они тронули коней прочь от дома Косова и не в меру любопытной хозяйки. Через несколько кварталов им повстречался сам Степан Косов. Едва завидев Пугачева, он сразу поднял шум, привлекая внимание прохожих.
– Ату его, ату!.. Держи беглого каторжника Емельку! Эгей, православные, а ну навались, нам награда за то будет!
На его крики набежало человек десять крестьян с дубьем и рогатинами, как на медведя. Во дворах еще дюжина человек седлала нестроевых крестьянских работяг-коней, вооружалась чем попадя. Емельян понял, что дело дрянь, и, повернув коня вспять, с гиком и свистом помчался по улице в обратную сторону. Следом за ним, настегивая нагайкой коня, Гришка Рублев. Вдогонку им зловеще ударило несколько ружейных выстрелов – это набежали стражники бурмистра.
Путь к повозке со Степаном Оболяевым беглецам был отрезан. В той стороне вскоре тоже загремели выстрелы, зашумели голоса. Как позже узнал от верных людей Пугачев, Оболяев был схвачен. Пугачев с Рублевым неслись по центральной улице Мечетной слободы, а вслед за ними широким многолюдным шлейфом тянулась погоня во главе со Степаном Косовым и помощником бурмистра на лихом строевом коне. То и дело в спины утеклецам пощелкивали беспорядочные выстрелы из охотничьих ружей, чем были вооружены слободские крестьяне. Гришка Рублев, закинув на ремне за плечо пику, чтоб не мешала, часто приостанавливал яростный бег коня, быстро перезаряжал ружье, метко стрелял в наседавших преследователей, валя с коня то одного, то другого. Снова пускался вдогонку за Пугачевым.