не терпящее недомолвок и гнилых интеллигентских компромиссов русское сердце. Вновь, как в легендарные годы царя Бориса Годунова, на Руси наступали смутные времена…
На посмотренье объявившегося царя Максим Шигаев с Денисом Караваевым выехали с утра пораньше третьего дня. Хозяйственный Караваев запряг в телегу пару своих лошадей, взял провизии на дорогу, сготовленной супругой загодя, еще с вечера. Посоветовал Шигаеву своего конягу не брать, даром не гонять в этакую даль. На повозке вдвоем сподручней. Да и не так подозрительно пред симоновскими соглядатаями. Максима Шигаева вполне устроили доводы старшего приятеля. Ружье, однако, он с собой прихватил, на охоту якобы… И шашку казачью в ножнах, с которой и вовсе никогда не расставался. Караваев тоже был при оружии, впрочем, как и все служивые в Яицком городке казаки, коим по строевому императорскому уставу даже спать и то полагалось с оружием в головах.
Недаром еще при покойном императоре Всероссийском Петре I казус знаменитый выдался в Донском казачьем войске, в Черкасском заглавном областном городке. Напился бесшабашный, забурунный один казачок в шинке до поросячьего визгу, шапку-трухменку гдей-то в драке посеял, кафтан пропил, сапоги яловые, новехонькие, с татарского злого джигита в степной сваре надысь снятые, жиду-целовальнику за штоф пенника жгучего заложил, шаровары с рубахой в кости забулдыгам кабацким продул… Остался, в общем, казак в чем мать произвела его когда-то на свет божий, то есть голяком. Однако – при полной походной амуниции, с шашкой вострой на боку, с пищалью за спиной, с патронницей и кинжалом кабардинским за поясом. А в руках – кружка, полная медовухи, последняя. А сам – на бочке винной, пустой, как на коне верхом, без седла. Только нагайка ременная висит на кисти левой руки, которой гнал пред тем на майдан бабу свою, чтобы на кругу средь товарищества холостого, забубенного гаркнуть заветное казачье:
– Не люба она мне, постылая, братья-славяне, атаманы-молодцы… Забирай кто хошь, пользуйся, я не в обиде! Я себе другую в походе возьму, краше да глаже!
И узрел эту картину проходивший мимо царь Петр. Он о ту пору как раз в Черкасском городке у атамана здешнего донского в гостях был. Глядит самодержец – совершенно нагой человек на пустой бочке сидит и песни пьяным голосом горланит. А сам при всем казачьем оружии, хоть сейчас сажай на конь – и в поход на турку! Приблизился император к бочке и потянул шутейно у нагого казака пищаль с плеча. Близ царя свита его набежала да охрана из солдат Семеновского гвардейского полка, с дюжину человек. Все льстиво царевой шутке улыбаются, на казака перстами указывают.
– Не замай, дядько, не то как врежу по бельмесам-то! – гаркнул грозно нагой пьянчуга и впрямь на высокую персону их величества кулачищем своим жилистым, немытым замахнулся. И чуть с бочки не свалился от резкого движения.
Петр не в шутку струхнул, отскочил от разбушевавшегося казака. Тут семеновцы в дело вмешались, вмиг хмельного казака с бочонка стащили, обезоружили, как есть, не прикрытого срамного, в ноги царю бросили.
– Отставить, братцы, это лишнее! – урезонил гвардейцев царь Петр. – По нраву мне этот казачок пришелся. Пить умеет по-русски, да! Однако ум не пропивает и с оружием даже в пьяном виде не расстается. Молодец, казак! Хвалю. Служи мне верой и правдой и Россию от басурманов защищай.
Казак понял, что перед ним сам царь, а он, дурья голова, бить его кулаком собирался. Вмиг протрезвел, не вставая с колен, стал молить о прощении.
– Встань, служивый, – поднял его с земли царь Петр, – жалую тебе десять целковых на платье, потому негоже тебе этак, голышом, на турку под Азов-город идти. В поход на завтра сбирайся вместях со всем донским войском, да гляди, не пропей царев презент. Увижу еще раз в оном виде – голова с плеч! Уж не обессудь тогда, казак, я слову своему хозяин…
С тех пор, старики-донцы в Черкасском сказывали, и появилась в войске печать – голый казак на бочке – заместо старинной, на которой был елень, пронзенный стрелой…
Максим Шигаев с Денисом Караваевым тряслись в телеге по неровной, ухабистой грунтовке в сторону Талового умета, по пути вели серьезный, касающийся самого для них животрепещущего, разговор, о чем, верно, сейчас говаривали едва ли не в каждом казачьем доме.
– Ты, Максим, пограмотней меня, темного, будешь, – говорил пожилой Денис Караваев, – ответь мне вдругорядь на один вопрос… Сумнение меня берет: когда будем мы на Петра Федоровича глядеть, как отличить, истинный ли он государь али так себе? Как вообще царей распознают-то? Тебе, чай тоже, как и мне, не доводилось?
Шигаев в ответ на простодушное признание старшего товарища улыбнулся:
– Мне, дядька Денис, тожеть узнавать царей ранее не доводилось. Но я думаю, это дело не хитрое. Ежели человек назвался именем царя, так не спроста. Иначе б какая ему в том корысть? Значит, так оно и есть: он – царь Петр Федорович Третий.
– Здорово ты, Максим, рассуждаешь, – недоверчиво протянул Денис Караваев. – По-твоему значит: хоть поп Ерошка назовись царем, царем ему и быть? Так, что ли?.. А народ что – дураки? Народу истинного царя подавай, иначе он – ни в какую!..
– Да какая разница, Денис, – упрямо стоял на своем Шигаев. – Вон императрица Екатерина, ты думаешь, истинная царица? Как бы не так. Она немка исконная и русских кровей в ее жилах полушки не наберется. Она и говорить-то по-нашему толком еще не научилася, верные люди сказывали. Ее при императрице прежней Елизавете Петровне, Царство ей Небесное, из Пруссии привезли и за великого принца Петра Федоровича замуж отдали. Так у них, у царей полагается, чтоб жинка тоже пренепременно была царского роду. А Екатерина Алексеевна наша как раз какой-то там немецкой принцессой была, вот ее Елизавета за племянника своего и сосватала.
– Так это что ж получается, – недоуменно качнул седой головой в нахлобученной до самых бровей шапке Денис Караваев. – Тот же поп Ерошка на троне?.. Немка некрещеная всею Русью-матушкой заправляет?
– Что немка – точно, а вот насчет крещения ошибся ты малость, дядька Денис, – возразил Шигаев. – Крестили ее в православном храме и обвенчали по обряду нашенскому с Петром Федоровичем… Так положено.
На Таловый умет казаки прибыли к вечеру. В степи, за версту где-то от жилья, их остановили два незнакомых верхоконных казака.
– Стой, православные, куда путь держите? – окликнули приезжих конные.
– А вы кто такие, братцы? – спросил в свою очередь Максим Шигаев, опасаясь, как бы встречные не оказались разъездом старшинского комендантского отряда, посланного в степь полковником Симоновым для поимки беглых казаков. Он даже незаметно нащупал на боку рукоятку своей шашки, готовый в любую минуту к бою.
– Мы слуги его величества императора Петра Федоровича, – смело ответил молодой казачок в лохматой бараньей папахе и голубом форменном чекмене.
– Ну так нам его и надо, – обрадовался своим Караваев. – Сведите нас, служивые, с батюшкой, мы от всего Яицкого войска посланцы.
– Нетути его еще, – мотнул головой молодой казак, начальник дозора. – Сами ждем не дождемся надежу-государя, вот-вот из Мечетной слободы прибыть должен. Уметчик Еремина Курица вместе с ним в Мечетную отъехал, а из начальства на постоялом дворе один Евлампий Атаров, атаман наш. До него и правьте.
Приезжие прямиком направились на Таловый умет, где в отсутствие Степана Оболяева полновластной хозяйкой расхаживала его жена. Ей помогали по дому двое крестьян из ватаги Евлампия Атарова да еще несколько приблудных оренбургских бродяг, которых всегда было полно на умете Ереминой Курицы. Он их привечал, давал приют и защиту, укрывал, когда было нужно, от сыскных правительственных команд, а они за это помогали ему по хозяйству, денно и нощно батрачили задарма – за еду да кое-какую одежонку, что покупал им на базаре в Яицком городке сердобольный хозяин.
Атаман Евлампий Атаров с Ефремом Закладновым и казаками, свободными от дозоров, да беглый молодой крестьянин из-под Арзамаса Тимоха расположились во дворе под навесом вечерять.
– Хлеб да соль, служивые, – поздоровались с ними въехавшие во двор на телеге Максим Шигаев с Денисом Караваевым.
Караваев не спеша, степенно сошел на землю, Шигаев спрыгнул молодо, залихватски заломил на ухо каракулевую папаху, независимо окинул проницательным оком рассевшееся под камышовым навесом общество.
Жена Оболяева шепнула что-то одному из сгребавших у ограды сено в большой стог оборванцу, и тот, бросив вилы, прытко кинулся распрягать лошадей приехавших казаков. Евлампий Атаров со своими сдержанно поздоровались с приезжими, потеснились нехотя за столом, давая место.
– Сидайте, гости дорогие, вместях с нами снедать, – пригласил Атаров. Потянулся за баклагой с водкой. – Выпейте с дороги, чай нонче не пост, можно.
Хозяйка подала гостям расшитые петухами рушники на колени, две вместительные деревянные ендовы под водку и деревянные ложки. Пожилая баба-работница, жинка одного из оборванцев, скрывающихся на умете, принесла от летней печи дымящуюся чашку щей, затем – вторую.
Евлампий Атаров подал знак своему человеку, Тимофею Арзамасцу, и тот притащил из погреба свежую, тяжеловатую, наполненную под горлышко пенником глиняную баклагу. Умело разлил хмельное зелье по корчажкам, жбанам, ендовам и чашам, из чего пили сидевшие за широким деревянным столом веселые бражники.
– С богом, молодцы-удальцы, за батюшку императора, век ему жить и здравствовать! – произнес витиеватый тост атаман ватаги, и все дружно опрокинули в себя свои посудины.
Выпили водку и Шигаев с Караваевым, осенив себя двуперстным крестом по-старообрядчески, принялись хлебать щи. Когда все хорошо подзакусили, Евлампий Атаров вновь мигнул Арзамасцу:
– Давай, Тимоха, по второй. Ворон не лови за столом… За императора выпиваем.
– А че мне их ловить, когда я и сам как есть по фамилии Воронов, – ухмыльнулся на слова атамана крестьянин.
– Ну ничего, брат, у меня орлом будешь! – пошутил Атаров.