Младшие дочери Любава с Прасковьей за стол не садились, помогали у печи матери. Старшая, Нина, вышла замуж за местного казака и жила своим хозяйством.
– Что слыхать на линии? За Яиком все спокойно? – поинтересовался у среднего сына, только что вернувшегося со степного маяка, Михаил Атаров.
– За Яиком-то, батяня, у диких киргизцев тишь да гладь, да Божья благодать, – ответил Борис, неистово, с аппетитом хлебая дымящийся наваристый борщ – изголодался ночью в степном дозоре. – На самом Яике, слышь, неспокойно! Урядник сказывал: ищут в степи шайку злодеев, атаман которых, Емелька Пугачев, объявил себя под именем покойного государя Петра Федоровича Третьего и мутит окрестный народ.
– Слыхали мы в городке о том, – кивнул седеющей головой отец семейства. – Еще прошлым летом у Дениса Пьянова останавливался проезжий купец из России, Емельян Иванов, тайно подговаривал казаков бежать в Турцию. Каждому на дорогу по двенадцать рублей обещал… Наши баламуты-бездельники, вроде пьяницы Зарубина-Чики, ездили к тому купцу на Таловый умет, где он квартировал, разговаривали с Ереминой Курицей – Оболяевым, спрашивали, что к чему… Токмо ничего путного с того не вышло: купец Иванов пропал, как в воду канул, и плакали наши денежки, им войску обещанные. Еремину Курицу в острог посадили, а Дениса Пьянова до сих пор ищут – неизвестно где по чужим катухам хоронится…
– И вовсе не так дело было, батя, – подал голос младший Степан. – Уметчика Оболяева не в прошлом году в острог упекли, а в нонешнем, об том Максим Григорьевич Шигаев сказывал. А купец Емельян Иванов вовсе не купец, а сам государь Петр Третий! И находится он сейчас где-то в степу либо на Узенях… А по городку люди говорят, что зовет он всех войсковых, непослушной стороны казаков, к себе на службу. Обещает вольности прежние возвернуть, а старшинам укорот сделать.
– Это кто ж такое сбрехал? – удивленно приподнял брови Михаил Родионович. – Уж не старый ли бунтовщик Максим Шигаев, бестия? В прошлом году, во время Яицкой нашей заварушки, ведь энто он, шельма, казаков на бунт подбил! Он первый в немца, генерала того, Траубенберга, из пистоли выстрелил! И что же? Казаков-дурней плетюганами перепороли, в Сибирь, в Нерчинские гиблые рудники сослали, других – в солдаты, а Максим Шигаев, вишь, сухим из воды вышел. Гуляет себе преспокойно по городку и снова бездельникам головы морочит, к какому-то набеглому царю пристать призывает.
– А вдруг он и взаправду царь? – усомнилась в его словах жена, Варвара Герасимовна. – Помнишь, как в Царицыне-городе тоже как-то царь Петр Федорович объявился? На базаре тогда все только об том и судачили… Посля схватили его, хотели казнить, ан, люди сказывали, опять ушел.
– Враки, – отмахнулся Михаил Родионович. – Настоящего природного царя казнить бы не стали… Самозванец то был. Как Гришка Отрепьев при царе Годунове.
– Батя, многие казаки из городка к царю уже прилепились, – покончив с борщом и принявшись за гречневую кашу с бараниной, сказал Борис. – Денис Пьянов, сказывают, у него, Тимофей Мясников, Иван Зарубин, Дмитрий Лысов, Ванька Почиталин, да всех и не упомнишь… Каждый день бегут в степь казаки. А те, что остаются, ждут только удобного случая, чтоб изменить… Смутные времена настают, батя!
В степи на возвышенных местах располагались маяки из деревьев, обвязанные травой и хворостом; здесь дежурили пикеты (реданки) из трех казаков на каждом. Если приближался неприятель, то они зажигали маяк, давая знать другим маякам, форпостам и крепостям. Весть о приближении врага быстро доходила таким образом до Яицкого городка, и там принимали меры.
Вскоре о пугачевцах узнали на Бударинском форпосте. Гарнизон его был намного больше Чаганского, правда, пушек тоже было не густо, всего одна. Зато имелись солдаты-инвалиды, престарелые ветераны многих войн и походов. А обученный солдат с боевым штыковым ружьем представлял немалую угрозу для расхлестанной, не признающей армейского артикула и элементарной воинской дисциплины толпищи самозваного императора.
Остановившись в Сластиных хуторах братьев Мясниковых, повстанцы вновь принялись совещаться, как им лучше захватить правительственную фортецию. Кое-кто предлагал вновь направить царский именной указ, надеясь, что и здесь это возымеет действие. Другие спорили, говоря, что регулярных солдат пустыми посулами не соблазнишь, и на рыбные промыслы на реке Яике служивые вряд ли позарятся, а уж господа офицеры – и подавно. Зарубин, как всегда горячась, пьяным, заплетающимся языком призывал соратников захватить крепость лихим конным налетом.
– Пики к бою, казаки! Шашки вострые – наголо! И марш-марш в атаку! – кричал он, яростно разрубая воздух грязной ладонью, и то и дело порывался выхватить шашку, но ему не давали.
– Не любо мне людей верных зазря под стенами ложить, – отрицательно качал головой Пугачев, и с надеждой взглядывал на двух братьев Толкачевых, казаков пожилых, в летах, мудрых, степенных и рассудительных.
– А что, ежели применить военную хитрость? – лукаво прищурившись, вопрошал старший из братьев Толкачевых, Михаил, верховодивший прошлогодним январским восстанием. – Обманным маневром на форпост проникнуть и захватить его изнутри?!
– Как думаешь сотворить сию штуковину? – враз оживился Емельян Иванович.
– А давай, надежа, сыграем комедь, – принялся растолковывать дотошный Михаил Толкачев. – Свяжем тебя, не обессудь за такие словеса, посадим на конь, да и отвезем в таком естестве на форпост. А там коменданту скажем, что, мол, изловили в степу опасного человека, государственного преступника, бежавшего из Казанского острога, самого Омельку Пугачева, и под крепким конвоем препровождаем его величество в Яицкий городок, коменданту Симонову на расправу.
– Ты что мелешь, казак? Али беленов с утра объелся? – взбеленился, хватаясь за кинжал, Емельян Иванович – царь Петр Третий, но сподвижники тут же его урезонили:
– Не гневайся зазря, государь, Тимоха дело говорит. Никто еще на линии про нашу войнишку не знает. А с таковской хитростью мы враз все крепости и форпосты до самого Яицкого городка заберем!
Пугачев, пораскинув мозгами, вынужден был согласиться с их доводами. Тут же горнист Назарка просигналил общий сбор, и немногочисленное воинство степного императора Петра Федоровича спешно выступило из Сластиных хуторов в поход. Быстро преодолев небольшое открытое пространство вдоль крутого, обрывистого берега Яика, остановились в редком байрачном леске верстах в двенадцати от Бударинского форпоста. Стали обмозговывать детали своей хитроумной задумки.
Наутро комендант Яицкого городка полковник Симонов вызвал в канцелярию служилого молодого казака Бориса Атарова и послал его со срочным донесением в Бударинский форпост. Коменданту предписывалось быть начеку и ожидать подхода злодейской шайки некоего Емельки Пугачева, простого донского казака, объявившего себя императором Петром Третьим.
В Бударинском форпосте несли службу около сотни престарелых елизаветинских солдат, пять десятков татар, приписанных к войску, и неполная сотня яицких казаков во главе с урядником. Комендантом крепости был капитан Варфоломеев, в подчинении у коего находилось еще три офицера: старый хромой поручик и два молодых прапорщика, сосланных в эту глухомань из России за различные провинности.
Когда Борис Атаров добрался до форпоста, был уже полдень. Он вручил предписание Симонова коменданту Варфоломееву и пошел отдохнуть к знакомым казакам из городка, квартировавшим в просторной крестьянской пятистенной избе неподалеку от церкви. В крепости царила ленивая послеобеденная тишина, на улицах – ни души, даже собаки попрятались в тень от невыносимой жары. Лишь на вышке, что стояла у западных ворот, маячил дозорный казачок, да возле единственной пушки, подслеповато смотревшей в степь, изнывал от скуки старик-солдат в белом, как будто седом парике, с тяжелой фузеей в загрубелых крестьянских руках.
Вдруг на дороге, идущей с запада, со стороны Чаганского укрепления, показалась группа примерно из трех десятков всадников. Дозорный казак быстро среагировал и, свистнув в два пальца, вызвал урядника. Тот залез на вышку, долго вглядывался в степь из-под ладони, пытаясь определить, что за люди приближаются к крепости, ничего не разглядел и послал казака за дежурным прапорщиком.
Между тем всадники вплотную приблизились к воротам. Это были в основном яицкие казаки, но мелькало среди них и несколько инородцев: татар и башкир.
– Кто такие? – грозно прокричал с вышки казачий урядник.
– Свои, Максимыч! Неужто земляков не признал? – ответил из толпы Иван Фофанов, знавший урядника.
– Ты, Иван? А кто еще с тобой?
– Все наши, яицкие, из городка, – отвечал казак Фофанов. – Важную птицу в степи поймали, самого Пугача – во! – Иван указал на связанного чернобородого детину, сидевшего на коне подле него. С другого боку его придерживал под локоть Дмитрий Лысов.
– Это не того ли вора, что в Яицком городке покойным императором Петром Третьим назвался? – спросил Максимыч.
– Его самого, – самодовольно хмыкнул Фофанов. – Будет нам теперя от коменданта Симонова награда.
«Наградил бы я тебя… нагайкою промеж глаз!» – про себя злобно подумал урядник.
Он был казак войсковой, народной стороны, недолюбливал старшин и коменданта городка Симонова и был не рад своей службе на форпосте, исполняя ее спустя рукава.
Пришел дежурный прапорщик в сопровождении посыльного казака. Переговорив с Максимычем и разузнав что к чему, велел двум инвалидам, дежурившим у ворот, впустить в крепость приезжих. Ворота со скрипом отворились, и группа верхоконных въехала на территорию форпоста. Прапорщик, подойдя к скучавшему на лошади Пугачеву, стал внимательно вглядываться тому в лицо.
– Что, ваше благородие, смотришь? Чай не признал? – растянув губы в дружелюбной улыбке, проговорил Пугачев. – Да и верно, много воды утекло с тех пор, зима была в ту пору, метель… Заплутали вы малость в степу с ямщиком, видать, не опытный попался либо пьяница. Вот уж не вспомяну, как звали-то его… Микитич?.. Нет. Поликарпыч?.. Тоже вроде не того… Да и Бог с ним. Вывели мы вас в ту пору с крестьянином Филипповым к умету, постоялому двору Ереминой Кури