– То есть как повесить, ваше превосходительство? – растерялся офицер. – Без суда и дознания истинных причин?
– Хорошо, разбирайтесь, подпоручик, а мне недосуг, – отмахнулся от этой мало значащей для него проблемы губернатор. – Как закончите, представите в губернскую канцелярию подробную сентенцию обо всем в письменном виде. Все. Ступайте, гер офицер.
И губернатор продолжил хлопоты по подготовке к предстоящему балу. Едва ли не больше мужа суетилась дородная, в летах, но все еще пытавшаяся молодиться губернаторша. Ей помогали личные адъютанты его превосходительства. На городской рынок и в шумный, восточный Караван-сарай были посланы десятки людей, включая главного повара, дворецкого, кладовщика в сопровождении многочисленной прислуги и нестроевых солдат-носильщиков для закупки продуктов и всего необходимого для вечернего торжества. Солдаты и слуги нагружали покупками целые возы и препровождали их потихоньку к губернаторской резиденции. На повозках испуганно кудахтали куры, крякали утки, визжали как резаные молочные поросята. Блеяли бежавшие за телегами овцы, жалобно мычал привязанный к задку телок. В плетеных из лозняка корзинах билась еще живая рыба, кровянели свежими срезами мясистые говяжьи окорока. На других возах горами возвышались крупные зеленые ядра арбузов и продолговатые медовые узбекские дыни. Восхитительный натюрморт дополняли россыпи крутобоких розовых яблок в ивовых плетеных кузовах, разнообразные огородные овощи, целые стога зелени, длинные прямые стебли лука и чеснока.
За телегами, улюлюкая, бежали толпы городских мальчишек, выпрашивая у возчиков и солдат яблочко или грушу. Раскосые, черные, как земля, нахальные татарчата норовили стащить что-нибудь под шумок. Ревели встречные верблюды, на спинах которых между горбами важно восседали бухарские и хивинские купцы. Ржали кони, которых степные киргиз-кайсаки из Малого жуза Нурали-хана огромными табунами пригоняли к городу, в Меновый двор. Жизнь в Оренбурге текла своим чередом, и ничто не предвещало близкой опасности.
В городских богатых домах крупных губернских чиновников, состоятельных купцов, штаб-офицеров местного гарнизона, живших в Оренбурге помещиков женщины еще загодя, с рассвета, а кое-кто и со вчерашнего вечера, готовились к блистательному балу. Подгоняли с портнихами вечерние платья, месяцами пылившиеся без всякого применения в гардеробе, примеряли в спальне перед амурными зеркалами кружевное шелковое нижнее белье, выписанное по случаю из Парижа, украшали себя драгоценностями и всякими блестящими, затейливыми побрякушками, опрыскивали замысловатые прически восточными благовониями и духами из лучших торговых домов Европы.
Раболепное преклонение перед всем иностранным считалось в высшем оренбургском обществе знаком высокого тона и веянием нового времени. Чтение новомодных французских любовных романов вскружило неразумные головы местным ветреным красавицам, а прогрессивные и революционные идеи философов-просветителей Вольтера, Дидро, Монтескье и Руссо заразили дворянскую золотую молодежь духом неприятия всей этой отжившей отечественной консервативной азиатчины. Молодые помещичьи недоросли были настроены демократически, рвались в учение за границу, а над всем русским, особенно что касательно допетровской эпохи, откровенно потешались, седых старичков в вылинявших, обсыпанных перхотью елизаветинских мундирах брезгливо сторонились.
Местные гарнизонные щеголи-офицеры считали Оренбург невообразимой дырой, тяготились службою, с тоски пили горькую, жестоко мордовали подчиненных солдат и вовсю волочились за каждой юбкой, не разбираясь, где барышня, а где замужняя дама. Предстоящий губернаторский бал для оных, был, естественно, манной небесной, и они страстно ждали его, убивая время в биллиардной или в Офицерском собрании. Обыватели немало дивились на все эти грандиозные хозяйственные приготовления и шутили промежду собой, что не иначе как господин губернатор решили вдругорядь жениться.
Бал грянул в строго означенное время, к которому во дворец стеклись многочисленные гости: и приглашенные, и сами себя пригласившие. У входа строгого отбора не было: достаточно только назваться дворецкому, присовокупив к визитке должность и чин, и он тотчас пропускал пару в гостиную, где уже играла музыка и носились по паркету блистательные кавалеры со своими дамами. Здесь был весь цвет служилого и поместного дворянства: правая рука Рейнсдорпа вице-губернатор Старов-Милюков, обер-комендант Оренбурга генерал-майор Валленштерн, атаман Оренбургского казачьего войска Василий Могутов, член-корреспондент Санкт-Петербургской Академии наук Рычков, директор пограничной таможни Обухов, губернский прокурор Ушаков, полицеймейстер, командиры расквартированных в городе пехотных батальонов, почтмейстер и другие высокие лица. Почти все были с дамами, кучковавшимися отдельным обществом у противоположной стены. Возле них, ближе к музыкантам, жались многочисленные барышни – дочери видных городских чиновников, которых заботливые мамаши, точно на аукционе невест, старались пораньше вывести в свет и поскорее сбыть с рук, окрутив за какого-нибудь гарнизонного хлыща-прапорщика или молодого партикулярного служителя, чтобы не засиделись в девках.
Средь женщин по праву главенствовала губернаторша – хозяйка и королева бала. Губернатор полновластным хозяином распоряжался на мужской половине. Уже были провозглашены первые тосты в честь юбилея коронации всемилостивой матушки-императрицы, выпиты первые бокалы шампанского, которое на позолоченных подносах разносили по залу предупредительные лакеи в ослепительно белых париках и голубых ливреях. В соседней большой комнате, служившей губернатору столовой, спешно сервировался прислугой длинный белый стол для ужина. Оркестр продолжал виртуозно исполнять танцевальные мелодии известных композиторов, которых, впрочем, здесь почти никто не знал. Молодежь без устали танцевала, смеялась и всячески развлекалась, старички с бокалами в руках беседовали, неслышно переходя по залу. Дамы постарше, сидя в креслах, томно обмахивались веерами. На дам помоложе хищно поглядывали из-за колонн нарядные кавалерийские офицеры, особенно усердствовали в этом занятии гусары, коим по должности надлежало быть испытанными ловеласами. Одним словом, веселье было в полном разгаре, когда в зале неожиданно появился запыленный с дороги нарочный. Он бесцеремонно протопал по блестящему, как зеркало, натертому заграничной мастикой паркету, вытащил из-за обшлага мундира мятый пакет с сургучной печатью и вручил Рейнсдорпу.
Губернатор принял бумагу, недоуменно, как бы извиняясь, оглядел присутствующих, остановился взглядом на Валленштерне. Тот, поняв все без слов, торопливо последовал за ним в соседнюю комнату. Туда же вскоре с тревогой заглянул и Старов-Милюков.
– Важная депеша, Иван Андреевич?
– Заходи, заходи, любезный Василий Яковлевич, – по-свойски пригласил своего первого помощника Рейнсдорп. – Донесение из Яицкого городка от коменданта Симонова.
Губернатор торопливо сломал сургуч, вскрыл пакет и быстро забегал глазами по строчкам.
– О, мой Бог, что он такое пишет?! – в растерянности вскрикнул Рейнсдорп и жалобно взглянул на своих подчиненных.
– Что?.. Что случилось, господин генерал?! – в один голос в тревоге воскликнули Старов-Милюков и Валленштерн.
Губернатор начал ругаться, путая русские и иностранные слова; в неразборчивой речи появился сильный акцент:
– Шьерт знай, что такое… Господин генерал-майор, господин действительный статский советник, я ровным счетом ничего не понимай. Яволь?.. Комендант Симоноф пишет о какой-то каналья Пугачев, похитивший имя покойный кайзер Петр Федорович Третий… Экая русиш швайн! Но я, господа, нисколечко не понимай, как можно украсть имя покойного императора? Допустим, труп можно выкопать из земля, но имя?.. Я, господа, только теперь немножечко понимай, что этот Емельян Пугачев – сумасшедший! Похитил имя покойного Петра Третьего и забирает крепости один за другой.
– Один? – счел нужным уточнить действительный статский советник Старов-Милюков.
– О, нет, Василий Яковлевич, – качнул головой губернатор, – злодей набрал по казачьим селениям шайку таких же, как сам карбонариев и, представьте себе, вчера захватил Илецкую крепость и поимел наглость повесить местного атаман Портнова!
– Илецкая крепость пала? – удивленно вскрикнул генерал-майор Валленштерн. – Но там ведь было двенадцать пушек, если мне не изменяет память, и около трехсот человек служилых казаков!
– Все они изменили присяге и прилепились к самозванцу, – с горечью констатировал Рейнсдорп. – А городские пушки достались Пугачеву, что весьма усилило мощь его злодейской толпы. Сейчас он идет вверх по Яицкой линии и может угрожать Оренбургу.
– Не может быть, Иван Андреевич, – в растерянности вскричал Старов-Милюков. – Это немыслимо, чтобы какой-то бродяга брал крепости, вешал подданных ее величества и угрожал столице губернии!.. Это недопустимо… Что может подумать о нас императрица?.. И куда смотрел комендант Симонов? Почему не раздавил бунт в зародыше, как в прошлом году генерал Фрейман? Дал мятежным толпам усилиться! Проворонил, вовремя не арестовал Пугачева!
Губернатор Рейнсдорп строго на него взглянул, нетерпеливо прервал его разглагольствования:
– Это ты, дорогой Василий Яковлевич, у самого Симонова при встрече спроси! Что толку попусту суесловить? Время не ждет, и нам вместо никчемных словес, кои ничего уже изменить не могут, за конкретные дела немедля приниматься надо. Ибо промедление суть в нашем положении действительно смерти подобно.
– Бал отменяется? – попытался угадать его мысли решительный и исполнительный Валленштерн.
– Что вы, господин генерал, – укоризненно взглянул на него губернатор и, расстегнув две средние пуговицы на зеленом форменном сюртуке, небрежно засунул за пазуху послание коменданта Симонова. – Бал ни в коем случае отменить не можно. Пускай молодежь поразвлекается. Может статься, что в последний раз! – многозначительно подчеркнул он. – Да и мы, старики, с ними за компанию… Курьеру налить водка и отправить назад с устным приказом коменданту Симонову спешно ловить самозванца… Ну а обо всем остальном мы, го