спода, подробнейшим образом поговорим завтра. А теперь – бал! Бал! Бал!
Армия Пугачева простояла в Илецком городке, сдавшемся повстанцам без боя, два дня. Сам батюшка квартировал в обширном, богато обставленном доме Ивана Александровича Творогова. За это время был повешен неугодный казакам атаман Лазарь Портнов, чинивший им обиды великие и разорения, проведен второй казачий круг. На кругу – таком же шумном, пьяном и бестолковом, как и первый – избрали новых должностных лиц: Ивана Творогова – командиром полка илецких казаков, Федора Чумакова – начальником артиллерии, Максима Горшкова – войсковым секретарем.
Пугачев взял в Илецком городке четыре исправные пушки, порох с зарядами, в городской канцелярии – казну, оставил атаманом младшего брата Ивана Творогова Леонтия и двинулся к крепости Рассыпной. Вместе с батюшкой ушли в поход триста илецких молодцов. У Емельяна Ивановича было уже восемь чугунных пушек и около девятисот человек войска.
Казаки хорошо отдохнули в городке, отоспались в избах, на пуховых перинах, отъелись сытными домашними харчами. А кое-кто нашел себе и зазнобу на ночь, куда же лихому казаку без этого?.. Теперь можно было и повоевать. Войско шло по дороге на Рассыпную организованно, сохраняя прежний порядок построения и традиционный состав отрядов. Полки и сотни сложились стихийно: каждая группа воинов, переходившая к государю, составляла отдельную боевую единицу со своим прежним или вновь избранным командиром и держалась особняком.
Борис Атаров втянулся в походную жизнь и все реже вспоминал об оставшихся в Яицком городке родителях, сестре Любаве, невесте Устинье. За полевой казачьей службой было не до того: то ночные дозоры, то глубокие степные рейды, то стычки с противником: стрельба из ружей, бешеная конная джигитовка. И хотя серьезных жарких боев с верными правительству войсками еще не было, сотня ежедневно теряла то одного, то другого казака. Некоторые, повернув коней, уходили по хуторам самовольно, дабы помочь оставшимся без кормильцев семьям управиться по хозяйству. Другие, наоборот, выныривали из ночной степи, как призраки, присоединяясь к войску. И никто не спрашивал: кто они и откуда. Это было не принято среди казаков. Здесь, в степи, каждый был волен поступать как ему вздумается, и командиры подразделений не могли ничего поделать с этой прирожденной природной анархией яицких вольных рыцарей.
Отягощенное длиннющим, неповоротливым обозом пугачевское войско целый день медленно змеилось по пыльной дороге, хотя от Илецкого городка до крепости Рассыпной было каких-нибудь тридцать верст. Только к вечеру наконец-то достигли крепости и заночевали у речки Заживной. Оренбуржец Ванька Заикин сказал товарищам, что с этого места начинается территория Оренбургского казачьего войска.
– Вот ты, значит, и дома! – пошутил Борис Атаров. – А мы от своего – все дальше и дальше… Так ведь, Харька? – обратился Борис к земляку Харитону Бекреневу.
– Вестимо дело, так, – охотно согласился Харька. – Заедем к черту на куличики, а дома – родня, мамка с тятькой… Как-то без нас на рыбном промысле управятся?
– Чудные вы, право слово, яицкие, – ухмыльнулся в усы стройный молодой оренбуржец Заикин. – Только и думаете что о своей рыбе, пропади она пропадом… Всю жизнь из воды не вылазите, провонялись болотом да тухлятиной, как лешаки.
Борис с Харькой взъерепенились:
– Э-э, казуня, тебе этого не понять… Сидите в своем Оренбурге по хатам как у Христа за пазухой, жалованью лопатой огребаете… А мы все – собственными руками!
– Да где уж нам… – крутнул головой Иван. Пошел расседлывать лошадь.
Казаки принялись разводить костер, как и многие повстанцы вокруг. Палаток почти не ставили – погода еще позволяла спать под открытым небом. Вверху над головой заискрились первые звезды, в степи слышнее стал гомон птиц и лошадиное ржание. На лагерь медленно наползали сумерки.
На следующий день Пугачев приступил к штурму крепости Рассыпной. Она была небольшая, всего каких-нибудь семьдесят дворов. Имела четырехугольную форму, обнесена глубоким рвом и высоким валом, по верху которого шел деревянный частокол. В Рассыпной было двое ворот: западные – со стороны Илецкого городка и восточные – Оренбургские. Через вал напротив ворот перекинуты два деревянных моста. Внутри крепости располагался дом коменданта, военная кладовая, небольшая деревянная церквушка и дома местных жителей – казаков. Комендантом крепости был секунд-майор Веловский. В его подчинении имелись три старинных чугунных пушки, рота престарелых гарнизонных солдат и пять сотен оренбургских казаков во главе со своим атаманом.
Как и везде, Емельян Иванович вначале послал в крепость парламентера с белым флагом и манифестом к гарнизону. Парламентером поехал оренбуржец Иван Заикин в сопровождении двух яицких казаков. Они приблизились на ружейный выстрел к воротам, стали размахивать белым флагом, кричать, чтобы их пропустили к коменданту. Секунд-майор Веловский появился на валу, нехотя послушал казаков и приказал солдатам стрелять. Из крепости грянул дружный ружейный залп, двое парламентеров, в том числе Заикин, свалились с коней. Третий, торопливо настегивая плетью коня, ускакал.
Пугачев, видя такое вероломство гарнизона, разозлился. Выехал поперед своего войска, поднял руку с зажатой в ней перчаткой.
– Детушки, на штурм, на слом! Гайда, верные мои казаки!
Он с силой рубанул воздух рукой, царский главный трубач Назарка Сыртов, а с ним и все войсковые горнисты и барабанщики просигналили атаку, и многочисленные конные отряды повстанцев во главе с командирами стремительно рванули к крепости. Пехота Михаила Шванвича устремилась следом. Степь огласилась громкими криками наступающих, конским ржанием.
С крепостного вала ударили три пушки, и по рядам повстанцев засвистели каленые ядра, сбивая казаков с коней: убивая и калеча. Борис Атаров видел, как ядром оторвало голову скакавшему рядом молодому татарину. Кровь брызнула во все стороны, заляпав лицо Бориса. Это же ядро повалило на землю еще двух человек.
Пугачев, наблюдавший с небольшой возвышенности за ходом боя, подозвал к себе вновь избранного начальника артиллерии Федора Чумакова.
– Федор Федотович, а ну-ка вдарь по крепости навесными! Что-то толпа моя оробела…
Чумаков со всех ног бросился исполнять приказание батюшки. Атакующие крепость толпы конников и правда смешались. Под убийственным градом ядер и ружейных пуль стали поворачивать коней. Напрасно командиры и атаманы, рвя голосовые связки, призывали идти на приступ. Толпа отхлынула в степь, оставив на поле боя убитых и раненых.
Борис Атаров с Харькой не отставали от своих, улепетывая что есть мочи. Урядник Василий Скоробогатов грубо матерился, но ничего против крепостных пушек поделать не мог. Его сотня с позором бежала за бугор и только там, вне досягаемости артиллерии, перевела дух. Через их головы в крепость полетели ядра – это открыла огонь казачья батарея Чумакова. Повстанцы приободрились.
Подъехавший к своему отряду полковник Дмитрий Лысов зычно скомандовал казакам спешиться, спрыгнул с коня сам и стал ждать сигнала к новой атаке. К ним подошла группа мужиков-плотников с заткнутыми за пояс на спине топорами, с вилами и насаженными на палки косами в руках. Только у некоторых были старые охотничьи ружья.
– Во, это еще что за лапотная команда? – удивленно присвистнул урядник Василий Скоробогатов. – Откель путь держите, сиволапые?
Мужики обиделись, вразнобой загалдели, перекрикивая друг друга:
– Че мелешь, служивай? Мы теперя тожеть, как и ты, государевы казаки! Так батюшка нас поверстал вот… А велено нам, как добегим по мосточку до крепости, ломать напрочь ворота, вам, служивым, путь расчищать. Чтоб, значит, заняли крепостицу и всех ослушников царских – к ногтю!
– А-а, ну коли так, добре, казаки, – улыбнулся в усы урядник Скоробогатов. – Вместях, значит, на приступ пойдем… Вы ж глядите, не подкачайте.
– Будем стараться, дядька, – затрясли бородищами мужики.
Артиллерия повстанцев вскоре замолчала. Федор Чумаков берег заряды и подолгу не стрелял. Пугачев снова приказал литаврщикам бить в барабаны, а полковым трубачам сигналить атаку. По всему фронту зычно прозвучала команда спешиться, и вся конница тут же ее исполнила. Предстояло идти на приступ в пешем строю. Это посоветовал Пугачеву бывший прапорщик, а ныне полковник Михаил Шванвич. Сам он вывел свою роту в первую линию, выхватил офицерскую шпагу и повел на штурм. Следом необъятным бушующим морем хлынули казаки, татары с калмыками и другими инородцами, мужики и всяческого звания люди. Не отставал от остальных и Борис Атаров, бежал столь шибко, что вскоре оказался в первых рядах.
Все смешались в невообразимую людскую толпу. Уже нельзя было разобрать, где какое подразделение – атаманы растеряли своих людей и бежали в общей массе, как прочие рядовые. Атаров увидел Михаила Шванвича, окруженного небольшой горсткой бывших гарнизонных солдат, одетых кто во что горазд и вооруженных по-разному, пристроился к этой группе. Все страшно кричали, выкатив от возбуждения и страха глаза и потрясая оружием. Кое-кто палил из ружей в воздух, кто бежал так, сжимая холодное оружие.
Когда до крепости оставалось не более двухсот саженей, вновь заговорили вражеские пушки, выкашивая ряды атакующих. От врезающихся в толпу ядер люди ложились на землю, как трава. Поднялся ужасный грохот, вой, стоны и жалобные крики раненых и умирающих. Передние, преодолев шаткий, гнилой мосток через ров, уже подбегали к воротам. Среди них была и давешняя артель мужиков-плотников, которая, невзирая на яростный ружейный огонь из крепости, принялась крушить топорами ворота. Остальные мятежники в меру возможностей помогали им. Другие стреляли из ружей и пистолетов в солдат, выглядывавших из-за частокола. Татары с калмыками осыпали частокол стрелами, кое-кто из азиатов, на свой страх и риск, карабкался на вал. Крепостные солдаты встречали смельчаков градом пуль из-за забора и те, пораженные, кубарем скатывались в ров, на дне которого густо росли крапива, бурьян и мелкий кустарник.