Когда мирные посланцы киргизов вместе с Амановым показались из-за возвышенности, Пугачев с облегчением вздохнул. Признаться, он ожидал худшего. Не надеялся уже на свою удачу – столько было за последние годы бед и невезений. Как говорится: пришла беда – отворяй ворота!
Казаки живо приблизились к нукерам Нурали-хана, ничего не понимая по-ихнему, только цокали восторженно языками и то и дело, к месту и нет, повторяли: «Якши! Якши!»
До кочевья Нурали-хана добрались без особых затруднений, сопровождаемые степными воинами. Навстречу, прямо под ноги коней, из юрт и кибиток с восторженными криками высыпала густая куча-мала гололобой, грязной киргизской детворы. Они, верно, никогда еще не видели в своей степи белых бородатых людей и весело визжали, как маленькие довольные поросята, цепляясь за стремена и уздечки «урусов». Сопровождавшие пугачевцев киргизы плетками быстро разогнали ребятню, поехали между кибиток к центру аула, где стоял огромный войлочный шатер Нурали-хана.
Возле шатра пылали костры, на которых на вертелах жарились целые туши баранов, в котлах булькала и кипела огненная похлебка. У костров ловко управлялись ханские повара и расторопные киргизки. Вход в шатер зорко стерегли два огромных злых нукера в полном боевом облачении: с круглыми кожаными щитами за спиной, в металлических нагрудных панцирях, с кривыми саблями на боку. В руках они держали длинные тяжелые копья с конскими хвостами на конце, которыми перегораживали вход в ханский шатер перед всяким входящим.
Приехавшую делегацию пугачевцев отвели в соседнюю с ханским шатром юрту на отдых. Коней их молодые расторопные киргизы-табунщики отогнали в степь – на пастбище. Казаков сытно покормили, предложили поспать на мягких подушках. Пугачев отрицательно мотнул головой и подал знак Фофанову, который был в посольстве за атамана. Тот, в свою очередь, обратился к татарину Аманову:
– Ураз, передай наше послание и скажи нехристям, что недосуг, мол, батюшке на перинах валяться, время драгоценное терять. Дело государственное не терпит! Пускай нас тотчас к хану допустят.
Аманов побеседовал на киргизском языке со старшим ханским распорядителем, бывшим в юрте. Тот, внимательно выслушав пугачевского толмача, согласно закивал бритой головой, поспешно вышел на улицу, и вскоре в юрту вошел другой киргизец. По богатому, расписанному золотыми узорами кафтану и огромной зеленой чалме пугачевцы поняли, что пожаловала знатная птица.
Татарин Аманов о чем-то пошептался с пришедшим и громко объявил:
– Достопочтенный мулла Забир, личный писарь блистательного Нурали-хана, милостиво почтил нас своим присутствием. Он – доверенное лицо хана и уполномочен принимать любые решения. Он выслушает нас, а сам Нурали-хан изволит принять нас позже. Он сейчас занят важными государственными делами.
(Пугачевцы не знали, что в это самое время хан имел тайную беседу с делегацией полковника Симонова – группой яицких казаков послушной, старшинской стороны во главе с Иваном Акутиным.)
– Знатный мулла, – с завистью разглядывая справную одежу ханского клеврета, восторженно цокал языком Емельян Иванович. – Небось, не последний человек в орде…
– Многоуважаемый мулла Забир прославлен не только в Киргиз-кайсацкой орде, но и далеко за ее пределами, – пояснял пугачевцам татарин Ураз Аманов. – Его хорошо знают в Бухаре и Хиве.
– Спроси, а в России он не бывал? – полюбопытствовал Пугачев.
Аманов вновь заговорил с муллой Забиром по-киргизски, все обстоятельно выведал, почтительно поклонился, повернулся к своим.
– Мулла говорит, что неоднократно бывал не только в Оренбурге, но и в Казани, Москве, Санкт-Петербурге. И даже уверяет, что видел там… бывшего императора Петра Федоровича… То есть, извиняюсь, ныне здравствующего на Яике… – Татарин вконец запутался, виновато, с испугом, взглянул на одетого в простое крестьянское платье Пугачева и смолк.
Пугачев оживился. В глазах его чертенятами заплясали лукавые искорки. Он решительно тряхнул головой и приказал Аманову:
– А ну-ка, Аманыч, скажи мулле, что царь Петр Федорович сам, собственной персоной тут обретается. Пущай признает меня средь казаков!
Пугачевцы одобрительно зашумели, все разом вскочили на ноги и выстроились вдоль стены. Емельян Иванович – в середине, между двумя беглыми мужиками, приставшими к нему на Усихе.
Ураз Аманов разъяснил мулле Забиру суть Пугачевского предложения. У того враз удивленно взметнулись вверх брови. Он со страхом обвел взглядом шеренгу выстроившихся пугачевцев и, не зная на что решиться, застыл в центре юрты как вкопанный.
– Император всероссийский Петр Федорович Третий желает, чтобы вы его вспомнили и признали, – чувствуя всю критичность ситуации, настойчиво повторил татарин Аманов.
Ханскому мулле ничего не оставалось, как шагнуть к шеренге русских, среди которых якобы был царь, и приступить к распознаванию его особы. Он действительно бывал в Петербурге с посольством Нурали-хана, который поздравлял вновь восшедшего на престол Петра Третьего и слал ему богатые восточные дары. Царя мулла Забир видел всего один раз, да и то издали. Тот был молодой, бритый, в синем нерусском мундире и высоких, надраенных до зеркального блеска сапогах-ботфортах. Лицо его мулла помнил смутно, сейчас встретил бы – не узнал. И, право же, как различить покойного российского императора среди этих, почти одинаковых по виду русских бородачей? Аллах тому свидетель – мулла Забир никак не мог это сделать!
Он для видимости прошел вдоль шеренги из конца в конец, ни перед кем не останавливаясь, скользя равнодушным взглядом по незнакомым физиономиям гяуров. Двинулся медленными, семенящими шагами обратно. Неожиданно мулла задержался перед плечистым невысоким оборванцем с черной окладистой бородой, с горящими внутренним повелительным огнем, устремленными прямо в его душу глазами. Очи эти как будто загипнотизировали муллу Забира, повелительно пригвоздили к месту.
Ханский посланник остановился, и Пугачев, чтобы не искушать зазря капризную судьбу, не преминул этим воспользоваться:
– Что, мулла, признаешь ли меня, своего законного государя?
Татарин Ураз Аманов перевел. Мулла Забир внимательно выслушал и даже бровью не повел, услышав такое.
Пугачев открылся, играя ва-банк, и хитрый киргиз решил, что он ничего не потеряет, если скажет «да». А пойти на попятную и сослаться на то, что обознался, можно ведь всегда: никто от ошибки не застрахован.
«Ловок, молодец, сам царем назвался, не дождавшись, когда признают!» – подумал про себя мулла Забир, а вслух произнес:
– Признаю, как не признать, ваше величество, если я самолично у вас в Петербурге, в царском дворце, ручку целовал. Вы еще тогда изволили подарки принять, что Нурали-хан прислал… И супругу вашу хорошо помню, Екатерину Алексеевну.
– Она же меня, змея, родительского престолу и лишила! – зло процедил Пугачев.
Мулла Забир, выслушав перевод пугачевского толмача, прикусил язык:
– Виноват, государь… Действительно, нехорошо с ее стороны вышло.
– Как токмо Питер возверну и на отеческий престол обратно воссяду, Катьку солдатам на утеху отдам! В казарму… А посля – в монастырь, на вечное заточение, – брякнул, зло сощурившись, Пугачев и внимательно поглядел на муллу Забира.
– Воля ваша, государь… У нас в степи с неверными женами и похуже поступают.
Татарин Аманов неустанно, слово в слово, переводил весь этот красочный диалог.
Поговорив еще какое-то время, мулла Забир ушел к Нурали-хану доложить обо всем увиденном и услышанном. К этому времени аудиенция с посланниками коменданта Симонова тоже закончилась, и хан пожелал принять и выслушать своего верного писаря. Старшину Акутина с казаками поместили в дальней юрте на восточном краю аула, чтобы они не могли случайно столкнуться с пугачевцами. Помимо писаря Забира в шатре Нурали-хана были визирь орды Аслайдык Джангулов, три ханских сына, почтенные старейшины из родов Тама и Табын – основных родов Младшей киргиз-кайсацкой орды, главный муфтий.
Мулла Забир обстоятельно обсказал повелителю, что произошло в юрте пугачевцев, с восточным поклоном подал письмо. Нурали-хан бегло пробежал раскосыми глазами по строчкам, откинул руку с бумагой на шелковую подушку.
– Человек, называющий себя русским царем Петром Федоровичем Третьим, просит у меня сто джигитов во главе с моим старшим сыном Ахметом в знак верности. – Хан внимательно обвел взглядом лица присутствующих. – Что скажете на это, мои верные советники? Любимые сыновья? Военачальники?
– А точно ли это Петр Третий? – усомнился седобородый старейшина Кичубай.
– Мулла Забир, мой непревзойденный писарь, бывал раньше в Санкт-Петербурге, столице урусов, и видел там бывшего царя гяуров, – цветасто заплетая орнамент азиатских словес, витиевато повел речь грозный степной повелитель. – Говорит, что узнал в бородатом, одетом как нищий бездомный дервиш, человеке Петра Третьего, российского императора… Может быть, это не царь, а самозванец, как уверяет полковник Симонов, а возможно – подлинный, Аллахом поставленный властитель… Мы этого знать не можем, и спрашиваем совета у вас, мои верные слуги, сыновья и уважаемые старцы. Что нам делать и как поступить?
Из толпы приближенных решительно выступил визирь Аслайдык Джангулов.
– Повелитель, великий хан, – с поклоном проговорил он, – посольство коменданта Яицкого городка нужно отпустить с миром. Не пристало нам ссориться с русской царицей. У нее – города, войско… За ней – сила, а за самозванцем – горстка бродяг и бездельников, которые разбегутся по степи, как сайгаки, при первых пушечных выстрелах.
– Но лазутчики доносят, что войско нового царя возрастает с каждым днем, – возразил Нурали-хан. – Близ Чаганского форпоста у самозванца не было и сотни нукеров, а сейчас – уже больше четырех сотен. Два форпоста им взяты. Гарнизонные солдаты во главе с офицером перешли на его сторону, казаки и татары – тоже. Мятеж набирает силу и мощь. Предводитель шайки лично явился к нам в степь, не боясь, что здесь его схватят и закуют в кандалы. Видит Аллах –