– Любо, царь-государь!
– Любо, бачка!
– Веди нас на Яицкий городок, всем супротивникам твоим секир башка будет! – громко и восторженно зарокотала в ночи людская многоголосица.
Вместе со всеми кричал и молодой яицкий казачок Борис Атаров. Он рад был бунту, рад тому, что оказался в самом его эпицентре, верил, что человек, называвший себя Петром Третьим, и есть доподлинный царь. И Борис в благородном порыве готов был отдать за него жизнь.
Казачий император Емельян Иванович гордо приосанился под сотнями устремленных на него глаз верных сподвижников и понял, что отныне волен казнить и миловать, посылать всех этих людей на смерть, и они рады положить за него свои животы! И не только Яицкий городок захотелось ему брать, но и Оренбург, Казань… А там, глядишь, и Первопрестольная сама, как спелое наливное яблоко, к ногам упадет… Вот только до Питера далеко! Видит око, да зуб неймет… Ну да ладно, пока суд да дело, может, и до царицыной опочивальни казачьи руки дотянутся. Чем черт не шутит? Ведь царствовал же в старину на Москве Гришка Отрепьев, а чем он, Емельян, хуже?!
Глава 29Казнь Скворкина
Утром Пугачев занялся реорганизацией своей армии, которая насчитывала уже более четырехсот человек. Помимо всадников появилась и пехота – гарнизонные солдаты-инвалиды Бударинского форпоста. Их Емельян Иванович выделил в особый, Бударинский, его императорского величества гренадерский полк и назначил командиром Михаила Шванвича.
Яицких казаков разбил на два полка: первый, чисто казачий, возглавил Дмитрий Лысов, второй, в котором помимо яицких молодцов были и люди всякого другого звания, имевшие коней, Иван Фофанов. Татар, калмыков и башкир свели в разноплеменный Азиатский полк под руководством Барына Мустаева.
Зарубин Ванька с Тимохой Мясниковым были неотлучно при Пугачеве, Михаил Толкачев заделался главным императорским советником. Максим Горшков возглавил царскую походную канцелярию, Идыркей Баймеков, как и обещал Емельян Иванович, стал его личным телохранителем и толмачом.
Когда организационные вопросы были наспех решены, а казаки основательно похмелились после вчерашнего пьяного угара во время штурма крепости, Пугачев велел горнисту Назару Сыртову трубить выступление. Заскрипели несмазанными колесами телеги, на которые гамузом свалили захваченный в крепости провиант, порох и ружейные заряды. Следом потянулся пеший солдатский полк Шванвича.
Кое-кто из гренадер, раненых во время ночного боя, устроился на повозке; покалеченные казаки и другие пугачевцы – тоже. На рысях вылилась из узкой горловины крепостных ворот казачья и татарская конница. Пестрой, разнаряженной толпой проследовал императорский штаб во главе с самим Пугачевым. Шествие замыкал небольшой арьергард из бударинских казаков во главе с урядником Василием Скоробогатовым.
В этом отряде оказался и Борис Атаров. Многих казаков он знал по городку, с другими успел перезнакомиться во время вчерашней баталии. Здесь были Харитон Бекренев, по-уличному, Харька – молодой желторотый казачок из Яицкого городка, Ванька Заикин из Оренбурга, Илюха Карташов с Илека. Борис в окружении новых боевых товарищей с гордостью восседал в седле. Думал: видела б его Устинья, тайная зазноба, за которой немало допреж ухлестывал молодой казак на игрищах.
«Эх, Устя, Устя, полонила ты мое сердце навек! Ни спать, ни снедать не могу, днями и ночами токмо об тебе мечтаю!» – с горечью думал Борис, трясясь нешибкой рысью на своем арабе – благородных кровей жеребце белой масти, купленном батей весной в Оренбурге, на тамошнем Меновом дворе у киргизов.
Казаки, разгоряченные вчерашним боем, все никак не могли успокоиться и переключиться на другое, всю дорогу вспоминали интересные детали и забавные случаи.
– Я, слышь, робя, за одной молодайкой погнался, – весело скалясь, рассказывал ухарь по женской части Ванька Заикин. – Ну, думаю: война – войной, а плоть своего требует! Знай, казак, не зевай, лови за хвост птицу удачу!.. Догоняю ее в огородах, спрыгиваю с седла, только к ней… Лицом повертаю, глядь, а то мужик, гарнизонный капрал Степаныч… Шкура еще та, сами знаете… Он в таком бабьем естестве из крепости улепетывал, а я помешал. «Пусти, – шумит, – казак, я тебе за то полтину на водку не пожалею!» – «Ага, – говорю, – господин капрал, жизня-то намного дороже тянет, как бы не продешевить… Гони рупь и топай на все четыре стороны!» Так и пустил с богом.
– Зазря, Ванька, нужно было по начальству доставить, – произнес Илья Карташов. – Он теперя, Степаныч тот, в Яицкий городок утечет да коменданту Симонову все про нас и доложит.
– А то ему еще не доложили? – усомнился Заикин. – Пикеты с маяками по линии до самого городка стоять, и дальше тянутся к Оренбургу… Да что говорить, об нас, верно, уже и у губернатора в канцелярии знают!
– Заварили кашу… – боязливо выдавил робкий Харитон Бекренев. – То-то теперь расхлебывать!
Борису Атарову не понравились его слова. Выведенный из задумчивости разговором приятелей, он тоже в него вклинился со своими соображениями.
– Замолчи, Харька, что мелешь?! – набросился он сердито на земляка. – Какую еще кашу мы заварили?.. Царь-государь природный на Яике объявился, желает свой законный престол вернуть, и мы, казаки, в том ему порука и верная опора. А твои речи – вражьи! И ты больше думать так не моги, не то полковому командиру все обскажу… Наше дело маленькое – куда отцы-командиры скажут, туды и пойдем.
– Вот и я за то ж… – поспешил переменить тему Харитон. – Заварили енералы с дворянами кашу в Петербурге, батюшку с престолу сковырнули, а нам теперь рас… Тьфу ты пропасть, опять не туда понесло! – сплюнул с досады Бекренев.
Казаки весело рассмеялись.
От Бударинского форпоста по большой дороге до Яицкого городка считалось ровно семьдесят девять верст. Крупных укреплений здесь больше не наблюдалось – только мелкие форпосты, пикеты и маяки. Емельян Иванович выслал вперед разведку – полдюжины яицких казаков и Тимоху Мясникова за главного, так как тот хорошо знал эти места. Казаки поехали быстрой рысью вдоль берега Яика, зорко всматриваясь в степь и чутко, как сторожевые псы, прислушиваясь к звукам.
Не проехали и трех верст от Бударинского форпоста, как казак Еким Давилин вдруг резко натянул повод, остановил коня и указал нагайкой на дальний прибрежный куст, за которым ему почудилось какое-то шевеление.
– Да то хряк, небось, землю роет, либо лиса, – отмахнулись товарищи. – Почудилось тебе, Еким, с похмелья.
– Да не, браты, ктой-тось есть, – настаивал Давалин. – А ну я сгоняю, погляжу.
– Давай, проверь, – согласно кивнул командир Тимоха Мясников.
Давилин хлестнул нагайкой коня и вмиг оказался возле подозрительного куста. Оттуда прогремел вдруг выстрел, и конь Давилина, резко подогнув ноги, на всем скаку грохнулся грудью наземь. Казак кубарем перелетел через голову коня и запахал головой землю. Остальные разведчики дали дружный залп по кустам и пустили коней вскачь, охватывая подозрительное место с двух сторон. Но там уже никого не было. Далеко впереди маячили спины двух скачущих в степь всадников.
– Симоновские лазутчики! – яростно вскричал Мясников и погнал коня вслед за беглецами.
Казаки его команды не отставали. Позади вставший с земли, целый и невредимый, Давилин с сожалением осматривал убитого коня. Принялся отвязывать тороки и снимать седло. Тем временем расстояние между преследователями и комендантскими лазутчиками быстро сокращалось. Видя такое дело, те стали отстреливаться на ходу из ружей. Еще двое разведчиков свалились с коней. Один потом встал, прихрамывая, а другой так и остался лежать в бурьяне, убитый вражеской пулей наповал.
Казаки взъярились:
– Живьем брать сукиных сынов, кожу с них с живых посдираем! – кровожадно загорланили они, умело беря в клещи вражеских всадников.
Кони у тех быстро сдавали, видно, были уже до этого истомлены. У пугачевцев же рысаки были свежие, хорошо отдохнувшие в крепости, отъевшиеся за ночь на казенных лугах. Летели быстро, играючи преодолевая расстояние, только комья земли с приставшей травой картечинами вылетали из-под тяжелых копыт.
– Да это никак Скворкин, тварь! Старшинский сынок, – узнал одного из беглецов Тимоха Мясников. На ходу прицелился из ружья и метким выстрелом сразил наповал его лошадь.
Казаки стали дружно палить вслед другому беглецу и тоже попали. Конь его кувыркнулся вместе с всадником, подмяв его под себя, придавил всей тушей. Немного побился на земле, посучил ногами и вскоре затих.
Пугачевцы окружили обоих лазутчиков. Молодой казачок Алексей Скворкин был цел-невредим. Он резво вскочил на ноги, выхватил узкую, блеснувшую на солнце шашку и злобно бросился на противников. Разведчики отпрянули, образовав широкий круг. Кто-то сзади с силой ткнул Скворкина тупым концом пики в спину. Тот упал, зарывшись молодым, безбородым лицом в траву. На него навалились, вырвали шашку, скрутили назад руки, замотав их крепким волосяным арканом. Второй лазутчик оказался мертв, его так и оставили под крупом убитого коня, на съедение волкам. Предварительно сняли со скакуна седло, а с самого покойника – чекмень и шапку.
Скворкина, подталкивая в спину концами пик, погнали через целину к дороге. Позади всех плелись, с седлами на одном плече и с переметными сумами на другом, Еким Давилин и прихрамывающий пугачевец. Тимофей Мясников с двумя казаками подъехали к товарищам и переложили их поклажу на своих коней.
Впереди по дороге запылило основное пугачевское войско. По случаю поимки вражеского лазутчика устроили недолгий привал. К Емельяну Ивановичу пригнали Скворкина. Тот, как пойманный в капкан волчонок, хищно скалил зубы и оглядывался по сторонам, думая о спасении. Но выхода не было, повсюду его окружали враги.
Тимоха Мясников вкратце обсказал царю о случившемся, тот сердито нахмурил брови.
– Как же ты мог, негодный, супротивничать моим верным слугам?! Казака моего убил, двух покалечил… – Пугачев, не слезая с коня, сверлил яростным взглядом молодое, ненавистное лицо пойманного противника.