Привели смертельно бледного, помертвевшего Кальминского, вновь бросили на колени перед Пугачевым.
– Как ты смел, сержант, обманывать своего государя?! – гневно вскричал Емельян Иванович. – Ловить меня послан? Что ж, вот он я – лови! Вези меня в городок к коменданту Симонову!.. Что молчишь?
– Виноват, государь, оробел… – оправдывался Кальминский.
К предводителю обратился взявший на себя роль палача Иван Бурнов:
– Воля твоя, батюшка, но он плут, я его знаю… Прикажи готовить виселицу!
– Повесить соглядатая Симоновского! – зашумели и казаки, обступившие Пугачева.
Тот медлил, раздумывая. Сержант чем-то ему приглянулся: смирением ли своим, покорностью ли перед судьбой неминучей… К тому же офицер Шванвич вступился за Кальминского, дельно посоветовал использовать его при штабе.
– Сержант – человек письменный, в нашем деле, государь, вполне пригодится… Секретари-то твои из простых казаков, высокому канцелярскому штилю мало обучены. Вот он бы и был им в помощь.
– Правда твоя, полковник, – согласился с ним Пугачев и вынес свой высочайший вердикт: – Признаешь ли меня, сержант Кальминский, истинным государем Петром Третьим?
– Признаю, ваше величество, и готов служить верой и правдой! – поспешно произнес сержант, что и решило дело.
– Так и быть, милую тебя и принимаю на службу, – сказал Емельян Иванович. – Будешь у меня при штабе, в писарях… Секретарь Максим Горшков о тебе позаботится…
После короткой задержки войско снова двинулось по дороге к Яицкому городку. До него оставалось уже по прямой каких-нибудь два десятка верст. Вперед были посланы казачьи разъезды, которые, воротясь, сообщили, что мост через реку Чаган перекрыт солдаткой командой с пушками, а в степи разъезжают дозоры казаков старшинской стороны.
Пугачев послал против них отряд Дмитрия Лысова, который быстро отогнал неприятеля к реке Чаган, не потеряв ни одного человека.
Молодые казаки из Бударинского форпоста снова оказались в боевом деле. Уряднику Скоробогатову даже не нужно было никого воодушевлять и подбадривать – все горели молодым неугасимым казачьим азартом. Дружно палили в отступающего неприятеля из ружей, с визгом, с гиком, переняв эту манеру атаки у степняков-татар, бросались с пиками наперевес в самые опасные места. Даже робкий Харька старался не ударить лицом в грязь и не отставал от остальных односумов. Борис Атаров снова находился в родной стихии: война и яростные конные сшибки были его любимым занятием. Не зря, видать, отец с двухлетнего возраста сажал его верхом на коня, не слушая плач и жалобные причитания матери. Растил из сына настоящего яицкого «лыцаря»!
Но когда пугачевцы сунулись к мосту, руководивший солдатами премьер-майор Наумов отдал приказ палить в них из пушек. Каленые ядра с пронзительным свистом полетели в толпу мятежников, угодив в самую гущу, вызвали сильное замешательство. Оставив дюжину человек убитыми и ранеными, отряд Лысова поспешно отступил. Наумов отрядил в погоню за мятежниками капитана Крылова с полуротой солдат из 6-й легкой полевой команды, две походные, однофунтовые пушки с прислугой и сотню яицких казаков во главе со старшиной Иваном Акутиным.
Пугачев, с возвышенности внимательно следивший за разворачивающейся баталией, с сожалением опустил подзорную трубу. Горько посетовал приближенным:
– Эх, нету у нас артиллерии, казаки, а то бы я дал жару Симонову! Только перья бы полетели в разные стороны!
Подскакал отступивший от моста Митька Лысов. Разгоряченный боем, хмельной от прихлынувшего в кровь адреналина, он на время напрочь позабыл о водке.
– Батька, царь-государь хороший, дай в помощь моему полку солдат Шванвича! Неча им в тылу прохлаждаться, когда такое дело закипело… Дай подмоги – я враз реку по мосту форсирую.
– Не лезь, Лысов, куда не след, – отмахнулся от него как от назойливой мухи Пугачев. – Мало тебе ядрами с дальней дистанции всыпали? А подойдешь ближе – пушки картечью вдарят! Не пробовал?
– Ваше величество, разрешите обратиться? – подал голос обретавшийся здесь же вновь испеченный полковник Михаил Шванвич.
– Ну, слушаю тебя, ваше благородие… Говори!
– По всем воинским артикулам, пехота без артиллерийской поддержки пушки атаковать не может! – принялся излагать особенности военной науки бывший прапорщик Шванвич. – Конница – куда ни шло, а пешая часть – ни в коем разе… Да и кавалерия при подобном маневре рискует понести большие потери и не достичь неприятельской линии. Особенно ежели фронт противника укреплен рогатками, обозными телегами либо окопами.
– Молодец, полковник, знаешь почем фунт лиха, – похвалил сподвижника Пугачев.
Подозвал писаря Ивана Почиталина.
– А сваргань-ка, Ванюшка, манифест к яицким казакам, навроде того, что в Чаганский форпост был писан. Бери сержанта Кальминского в помощь и дуй! Через четверть часа чтоб бумага была готова.
Иван Почиталин с Кальминским удалились в походную канцелярию, где под руководством секретаря Максима Горшкова усердно принялись за работу. К указанному сроку они втроем сочинили следующее:
«Войска Яицкого коменданту, казакам, всем служивым и всякого звания людям мое именное повеление.
Как деды и отцы ваши служили предкам моим, так и мне послужите, великому государю, и за то будете жалованы крестом и бородою, реками и морями, денежным жалованьем и всякою вольностью. Повеление мое исполняйте и со усердием меня, великаго государя, встречайте, а если будете противиться, то восчувствуете как от Бога, так и от меня гнев. Великий государь Петр III всероссийский».
Выслушав манифест, Пугачев остался весьма доволен. Как и прежние, государственный документ сам подписывать не стал, велел подмахнуть Почиталину. Тут же вызвал из толпы нарочного и вручил ему бумагу.
– Сгоняй к старшине Акутину, он, как мне доложили, там, в степи у моста. Передай сие мое послание. Пущай во всеуслышанье зачитает казакам и мне покорится… А ежели, скажи, воле моей противиться будет, я с него с живого велю кожу содрать и на барабан натянуть!.. Поезжай с Богом.
В команде Андрея Прохоровича Крылова среди яицких казаков шло глухое брожение. Многие не хотели сражаться со своими братьями, ждали только удобного случая, чтобы перебежать к «батюшке». Особенно усердствовали, подговаривая товарищей, отец пугачевского писаря Яков Почиталин, сын погибшего в киргиз-кайсацкой степи Ивана Фофанова Кузьма и авторитетный казак войсковой стороны, всегдашний бунтарь Андрей Овчинников.
Здесь же, среди городских казаков, находился и младший брат Бориса Атарова, двадцатилетний Степан. Его вчера спешно мобилизовали вместе со всеми, определили в сотню Акутина. Сейчас, выслушав убедительные доводы Андрея Овчинникова, которого хорошо знал и уважал, Степка решил перебежать к Петру Третьему. Авось посля и батя узнает доподлинно, что к чему, не заругает. От Борьки же последнее время не было ни слуху, ни духу. Бударинский форпост пал, средний брательник как в воду канул…
Когда пугачевский посланник, размахивая белым платком и крича, чтобы не стреляли, приблизился к отряду капитана Крылова, все насторожились.
– Царский указ господам яицким казакам! – объявил он, отыскал глазами старшину Ивана Акутина, вручил ему бумагу. – Государь велел прочитать перед войском, не противиться его силе и впустить в городок… Сила у Петра Федоровича несметная, даже дикие киргиз-кайсацкие орды приклонились! – от себя добавил посланник.
– У нас нет никакого государя, – гневно возразил ему старшина Акутин. – На престоле – государыня Екатерина Алексеевна, а бывший император Петр Федорович Третий мертв!
– Для кого мертв, а для кого и не очень, – весело выкрикнул пугачевец, хлестнул плеткой коня и поскакал восвояси, дабы не испытывать судьбу.
Иван Акутин небрежно скомкал пугачевский указ и направился к капитану Крылову.
– Куды, старшина? Читай царскую грамоту! – гневно зашумели казаки. Некоторые попытались перегородить путь Акутину.
– А ну, прочь с дороги, бунтовщики! – замахнулся на них саблей старшина Акутин.
К нему на помощь подбежали солдаты, подъехало несколько казаков послушной, старшинской стороны. Общими усилиями волновавшихся казаков оттеснили. Андрей Прохорович Крылов – отец будущего великого российского баснописца – принял из рук старшины указ самозванца.
Яков Почиталин, Кузьма Фофанов, Андрей Овчинников и еще около пятидесяти казаков войсковой непослушной стороны, съехавшись вкруг, стали совещаться.
– Браты, что задумали – делай! – горячился Овчинников, потрясая зажатой в жилистом кулаке нагайкой.
– Собаке Акутину – смерть! – вторил ему молодой Фофанов. – Он со старшинскими прихвостнями моего отца в степи застрелил, казаки сказывали…
Яков Почиталин негромко подал команду:
– Казаки, за мной к батюшке-государю – арш!
При этих словах все заговорщики войсковой стороны разом пришпорили коней, замахали витыми ременными плетками и со свистом, с гиканьем, с лихим и грозным татарским визгом устремились в степь, прочь из расположения регулярных войск. Вместе с ними поехал к царю-батюшке и Степан Атаров.
Кое-кто, оглядываясь, на ходу стрелял из ружей и пистолетов в старшин и солдат Крылова. Гренадеры не успели вскинуть свои фузеи, как перебежчиков и след простыл – только пыль клубилась вдали густым бесформенным облаком. Капитан Крылов лично выстрелил вслед утеклецам из пушки, поднеся зажженный фитиль-«пальник» к запальной трубке в казеннике. Ядро, с силой бодая крутой лобастой башкой воздух, крутясь бешеной юлой, унеслось в сторону неприятеля.
Видя такое дело, премьер-майор Наумов послал к Крылову конного егеря с приказом, не дожидаясь дальнейшей измены казаков, отступить к мосту под защиту артиллерии. Наумов не догадывался, что комендант Симонов нарочно выделил в его отряд самых неблагонадежных городских казачков. Пускай переходят к самозванцу! При обороне городка от них все равно проку будет мало, зато сохранится постоянная угроза бунта и удара в спину. Без них в крепости будет куда поспокойнее.