ам, куда их не просили… Жадно, с голодной молодой напористостью лапали в кустах, а то и того… Но это уж как водится в таких случаях. Дело неугомонное, молодое…
У реки появилась новая группа парней, среди которых и Ванька Зайцев. Увидев его, Любава насторожилась.
– Мой папашка Пугача побил, – хвастался Иван приятелям. – Надысь из степи казак от Бородина приехал, сказывал: самозванцу крышка! Всех бунтовщиков под Генварцовской крепостью положили… Там одних мертвяков тысяча душ, а то и поболее!
Любава, услыхав, испугалась за судьбу братьев. Сразу помрачнела, вышла из девичьего хоровода.
– Любка, ты куда? – окликнула ее Устинья.
– Гуляйте, я сейчас, – рассеянно отмахнулась та.
Кузнецова не стала настаивать, неправильно истолковав ее поступок. Понимающе подмигнула девчатам, многозначительно указала глазами на Ваню Зайцева. Те ее поняли. Давно догадывались своим безошибочным девичьим чутьем, что Люба сохнет по Ванюшке.
Тот догнал Атарову возле вербы, перегородил путь.
– Здравствуй, соседка! Что-то, гляжу, не весела? Али по непутевым братцам скучаешь? Так по ним теперя перекладина плачет! Допрыгались, клятвопреступники…
Любава со страхом глянула на Ивана, судорожно проглотив подкативший к горлу ком, спросила:
– Про Пугача правду сказывал? Что побили его казаки… Чи сбрехал?
– А тебе бы как больше хотелось?
– Чтобы Борис со Степкой вернулися…
– Вернутся, как же, – зловеще хмыкнул Зайцев. – Под конвоем и в кандалах!
– Не говори так, Ванька! – с досадой вскрикнула молодая казачка и закрыла ладонью глаза. – Злой ты… А они какие-никакие мне братья кровные… Злой! Злой! Не люблю тебя! Так и знай, не люблю…
Любава разрыдалась и бросилась от стыда в темноту, но Зайцев быстро настиг ее, зажал рот горячим поцелуем, заломил руки за спину… Девка замычала, вырываясь, задергалась всем телом, но парень не отпускал. Повалил добычу на траву, тут же, в кустах у речки, вздернул подол… Казачка почувствовала на своем голом теле чужие горячие руки, еще раз попробовала вырваться, изогнулась дугой – и обмякла. Перестав сопротивляться, покорно легла на траву… Вскрикнула, до крови закусив губу, когда стало особенно больно… И как будто провалилась в какую-то глубокую черную яму, из которой уж нет возврата…
Глава 34На тихом Илеке
Форпосты сдавались повстанцам без боя. В Рубежном, Генварцовском, Кирсановском и Иртекском Пугачев взял еще три чугунных пушки и порох с зарядами. Казачьи малочисленные гарнизоны с радостью перешли на его сторону, пополнив ряды войска. Теперь у Емельяна Ивановича наконец-то появилась своя артиллерия, и он решил испробовать ее в деле. Под вечер 19 сентября, верстах в пятидесяти от хутора бывшего войскового атамана Бородина, Пугачев велел остановиться на отдых. Пока гвардейцы под руководством адъютанта Давилина ставили царский шатер, Емельян Иванович выехал с приближенными в степь. Сюда же доставили четыре пушки с зарядами.
Пугачев обратился к атаманам:
– Нет ли у кого в полку умелых канониров?
– У меня есть пушкарь, Федька Чумаков, – отозвался вновь избранный войсковой полковник Лысов. По такому случаю он уже несколько дней ходил трезв как стеклышко, важен и деловит. Подействовала, видно, высокая честь, оказанная казаками.
Привели Федора Чумакова, черноволосого, с густой бородой, детину – косая сажень в плечах, поручили изготовить мишени.
– Это я мигом, царь-батюшка! – скороговоркой частил Чумаков, принимаясь с группой артиллеристов за дело.
Федор отмерил большими шагами расстояние от пушек до ближайшей цели, которой служил раскидистый колючий куст степного татарника, вбил рядом с ним деревянный кол со щитом. На щите углем изобразил неровный круг. В двух саженях от первой мишени воткнул вторую, дальше – третью и четвертую. Вновь отсчитал тяжелыми, разлапистыми шажищами обратное расстояние до пушек. Нагнувшись перед одной, стал нацеливать ее на мишень, совмещая мушку на конце ствола с неглубокой прорезью у казенной части. Несколько казаков-артиллеристов быстро зарядили пушку, туго прибив смертоносный заряд длинным шестом-прибойником.
– Готово, государь! – крикнул Чумаков, оглядываясь на Пугачева. – Прикажи палить?
– А ну, дай-ка я сам, – выехал вперед надежа. Быстро спрыгнул с коня, подбежал к пушке.
Казак поджег фитиль и подал его государю, тот умело ткнул им в запальную трубку. Грохнул выстрел, обдав канониров едким облаком сизого порохового дыма, ядро с пронзительным воем унеслось в поле.
– Промах, батюшка! – восторженно прискакал от мишеней горнист Назарка Сыртов.
Атаманы с негодованием на него зашумели.
– Как так промах? – опешил Пугачев, проверяя прицел пушки.
Чумаков подобострастно склонился по другую сторону орудия, недоуменно пожал плечами.
– А ну-ка, ребята, сдвиньте ее чуть-чуть левее, – приказал Пугачев канонирам.
Казаки, дружно навалившись на колесо, подвинули пушку куда надо.
– Хорош! – резко скомандовал Емельян Иванович. Немного ослабил деревянный клин между стволом и лафетом, отчего ствол малость опустился. – Все. Заряжай!
Казаки быстро прочистили ствол мокрой щеткой-банником, вновь забили в пушку заряд. Пугачев выстрелил. Каленое ядро с тем же противным жужжанием понеслось в степь и в щепки разнесло крайнюю мишень, зарывшись глубоко в землю. Атаманы и артиллеристы дружно прокричали «Ура!», восторженно приветствуя удачное попадание. Довольный Емельян Иванович передал длинный пальник Чумакову, не преминул подковырнуть:
– Вот как нужно наводить, дядя! Учись…
Федор сконфузился.
– Виноват, батюшка… Буду стараться!
Вызвались стрелять и засидевшиеся в седлах атаманы, поперед всех – нахальный Зарубин-Чика.
– Дай, батька, и мне из пушки пальнуть! Экая забава, право…
– Неча порох понапрасну жечь, – решительно воспротивился Пугачев. – Тебе, Чика, забава, а у меня канониры останутся необучены. Как воевать будут?
Иван Зарубин с досады сплюнул и, бранясь, отошел к казакам. Федор Чумаков с артиллеристами продолжали возиться у пушек. Атаманы с полковниками приблизились к своему предводителю.
– Какие будут приказания, государь? – спросил за всех войсковой атаман Андрей Овчинников. – Готовиться к походу?
– Нет, Андрей Афанасьевич, – отрицательно качнул головой Пугачев. – Располагай армию на ночлег, да не позабудь выслать в степь надежные караулы. Как бы Симонов, собака, нам ночью в спину не вдарил! Старшина вновь прибывших башкирцев сказывал, что шныряют по нашим тылам конные команды из Яицкого городка, моих людишек задерживают, побивают… Так что глядеть в оба. А завтра с утра – на Рубежный форпост!
Атаман Овчинников не отъезжал, мялся в нерешительности, силясь еще что-то сказать.
– Что у тебя еще? – нетерпеливо спросил Пугачев.
– Тут не дюже чтоб далеко хутор бывшего яицкого атамана Андрея Бородина, родного дядьки злодея Мартемьяна, – сообщил Овчинников. – Их сородич Гришка Бородин сказывает, что хозяин со своими людьми на хуторе. Из Яицкого городка приехал, а с какой целью – не ведомо. Думается мне, тебя, ваше величество, ловить… Что прикажешь делать?
– Пошли к Андрею Бородину казака с приказом, чтоб встречал меня как государя, тогда прощу! – важно произнес Емельян Иванович. – Завтра с утреца пущай и ожидает.
– Будет исполнено, государь! – лихо, по-строевому козырнул атаман Овчинников и направился к своему отряду.
На глаза ему первым попался Митька Дубов, молодой расторопный казачок из Гниловского форпоста, друг Гришки Бородина. Андрей Овчинников поманил казака к себе.
– Митька, дорогу на Бородинский хутор знаешь?
– А то нет, – расплылся в дурашливой улыбочке Митька. – Сколь раз ездили туда с друзьями-односумами из форпоста. До девок…
– Поезжай сейчас же туда, Дубов, и передай бывшему атаману, чтоб спешно готовил встречу, – приказал Овчинников. – Завтра по утру сам батюшка к нему на хутор со всем своим войском пожалует, так чтобы встречал с почетом, с хлебом-солью, да с иконами, как подобает императорскую особу чествовать. А ежели супротивничать станет – смерть! Так и передай.
Митька Дубов, вскочив на коня, умчался. Атаман Овчинников поехал в свою палатку. Казаки в лагере разводили костры, вешали над огнем закопченные походные котлы на треноге, готовились к ужину. Кузьма Фофанов, Степка Атаров и еще три молодых казака расположились неподалеку от атаманской палатки. В котле на треноге аппетитно булькала закипающая баранья похлебка, распространяя вокруг соблазнительный аромат вареного мяса.
Светил турецким кривым ятаганом старый месяц, россыпью искрящегося жемчуга на небо высыпал Бог звезды. Ржали в степи стреноженные казачьи кони, брехали сторожившие их собаки, гудел сотнями голосов готовящийся ко сну лагерь. У костров тут и там служивые затягивали по своему обыкновению старинные казачьи песни.
– Хорошо! – в избытке молодых, переполнявших сердце чувств вскрикнул Степан Атаров. – Хорошо жить, казаки, царю-батюшке служить, за правое дело биться.
– Бери ложку, вояка, – охладил его пыл житейской прозой Кузьма Фофанов. – Знай, хлебай – не зевай, не то хлебова не достанется.
Казаки, окружавшие котел, весело рассмеялись. Им особого приглашения не требовалось. Выудив из-за голенищ сапог расписные деревянные ложки, они перекрестили лбы скупым раскольничьим двуперстием, отломили по куску свежего ржаного хлебца и дружно принялись за еду – только ложки мелькали, поминутно ныряя в огненно-горячее варево, как казачьи челноки во время паводка на Яике.
Атаров, глядя на них, облизнулся, враз почувствовал звериный голод и тоже подсел к котлу. Через каких-нибудь десять минут тот опустел, и ложки стали выскребать со дна гущу.
– Хорошо, да мало! – подытожил, облизывая свой деревянный обеденный прибор, Кузьма Фофанов. – Теперь бы девку фигуристую под бок – и до утренней зари к генералу Храповецкому…
– Это что ж за енерал такой? – полюбопытствовал один из казаков у костра. Красивый голубоглазый парень в синем форменном чекмене.