нт!
– Побьют ведь их, дурней, как и в прошлом году побили, – с сожалением воскликнул Михаил Родионович. – Я тогда Борьку, слава Богу, дома удержал. А тоже ведь на майдан рвался, вместе со старшим Евлампием… А там смертоубийство было! Сколь постреляли из пушек казаков – страсть! И меня из-за них в Оренбург таскали, спасибо, добрые люди помогли, ослобонили. Вот тебе и добунтовались… Миром надо все улаживать, слышь, как в Священном Писании сказано.
В церкви зазвонили к обедне, сзывая прихожан на службу. Звонили долго и убедительно, но старики Атаровы остались к этому безучастны.
– Бог – в душе, – осенив себя крестным знамением, сказала только Варвара Герасимовна и не сдвинулась с места. А Михаил Родионович и креститься не стал – поленился.
Глядя на родителей, не пошла в церковь и дочь Любава. Ей и так хватало неотложных дел по дому. Мать послала ее на рынок за солью – кончилась. Девке же только того и надо, побежала вприпрыжку, так как знала: обязательно встретит на базаре соседок, наболтается досыта. Узнает последние новости в городке, обскажет о своем, наболевшем.
Городской рынок был своеобразной изустной газетой, где бабы растрезвонивали разные сплетни, а то и действительно происшедшее. Еще можно было почесать языками у колодца, полузгать семечки, пока сердито со двора не окликнут. Ну а ввечеру, с парнями, на игрища! Вот уж где забава… Тут тебе и звонкоголосый девичий хоровод, и веселые догонялки в саду меж деревьями, и прыжки через костер на берегу Чагана иль Яика, и поцелуи робкие с молодыми казаками на сеновале или в леваде, при молодой луне…
Втайне нравился Любаве соседский парень, видный молодой казачок Ваня Зайцев, да только не смотрел он совсем на девчонку. Был он из богатеньких, папаня его придерживался старшинской, послушной стороны и сына такоже приучил. К тому же не шибкая она красавица, Любава, на улице была девки и покрасивее. Та же Устинья Кузнецова, товарка Любина…
При одном упоминании о Ванюше сердечко в груди у Любани враз сладостно замирало, как пойманный в силок чижик. Дыхание учащалось. Всем взял паренек: и крепкой казачьей статью, и обличьем своим… А уж как наряжался! Простым казакам такой справной одежи вовек не видать. Сохла по нему молодая казачка, ночей не спала, боялась даже самой себе признаться, что запал он ей в душу не на шутку… Да только дальше-то что?..
Михаила Атарова вызвали к коменданту. Из канцелярии приехал за ним посыльный казак, велел не мешкая собираться. Через четверть часа Михаил уже стоял навытяжку перед полковником Симоновым. Помимо нескольких офицеров, среди которых были премьер-майор Наумов и капитан Крылов, в канцелярии толпились и казаки из городских: Мартемьян Бородин, старшина Акутин, сосед Атарова Дементий Зайцев, другие. Двое оренбургских казаков держали за руки связанного пленного татарина – должно быть, привели на допрос.
Едва увидав Михаила Атарова, Симонов сейчас же набросился на него с упреками:
– Так-то ты, старик, присягу государыне блюдешь? За сыном младшим не углядел? В злодейскую шайку он у тебя подался!
– Винюсь, ваше благородие, сплоховал малость! – в расстроенных чувствах упал на колени вконец разбитый и уничтоженный Михаил Родионович. – Своими б руками задушил чертячьего выблядка!
Дементий Зайцев что-то шепнул на ухо коменданту. У того хмуро поползли вверх седеющие мохнатые брови.
– А средний, Борис, где? – лукаво подлил масла в огонь Зайцев. – Небось, тоже у Пугача? Все они у тебя, как волки, в лес токмо и смотрют…
– Про Борьку ничего не знаю, господин полковник, – деревянным, не своим голосом мямлил, оправдываясь, Михаил Родионович. – Дозвольте самолично искупить… В сотню супротив злодея пишите. Заслужу…
– Придется повоевать, раз такое дело, – меланхолично посетовал комендант, поманил писаря из нестроевых солдат. – Пиши его, Кузьмич, в сотню войскового старшины Мартемьяна Бородина. Ему сейчас люди как раз нужны, перед рейдом-то…
Дементия Зайцева тоже приписали к той же команде, вслед за ним и всех остальных яицких старшин и казаков. Затем, тут же, в канцелярии, в сенях, принялись допрашивать с пристрастием схваченного в степи татарина. Это был проводник Пугачева Ураз Аманов. Его живо привязали к длинной и широкой скамье, разорвали цветастый бухарский халат с сатиновой рубахой. Один дюжий оренбуржец уселся ему на шею, другой – на ноги, чтоб не брыкался. Страховидный коренастый детина из бывших каторжан проглотил поднесенный господами офицерами стакан водки, лениво взялся за страшную треххвостую плеть с зашитыми на концах маленькими железяками. От первого же сильного – с потягом – удара несчастный татарин дернулся всем телом, визгливо закричал. Кожа на его спине лопнула, потекла кровь.
– Всыпь ему хорошенько, Савелий! – скомандовал комендант. – Будет знать, нехристь, как против русской царицы воровать.
Плеть по телу Ураза Аманова заходила быстрее, вся спина вмиг покрылась кровавыми рубцами. Татарин извивался змеей и орал как резаный.
Михаил Родионович не был большим охотником до подобных зрелищ: он отвернулся к окну, машинально зажмурил глаза и заткнул уши.
Когда пленника отвязали, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Палач Савелий окатил его ведром холодной воды, оренбургские казаки схватили за руки и – бесчувственного – отволокли в подвал, где была темница.
Полковник Симонов вышел на середину помещения и назидательно произнес:
– Видели, господа казаки? Слышали? Все уразумели, как против государыни Екатерины Алексеевны бунтовать? Зарубите себе на носу: так и со всеми вашими будет, кои присягу нарушили и пристали к злодейской шайке самозванца Емельки Пугачева!
Обернувшись к подручным, комендант скомандовал:
– Давайте следующего!
Оренбуржцы подтащили к страшной, окровавленной скамье Гаврилу Мясникова, младшего брата Тимохи. Положив, стали связывать руки и ноги. Чуть дальше, тут же в сенях, дожидался своей очереди атаман Евлампий Атаров, схваченный в городке казаками старшинской стороны. Это была большая удача. Полковник Симонов довольно потирал руки, глядя на столь именитого пленника, давно бывшего в розыске. Его ловили за прошлогоднее восстание и убийство генерала Траубенберга, но – тщетно. Атаман был неуловим и ускользал от погони как призрак. И вот, наконец, сам пожаловал в Яицкий городок, попался как кур в ощип!
Казаки и старшины с легким недовольным ропотом покидали неприветливые стены комендантской канцелярии. Группами и в одиночку расходились по домам, вполголоса обсуждая случившееся.
В городок каждый день привозили из степи найденные в окрестностях трупы убитых мятежниками казаков. Первыми доставили одиннадцать человек, повешенных Пугачевым у ближнего Чаганского брода. Это были сотники: Яков Витошнов, Петр Черторогов, Федор Райнев, Иван Коновалов; пятидесятники: Иван Ружеников, Яков Толстов, Кузьма Подъячев, Иван Колпаков; рядовые казаки: Василий Сидоровкин, Иван Ларзянов и Петр Чукалин. Привезли снятого из петли неподалеку от Сластиных хуторов Алексея Скворкина. Еще одного старшину нашли изрубленным близ разоренного Гниловского укрепления.
По городу заголосили бабы, оплакивая мужей, братьев и сыновей, и – специально нанятые бабки-плакальщицы. Они помимо этого читали над убиенными молитвы. Гробы в хатах стояли с заколоченными крышками. Под ними на полу – кадки с густым раствором марганцовки и крупные куски холодной, из ледника, соли, чтобы отбить запах. Покойники долго пролежали на жаре и уже начали разлагаться. Городские попы в церквях затянули заупокойные молитвы, отпевая преставившихся. На кладбище выросли свежие земляные холмики новых могил со старообрядческими крестами в изголовье. На шумных хмельных поминках звучали угрозы в адрес непослушной, войсковой стороны. Старшинская молодежь горела желанием поквитаться.
Казаки непослушной стороны притихли, выжидая, чем все это обернется. Вечерами по улицам городка вышагивали солдатские патрули, задерживая всех подозрительных и препровождая в канцелярию. Днем по степи из конца в конец рыскали стремительные казачьи разъезды, вылавливая отставших пугачевцев, а заодно и беглых – толпами поваливших с недавних пор на Яик, лишь только разнесся в губернии слух о появлении самозванца. Не обходилось и без боевых стычек.
Войсковой старшина Мартемьян Бородин повел однажды свою вновь сформированную сотню в дальний рейд по верхне-яицкой линии. В отряде служили вперемежку казаки разных возрастов и партий: были сторонники старшин, но попадались и войсковые, непослушные. Впрочем, большого веса они не имели, потому как все видные главари их уже перебежали к Пугачеву и бунтовать было некому, да и незачем. Такого мнения и придерживался Михаил Родионович Атаров, мерно покачивавшийся в седле рядом с соседом Дементием Зайцевым. Казаки курили свои любимые трубки-носогрейки и мирно беседовали как старые друзья, делить которым было нечего. Рассуждали о своем, казачьем: о насущных хозяйских делах, о ценах на соль и на остальные продукты, о предстоящей в начале октября рыбной ловле.
– Как думаешь, Дементий Иванович, справимся с самозванцем до осенней плавни? – спрашивал Михаил Атаров. – Ведь гляди, чуть больше недели осталось… Что как не поспеем?
– Справимся, не справимся – какая разница, – небрежно отмахнулся Дементий Зайцев. – Плавня все одно будет, а коль основная городская голутва ушла с Пугачем, нам лучшие места достанутся и рыбы больше наловим.
– Хорошо бы так… Да вдруг Симонов домой не отпустит, на службе всю плавню продержит? – усомнился Атаров.
– Это уж как Бог даст, – подытожил сосед, докуривая последний табак в трубке и выбивая ее о каблук сапога.
Не доезжая Генварцовского форпоста, казачий разъезд, посланный Бородиным далеко вперед по дороге, заметил в степи каких-то всадников. Один из разведчиков проворно поворотил коня и мигом домчался до основного отряда, доложил обо всем командиру.
– Сотня, к бою! – громко скомандовал Бородин. Он правильно рассудил, что в степи вполне может двигаться неприятель, и потому не помешает на всякий случай приготовиться к отражению нападения. Так оно и произошло.