– У царей энто не принято, Лысов, – крутнул головой Пугачев, разделавшись наконец с бараньей костью и принявшись за блины с рыбьей начинкой. – Это у вас, у простолюдинов, чуть что – и в рыло! А у благородных кровей мужиков сия драка прозывается дувель!
– Не дувель, а дуэль, царь-батюшка, – с серьезным лицом подсказал Максим Шигаев.
Зарубин Ванька прыснул в кулак, отвернул лукавую, черномазую морду в сторону. Тимоха Мясников тоже насилу сдержался от смеха. Емельян Пугачев сердито зыркнул в их сторону.
– Смешинка в рот попала, Чика? Что рожу воротишь, скалишься?
Зарубин еще выпил для храбрости, решительно тряхнул вихрастым смоляным чубом.
– Хорош врать, Емельян Иванович… Неча ваньку валять, здесь люди все свои, проверенные…
Иван Зарубин знал истинную тайну Пугачева, тот лично ему открылся еще в бытность свою на постоялом дворе Степана Оболяева. И Тимоха Мясников это знал, и Максим Шигаев. Остальные, чутко прислушиваясь к опасному разговору, настороженно притихли.
– Так что же ты хочешь, друг Чика? – неуверенно вопросил Емельян Иванович.
Ему показалось, что казаки сговорились схватить его и выдать коменданту Симонову, потому и затеяли этот разговор. Он внутренне весь напрягся и незаметно потянулся правой рукой к кинжалу.
– Ты оружию-то, батька Емельян, не лапай, мы тебе не враги, – урезонил заметивший его движение Чика. – А хочу я, чтобы меж нами была полная ясность… Ты ведь сам мне как-то признался, что не царь, а простой донской казак станицы Зимовейской, хорунжий по чину Емельян Иванович Пугачев! Так что нечего тут юлить и невинной овечкой прикидываться, а коли назвался груздем – так и полезай в кузов!.. Приняли мы тебя с Тимохой Мясниковым за государя Петра Третьего? Приняли. Нам ведь, казакам яицким, все одно: царь ты али не царь, лишь бы строго наши казацкие интересы соблюдал и вольности наши утраченные войску возвернул. И чтоб от нас, казаков непослушной, войсковой стороны – ни ногой!.. Правильно я говорю, браты? – обратился Зарубин к собравшимся.
– А что ж, так тому и быть, – согласно закивали приближенные, решительно затрясли бородами. – Нам хоть курица, хоть пес – лишь бы яйцы нес!.. Захотим, из грязи себе князя сварганим.
Те, кто уже знал заветную тайну, приободрились при виде такой реакции соратников. Кто услыхал впервые, спьяну обрадовался: в государях-то свой брат казак ходит!
– Да мы за тебя, батько!.. Веди на Москву! – скрипел зубами, рыдал расчувствовавшийся, хмельной в дымину Митька Лысов. – Веди, Петр Емельянович, нас на Россию, всех народных супротивников порубаем, Москву пожжем, Питер! Эх, гуляй, казак, все одно пропадать… Душа ты наш, Емельян Иваныч!..
– Значит, казаки, признаете меня своим царем? – подытожил разговор Пугачев, поднимая очередную чарку. – Выпьем же за это… Но загодя упреждаю, в войске никому ни слова! Ни свату, ни брату, ни отцу родному!.. За разглашение сей страшной тайны – смерть!
– Согласны, батюшка, Емельян Иваныч, на все согласны, ты уж за нас порадей, – загалдели наперебой казаки. – Мы тебя царем сделали, так уж и ты от нашей воли казацкой не отступись! Куда поп, туда и батька… А будешь самоуправство над нами чинить, живо обратно в простые казаки поверстаем и другого государя выберем! Дело плевое…
– Согласен, атаманы-молодцы, – торжественно провозгласил Пугачев и выпил. С наслаждением крякнув и утершись рукавом чекменя, объявил: – А теперя учиним кровную клятву.
– Как так? – вопросительно уставились сподвижники.
– А вот так! – Пугачев выхватил из ножен острый кинжал, обнажил левую руку до локтя, и быстро, не моргнув глазом, полоснул по руке острым как бритва лезвием. Кровь так и брызнула на ковер. Пугачев подхватил чарку, из которой перед тем пил водку, и подставил ее под рану. Казакам глухо сказал:
– Всяк делай то же самое. Ну, живо!
Боясь ударить лицом в грязь, присутствующие проделали такую же операцию, располосовав себе каждый левую руку. Когда чарки заискрились вытекшей из ран кровью, Пугачев достал большую круглую чашу, велел выплеснуть в нее кровь. Сподвижники, немало дивясь столь не казачьему, восточному экзотическому обряду, слили содержимое чарок в общую посудину. Емельян Иванович добавил туда водки, так что она стала красною, точно сама кровь, размешал необычное зелье кинжалом.
– Сей обычай я узнал на Тереке у горных чеченцев, – объяснял он при этом, – в бытность мою атаманом тамошней Ищорской станицы.
– Так ты и на Тереке побывал, батько? – удивленно присвистнул Иван Зарубин. – Эвон куды тебя занесла нелегкая.
Пугачев, продолжая помешивать содержимое чаши, утвердительно кивнул головой.
– Бывал я на Тереке, Чика, бывал… Казаки трех станиц, Ищорской, Наурской и Голюгаевской, снарядили меня депутатом и ходатаем в Петербург, в Военную коллегию. Просили порадеть за общее дело: о прибавке терцам казенного жалованья и провианту.
Емельян Иванович отложил кинжал, обвел соратников долгим, испытующим взглядом.
– Ну что, казаки, поклянемся по гроб жизни не отставать друг от друга, стоять до последнего, не выдавать!.. А буде смерть подлая нагрянет, так и в могилу с сей клятвой сойти… Клянемся, господа казаки, Всевеликое войско Яицкое!
– Клянемся, батька, Емельян Иванович! – хором отвечали яицкие «лыцари».
Пугачев первым пригубил необычное питье, протянул чашу Зарубину. Тот, хватив добрый глоток, передал дальше по кругу…
Глава 32Первый казачий круг
Поутру самочувствие у Емельяна Ивановича после вчерашнего было неважное – перебрал малость за трапезой надежа… Пугачева мутило, раскалывалась голова, дрожали руки. В таком состоянии в самый раз наказывать врагов и ослушников. Он вспомнил о захваченных у брода старшинах и, кликнув Екима Давилина, который теперь постоянно находился близ его особы, приказал привести пленников.
С помощью расторопного, хозяйственного Назарки по-быстрому умывшись и причесав костяным гребнем подстриженные в кружок волосы на голове и бороду, Пугачев вышел из шатра к народу. Двое казаков из личной охраны вынесли кресло. Емельян Иванович уселся и подозвал атаманов с полковниками. Те быстро окружили «царский трон», почтительно уставились на повелителя в ожидании приказаний.
– Бурнов Ванька! – окликнул Пугачев казака, исполнявшего роль царского палача. – Бери зараз с собой Идорку, сколь ни наесть людей, особливо ежели кто по плотницкой части толк разумеет, да соорудите мне живо пару виселиц. Старшин вешать будем!
Бурнов обрадовался предстоящей любимой работе, кликнул Идыркея и помчался исполнять приказание. К Пугачеву подвели захваченных вчера пленников – одиннадцать яицких старшин во главе с Андреем Витошновым.
– Ты у них за старшего был? – устало спросил у него Емельян Иванович.
– Не по своей воле, государь… начальство в городке заставило, – кряхтя и постанывая, принялся оправдываться старик Витошнов (вчера ему в свалке добре намяли бока казаки).
– Почему сразу ко мне не перешел? – продолжал строгий допрос Пугачев.
– Так когда же было переходить? – развел тот руками. – Наумов с Крыловым не пущали… У них, гляди, пушки с солдатами, а у меня что?..
К Емельяну Ивановичу сбоку наклонился Максим Шигаев, свистяще зашептал на ухо:
– Ты его помилуй, ваше величество! Андрей Иванович – человек полезный… К тому же в столице не раз бывал, государя видел.
При упоминании об этом Пугачев враз оживился. Он любил устраивать публичные комедии с узнаванием своей персоны. Это лишний раз вселяло уверенность в подчиненных, рассеивало их сомнения.
– Что, старшина, бывал ты в Питере? – обратился Емельян Иванович к Андрею Витошнову.
– Был, царь-батюшка, винюсь, – опустив обреченно голову, сознался старик Витошнов. Должно быть, подумал, что пришел его смертный час.
– А меня, к примеру, видал там, на престоле? – приосанился в кресле Пугачев, гордо поогляделся по сторонам.
Сподвижники застыли в немом ожидании, даже голоса галдевшей у походных палаток толпы смолкли.
– Признаю, ваше императорское величество, видел там вас, в городе Санкт-Петербурге, – торжественно провозгласил Витошнов. – Вы, правда, были тогда помоложе и без бороды…
Его слова заглушил ликующий рев пугачевцев, лишний раз удостоверившихся в подлинности государя. Прозвучало несколько выстрелов в воздух. В небо взметнулось с десяток казачьих шапок и татарских малахаев. Старшина Витошнов занял почетное место в свите его величества. Вскоре были готовы и виселицы, на которых вздернули остальных пленников. После казни войско стало спешно сниматься и выстраиваться в походную колонну.
Здесь вновь разлучились братья Атаровы. Средний Борис поехал в свой полк, коим командовал небезызвестный Митька Лысов, младший присоединился к своим товарищам из отряда Овчинникова. Это была все та же полусотня удальцов, перебежавшая вчера из подразделения старшины Акутина. Казаки были разных возрастов: и молодые, и старые.
Андрей Овчинников за ночь времени зря не терял, водки пил мало, а с помощью Ваньки Почиталина сделал подробный список своих людей. Такого не было еще ни в одном отряде. Придворный батюшкин писарь Почиталин вначале было капризно заартачился, силясь спихнуть с плеч не свойственную ему работу, но отец, Яков Филатьевич, числившийся в подразделении Овчинникова, уговорил. Пока Иван с Андреем Афанасьевичем составляли реестр, Яков Почиталин дал денег Кузьме Фофанову и тот, прихватив с собой одного пронырливого казачка, хорошо знавшего местность, смотался с ним на ближайший хутор – за водкой. Воевать – так воевать, а пить – так пить, тем более ежели сам царь-батюшка позволил!
У всех трещала с похмелья голова, особенно у Фофанова, хватившего с непривычки лишку. Хотелось испить натощак холодненького огуречного рассола, отлежаться в тени, но нужно было спешно выступать в поход, и казаки, пересилив утренний недуг, оседлали коней и тронулись.
Степан Атаров прибился к своим знакомцам: Фофанову, Якову Почиталину, Андрею Овчинникову, к другим боевым казакам из городка. Он только начинал службу, они же обломали не один суровый поход, бывали во всяческих переделках. У них было чему поучиться молодому, неопытному казаку.