ев, Андрея Кожевникова, явились некоторые сомнения. Он незаметно отозвал в сторону Дениса Караваева и поделился с ним своими мыслями.
– Ох, Денис, впутаешь ты нас в темное дело! Истинный ли это государь-император? Больно он на простого казака смахивает…
Караваев лукаво подмигнул Андрею Кожевникову.
– А тебе не один ли черт, Андрей Алексеевич? Мы, казаки, – сила! Захотим, так и простого казака в цари произведем, лишь бы нашенские антиресы соблюдал и вольную жизнь, как в прежние годы, нам сделал.
Затем, склонившись к самому уху товарища, вдруг зашептал горячо и страстно:
– Но ты, брат, не сомневайся в Петре Федоровиче. Он – истинный государь, спасшийся в Петербурге от смерти. Вон и Максим Шигаев его признал, а он человек знающий.
Подобные мысли посещали не одного Андрея Кожевникова, но и других заговорщиков: дело они начинали опасное, страшное, обратного хода после начала бунта быть уже не могло, и потому некоторым было боязно. Они всячески оттягивали решительную минуту, когда надлежало действовать. Раздумывали, прикидывали и так, и этак. Но выходил везде – клин.
Емельян Пугачев, видя колебания своих сподвижников, торопил их с началом решительного выступления. На хуторе братьев Кожевниковых он развил активную деятельность по подготовке к восстанию, стал рассылать казаков в разные стороны, чтобы они приглашали своих товарищей из ближайших хуторов и зимовий.
Тимофея Мясникова, Максима Шигаева и Дениса Караваева Пугачев снова отослал в Яицкий городок с поручением отыскать и привезти на хутор знающего письменного человека в секретари. Шигаеву особо было поручено изготовить для императорского войска боевой штандарт, так как негоже было начинать такое дело без своего знамени.
Тимохе Мясникову велено раздобыть в городке приличную одежду для Пугачева. Однако денег на покупку вещей государь не дал, сослался, что в городке помогут деньгами знающие его казаки войсковой стороны. Отправился из хутора в степь и Зарубин-Чика: Пугачев поручил ему найти укромное место для лагеря. Хутор братьев Кожевниковых для этого не подходил, сюда то и дело заглядывали посторонние люди, которые могли донести обо всем коменданту Симонову.
Опасения Емельяна Ивановича подтвердились. На хутор из Яицкого городка вернулся Тимофей Мясников и два новых делегата от войска, братья Толкачевы Михаил и Петр. Мясников привез одежду для Пугачева, несколько войсковых знамен и сообщил тревожную новость: в городке полковником Симоновым схвачен Денис Караваев.
Это заставило повстанцев действовать быстрее. Иван Зарубин исколесил окрестности вдоль и поперек, чуть не загнал коня, но нашел-таки подходящее место для сбора прибывающих к Пугачеву казаков. Оно было в нескольких верстах от хутора, на тихой степной речке Усихе. Пугачев с Зарубиным, Евлампием Атаровым и Ефремом Закладновым поехали на Усиху – посмотреть.
Место для становища действительно было укромное, просматривалось со всех сторон на много верст вперед. Вблизи – ни жилья, ни татарских кочевий, ни проезжих дорог. Лишь высокий кряжистый дуб с шатром раскидистых густых веток одиноко возвышался на берегу речки Усихи. На нем можно было устроить наблюдательный пост и с высоты, как с караульной вышки, осматривать всю окрестность. Емельян Иванович остался весьма доволен выбором Чики.
Тут же в Яицкий городок вызвался ехать атаман Атаров – известить казаков о месте сбора. Пугачев согласился, посоветовав Евлампию держаться подальше от старшинской партии, чтобы не угодить в лапы полковнику Симонову. Ведь его в городке разыскивали с прошлого года. На том и порешили. Сбор повстанцев был назначен на 17 сентября.
Часть четвертаяЦарь Яика
Глава 28Казачья хитрость
По степи, вдоль крутого и обрывистого правого берега Яика-Горыновича, ехало около семи десятков конных воинов, большинство из которых были коренные жители этих мест – яицкие «лыцари». В толпе так же крутилось малость инородцев: татар, башкир, калмыков. Охлюпкой, на неоседланных крестьянских клячах, тряслось семь или восемь мужиков. Все это и было войско вновь объявившегося в Российской империи царя Петра Федоровича Третьего. Сам царь ехал впереди своей толпы в окружении жалкой свиты, которая – за неимением такового – была одновременно и эскортом. Чуть дальше рысил передовой разъезд – авангард: с десяток плохо вооруженных казаков и татар-степняков, отбившихся от своих кочевий.
Подле царя Петра – бородатого, ничем не отличавшегося по одежде от остальной ватаги, немолодого человека – крутился юркий черноволосый забулдыга с серебряной серьгой в ухе, отчего сильно смахивал на цыгана-конокрада, то был яицкий казак Зарубин Ванька, по-уличному – Чика. Он нахально скалил белые кипенные зубы и рассказывал самодержцу похабные анекдоты. Тот, благосклонно слушая, то и дело довольно похохатывал, бил себя по бокам широкими разлапистыми ладонями. Укоризненно грозил Чике немытым, с обломанным ногтем, указательным пальцем.
– Горазд ты, Ванька, зубоскалить. Не совестно срамотищу эдакую буровить? Перед царем-то?
– Чего совеститься, батька… Язык – без кости, все стерпит, – отвечал Зарубин-Чика. – Мели Емеля – твоя неделя!
Впереди замаячили высокая караульная каланча и земляной вал Чаганского форпоста. Человек, называвший себя царем (это был простой донской казак, дослужившийся в последнюю турецкую кампанию до чина хорунжего, Емельян Иванович Пугачев), подозвал наиболее видных сообщников: Ивана Зарубина, Дмитрия Лысова, Максима Горшкова, Тимофея Мясникова, двух братьев Толкачевых, Фофанова, молодого яицкого казачка Почиталина, который ходил у него в писарях. Испросил совета.
– Сваргань, батька, указ, я сам его в фортецию отвезу! – как всегда горячился Чика Зарубин.
Остальные с готовностью поддержали товарища. На свои разрозненные силы не надеялись, вдруг как гарнизон в отместку взгреет? Первая баталия – не фунт изюму! Боязно супротив законных властей нахрапом переть. Что-то еще будет?..
– Добро. Садись, Ванюшка, за писанину, – согласился с атаманами Пугачев.
Принялся косноязычно диктовать именной «ампираторский» указ к гарнизону степной крепостицы. Казаки дружно подсказывали Почиталину те или иные заковыристые писарские обороты. Наиболее усердствовал в сем непривычном для казаков-воинов предприятии Максим Горшков. Тоже, как и Почиталин, грамотей незаурядный. Родом с Илека казачок. Безбородый и безусый, словно гладко кинжалом выскобленный. Смахивающий на степняка татарина.
Указ получился зело хорош, любо-дорого посмотреть. Пугачев не стал его подмахивать пером, не ко времени, мол, сие. Повелел подписаться Горшкову как императорскому секретарю (тут же и назначил на эту должность!). Иван Зарубин спешно поскакал с указом на Чаганский форпост. Там в дозоре скучало всего несколько десятков казаков. Ни гарнизонных солдат, ни завалящей пушчонки в укреплении не наблюдалось. Услыхав о подходе императорской толпы, чаганцы во главе с походным старшиной тут же дружно сдались, распахнули настежь ворота и выехали вместе с Зарубиным встречать подъезжающее пугачевское войско.
Емельян Иванович не стал в форпосте останавливаться даже для того, чтобы напоить и покормить притомившихся лошадей. Забрал с собой всех местных казаков и двинулся дальше по направлению к Сластиным хуторам. Тимоха Мясников тянул туда предводителя, говорил, что братья собирают для императора Петра Федоровича казачью несметную силу. (Хутора те принадлежали братьям Мясниковым). По пути к Пугачеву то и дело из степи подходили все новые и новые партии гулящих казаков, татар и калмыков, так что отряд вскоре увеличился до двухсот человек.
В Яицком городке внешне пока все было спокойно. О выступлении самозванца еще не знали. Бабы по-прежнему выгоняли с утра коров на пастбище, весь день копались в садах и огородах. Казаки готовились к осенней плавне: чинили сети для рыбной ловли, смолили будары. Попутно заканчивали сенокос, кто еще не управился. Ездили в степь на охоту либо несли выпавшую по жребию караульную службу на форпостах и пикетах. Самые предприимчивые подрабатывали извозом: доставляли на своих телегах грузы в Оренбург, Уфу, Гурьев. Не гнушались и попутными пассажирами, ну это уж как водится.
В хате среднего достатка казака войсковой руки Михайлы Атарова, выпущенного на днях из Оренбургской темницы за недостаточностью улик, семейство собралось к обеду. Жена, Варвара Герасимовна, разливала по тарелкам свежесваренный огненный борщ, бережно передавала тарелки сначала сидевшему во главе стола мужу – по старшинству, – потом сыновьям. Также, поперед, двадцатипятилетнему Борису, названному так в честь царя Годунова, посля – среднему, двадцатилетнему Степке, тоже окрещенному не без тайного умысла. Подразумевал под сим именем старый казак Михайло легендарного донского атамана, предводителя лихой вольницы Степана Тимофеевича Разина.
К слову сказать, в городке из поколения в поколение передавалась молва о том, что яицкие удальцы не поддержали мятежного атамана, вместе с царскими стрельцами – гарнизоном Яицкого городка – оказали донцам яростное сопротивление. Не пустили их в городок, и Разину пришлось зимовать со своим войском в другом месте. По весне лишь небольшая группа отчаянных голов с Яика-Горыновича человек в двести последовала за Разиным на Каспий. С ними ушел и один из предков Михайлы Атарова, неизвестно где сложив свою буйную голову.
В семье Атаровых не любили об этом вспоминать. Донской атаман Степан Тимофеевич почему-то пользовался на Яике дурной славой, и всех вставших под его бунтарские знамена яицких казаков считали предателями и отщепенцами. Наверное, потому, что местное казачество никогда в открытую не поднималось супротив московского царя, строго блюдя данную в старину присягу. Потому было обласкано троном и пользовалось немалыми привилегиями. И все это продолжалось вплоть до воцарения Екатерины II, когда начались необоснованные гонения на войско. Но виновниками тому были в основном старшины.