– А как их найти, Орловых этих? – спросил Перфильев.
– Энто вопрос!.. – почесал затылок Петр Герасимов. – До самого главного из них, полюбовника матушки императрицы, Григория Григорьевича, конечное дело, не подступиться! Он, что ни говори, персона… А вот к младшему его брату, графу Алексею Орлову, я вам путь укажу. Я уже бывал у него как-то… Алексей Григорьич – человек добрый, он вас примет.
На том и порешили.
В шикарном особняке графа Алексея Григорьевича Орлова на Фонтанке вовсю шумела хмельная гвардейская вечеринка. Традиционные пунш, жженка и шампанское текли рекой, в зале играл полковой оркестр, было страшно накурено и душно. Чествовали хозяина – блистательного героя Чесмы, кавалера ордена святого Георгия I степени.
Были старшие братья Алексея: фаворит Екатерины Григорий и бравый гвардеец Федор; также Дашков, Пассек, другие преображенцы и измайловцы, масса зеленой молодежи, не нюхавшей пороха; отдельно держались отчаянные кутилы – гусары. Лакеи не успевали менять за столом приборы и хрустальные бокалы, побитые пьяными господами офицерами. В биллиардной громко стучали шары, метко залетая в лузы, порой здесь проигрывались целые состояния.
– Какова гулянка, Гриша? – с восторгом спрашивал у брата Алексей, нежно обнимая его и похлопывая по плечу. – А пунш-то, пунш!.. Ты пробовал? Чисто огонь! Где ты еще попробуешь такого пунша, у немцев?.. Ха-ха! Колбасники сроду такого пунша тебе не нальют, у них дождешься… Кроме вонючего баварского да шнапса ничего не употребляют. Дикари! То ли дело мы, русские!..
– Ну а что, каково положение в Европе? – сухо осведомился Григорий, беря с подноса у проходившего мимо слуги бокал шампанского. – Ты, Алексей, не так давно оттуда… Что говорят?
– Да разное болтают, брат, – неопределенно пожал плечами Алексей. Повертел в руке бокал с пуншем, рассматривая кроваво-красную жидкость на свет, падавший от канделябров. – Слух есть: недовольна тобой царица… Возможно… отставка будет. Но это я так… ты не думай. Мало ли что люди набрешут. Может, все обойдется.
– Значит так! – задумчиво произнес Григорий и выпил шампанское залпом. – Ладно, посмотрим… Ну и кто же претендент… Не знаешь?
– Гришка Потемкин, – шепнул на ухо брату Алексей и виновато потупился. – Сплетни такие во дворце ходят… А я что?.. Мне – до фонаря. Это ее бабские дела, я в них не лезу. У меня своих баб хватает. Вон их, табунами по Невскому шляются, только выбирай!
К ним подошел пьяный, в расстегнутом гвардейском мундире Дашков. Расплескивая вино из бокала, заговорил:
– Господа, а вы слыхали последние новости? Покойный царь-батюшка, урожденный немецкий принц Карл Петр Ульрих Голштинский, вновь из гроба воскрес. Объявился под Оренбургом, взбунтовал чернь и грозится самому Рейнсдорпу!
– В который уже раз воскрес? – скептически хмыкнул широкоплечий здоровяк Алексей Орлов. – Видать, плохо его матушка императрица в землю закопала, что он постоянно из гроба встает и на престол претендует. Нужно никак кол осиновый ему в грудь вбить, чтоб уж больше не встал! – Алексей утробно захохотал и «пригубил» огромный ковш жженки, который по его знаку специально налил лакей. Отдав пустую посуду, герой Чесмы довольно крякнул и утер мокрый рот обшлагом парадного мундира.
В биллиардной Петр Пассек проиграл жуликоватому гусарскому капитану полугодовое жалованье, сломал о колено кий, достал пистолет и пошел на балкон стреляться. Его еле успокоили, отобрали пистолет и хотели вязать веревками. Пассек вырывался, бил офицеров ногами и кричал, что все равно застрелится, ибо офицерская честь превыше всего. Федор Орлов заплатил за него, кинув на зеленый биллиардный стол наличные, которых у него были полные карманы, и Пассек угомонился.
Попойка продолжилась с новой силой. Двое господ офицеров – гусарский поручик Иванов и секунд-майор гвардейской артиллерии Бердичевский – повздорили из-за дамы, на руку и сердце которой претендовали оба. Слово за слово – пошли выяснения отношений. Бердичевский, как старший по званию, пренебрежительно отозвался об Иванове, у того враз взыграли в башке винные пары. Недолго думая, поручик выхватил шпагу и бросился на секунд-майора. Тот, в свою очередь, схватился за оружие, и в парадном зале вспыхнула яростная сабельная дуэль. Офицеры в страхе шарахнулись в разные стороны, образовав просторный круг, криками пытались урезонить дерущихся, но те были неумолимы. Шпага гусара, как молния, мелькала у самого лица гвардейского артиллериста, плохо владевшего холодным оружием. Он медленно пятился к стене, но не сдавался и наносил поручику Иванову ответные сокрушительные удары, от которых тот гнулся назад, как молодая ива под ветром. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы силач Алексей Орлов не обхватил сзади поручика Иванова и не отобрал шпагу. Дуэлянтов тут же всем скопищем помирили, заставили выпить пунша на брудершафт, и мир в собрании водворился.
В разгар веселья камердинер доложил Алексею Орлову, что пришли какие-то бородатые люди с бумагой. Говорят, что казаки и просятся на прием. Орлов знал уже об этой делегации, которая подходила как-то к нему на улице, у входа в адмиралтейство, подавала челобитную от Яицкого казачьего войска. Он позвал брата Григория и велел камердинеру проводить казаков в свой кабинет.
– Пойдем, Григорий. Это как раз те люди, о которых я тебе говорил.
Братья закурили гусарские трубки и по мягким ворсистым коврам проследовали на второй этаж, где располагался рабочий кабинет Алексея. Вскоре слуга ввел туда четверых яицких казаков. Едва переступив порог, они дружно сорвали с голов высоченные овчинные шапки, чем всегда отличались яицкие от всех остальных казаков, двоеперстно закрестились в правый угол, повалились на колени. Афанасий Перфильев держал перед собой мятый лист с прошением.
– Прими, батюшка, Алексей Григорьевич, петицию от многострадального Яицкого войска, – глухо говорил он, уткнувшись бородатым лицом в ковер. – Заступись, отец родной, не дай всем нам вконец сгинуть… Век на ваше сиятельство Богу молиться будем.
– Встаньте, казаки, – приказал Алексей Орлов и многозначительно взглянул на брата. – Я думаю, Григорий, надо посодействовать служивым, помочь в их бедах… Мы им службу сослужим, они – нам. Ты как считаешь?
– Сам Григорий Орлов! – зашушукались между собой казаки, вставая с пола и отряхивая шаровары.
Преданно воззрились они на братьев, ожидая решения своей участи. Перфильев продолжал держать в вытянутой руке бумагу.
– Да положи ты ее, голубчик, – с улыбкой проговорил Григорий и, сделав несколько мягких шагов по ковру, взял у казака жалобу. Повернулся к брату. – Я считаю, что помочь надо. Я завтра же передам сие прошение в правительственный Сенат и буду ходатайствовать о прекращении следственных мер по розыску и поимке казака Петра Герасимова.
– Отец родной, утешил! – вновь повалились на колени яицкие делегаты.
Григорий Орлов остановил их взмахом руки. Положил мятую бумагу на стол, заходил вдоль стола по комнате.
– Биться лбами о пол не надо, казаки. Что толку? Головы-то чай не казенные… А известно ли вам, что объявился у вас на Яике один разбойник, беглый донской казак Емелька Пугачев? Назвавшись ложно покойным государем Петром Третьим, дерзкий самозванец собрал небольшую шайку из приставших к нему яицких казаков, вроде вора Чики и прочих мятежников, скрывавшихся от наказания за прошлогодний бунт и убийство генерала Траубенберга. Пожег крепости и форпосты, повесил многих господ офицеров и угрожает Оренбургу…
– Ни сном ни духом не ведали, ваше сиятельство, – соврали казаки. – Ах он злодей! Ах он каторжная душа!.. Да мы его собственными руками!.. Только прикажи.
Григорий Орлов благосклонно кивнул головой, следя за реакцией казаков. У него были такие же чувства к самозванцу, и потому он им поверил. Начал излагать суть своего хитроумного плана:
– Согласны ли вы, братцы, послужить государыне императрице и всему роду православному верой и правдой?
– Согласны, ваше сиятельство! На все согласны! Говори, что делать, – хором ответили казаки.
– А делать надо вот что, – продолжил Григорий Орлов. – Двое из вас останутся здесь, в заложниках. Двое отправятся на Яик, вольются в злодейскую толпу самозванца Пугачева, войдут к нему в доверие и постараются подговорить ближайших к вору яицких казаков, чтобы прекратили разбой, отлепились от злодея, а самого б связали и выдали губернатору Рейнсдорпу. Если прожект сей удастся, по возвращении вашем в Санкт-Петербург я обещаю решить дело в вашу пользу, освободить Яицкое войско от следствия и наказания, а вам за поимку самозванца выдам награду.
Тут же решено было, что поедут Афанасий Перфильев и Петр Герасимов, а Савелий Плотников с Иваном Герасимовым останутся в Петербурге. Казакам налили по доброй чарке водки (от пунша они отказались) и отпустили с миром, условившись на следующий день оформить все соответствующие дорожные документы и выдать деньги.
Глава 37Степные фортеции
Борис Атаров, получив два тяжелых ранения во время штурма Рассыпной, был оставлен в крепости вместе с остальными ранеными пугачевцами на излечение. Новый комендант – бывший местный атаман – распределил их по дворам и назначил сиделок из казачек. Лекарств не было, денег на лечение – тоже: всю крепостную казну разграбили во время приступа батюшкины молодцы. Так что увечные воины были предоставлены самим себе – и Богу, да еще сердобольным хозяйкам, из жалости ухаживавшим за несчастными. Кое-кто умер сразу, другие, оклемавшись, медленно шли на поправку.
За Атаровым присматривала пожилая, дородная оренбургская казачка, Марфа, муж которой ушел с войском Петра Третьего под Оренбург. У хозяйки была куча малолетних ребятишек – мал мала меньше – и старшая дочь, семнадцатилетняя Анисья. Она часто подменяла мать у постели раненого, когда та была занята по хозяйству, меняла у Бориса повязки, стирала белье, кормила и поила его, как маленького.
Борис Атаров, ворочаясь в постели во время ночных бессонниц, не раз вспоминал тот страшный день, когда получил ранения. Огромную толпу людей у ворот, неразбериху, сутолоку, шум боя, оглушительный грохот пушек; пронзившие его, как огненным шомполом, пули.