Та, что попала выше колена в правую ногу, прошла насквозь, не повредив кость, вторая застряла в боку, и ее потом долго доставал армейский лекарь из бывших гарнизонных солдат, копаясь железными инструментами в ране. Атарову дали для успокоения стакан водки, сунули в зубы рукоятку плетки, чтобы не кричал. Двое дюжих казаков держали его за руки, двое – за ноги. «Операция», слава Богу, прошла успешно. Борис, изгрыз от невыносимой боли всю рукоять плетки, но выдержал. Лекарь пулю удалил, крепко перевязал раны и пошел осматривать следующего.
«Вота как она, воля-то достается! – думал сейчас казак, вспоминая случившееся. – Хорошо, жив остался, других и навовсе поубивало: Ваньку Заикина, Илью Карташова… Как-то там Степка, братец младший?.. Воюет… Сколько еще нам воевать, пока всех злыдней старшин с офицерами не переведем? А на Руси их сколько, супротивников царя-батюшки? Прорва. Дворяне, генералы, министры Катькины, чтоб им пусто!.. Справимся ли со всеми? Бог его знает».
Мысли постепенно перенеслись в Яицкий городок, на берега Чагана. Борис как воочию увидел родной дом, стариков родителей, сестренку младшую Любаву, невесту Устинью… Как она там без него? Ждет ли казака из похода или закрутила новую любовь на стороне, как это частенько бывает среди казачек?.. Борис тяжело вздохнул и тут же отогнал горькие мысли в сторону: ждет, не ждет, не об том сейчас речь. Перво-наперво поскорее на ноги встать надо, а там, может, на побывку домой съездить удастся… Хотя какой там! Комендант Симонов со старшинами сразу заарестуют. Разве только ночью, тайком… А может, к тому времени батюшка и Яицкий городок к рукам приберет. Сила-то у него уже не малая.
На улице с каждым днем становилось холоднее, осень перевалила на вторую половину. С юга, из киргиз-кайсацких степей, злобно подули пронизывающие осенние ветры. Хозяева начали топить печь. Борис Атаров пробовал уже вставать и сам сидел на постели, подоткнув под спину подушку. Рана в боку подживала, на ноге же еще нет, гноилась. Марфа то и дело парила ее теплым раствором полевой ромашки и прикладывала подорожник.
Наведывался к Борису сосед, тоже раненый при штурме, местный гарнизонный солдат Демид Неволин. Рана его на ноге почти затянулась, и он уже пробовал ходить по двору, опираясь на палку. Подстрелили его пугачевцы, по случаю ранения присяги государю он не принял и теперь считался кем-то вроде пленного, но его никто не охранял. Только оружие отобрали.
Неволин робко стучался в дверь, которая, впрочем, днем никогда не запиралась, сильно прихрамывая, проходил в боковую спаленку, где лежал Атаров, садился на лавку у стены.
– Ну что, казак, дела идут на поправку? – ласково спрашивал у Бориса, доставал из кармана замызганного солдатского мундира короткую трубочку и набивал ее табаком. – Ниче, брат, поправишься… Эка важность какая, пуля? Пуля – дура, как говаривал наш ротный командир Ляксандра Васильевич Суворов в бытность свою в Пруссии, когда били мы в хвост и гриву безбожного Фридриха-немца. Штык – вот молодец! Продырявили бы тебя, парень, русским штыком, ни в жизнь бы не оклемался! Потому как колоть живого человека – большая суть воинская наука.
Демид Неволин закурил и принялся объяснять:
– Ты думаешь, что это легко и просто, человека штыком на тот свет спровадить? Э-э, нет, брат, ошибаешься! Сначала тебя капралы погоняют с ружьем по плацу, заставят соломенную чучелу колоть, али мешок с песком. Сорок потов с тебя сойдет, руки на ладонях в кровь мозолями собьешь, вот тогда научишься! Тогда так кольнешь штыком неприятеля, что сразу и душа из него вон. Потому как знаешь, куда и с какой силой…
– Ну и многих ты пруссаков заколол, дядя? – спросил Борис Атаров.
– Достаточно, – скромно ответил тот. – Во время сражения не считаешь, а работаешь себе, как, скажем, в поле за сохой землю пашешь… Дело привычное.
– А что, дядька Демид, не ты ли меня подстрелил под крепостью? – лукаво подмигнул казак. – Мы ведь, чай, по разные стороны с тобой были.
– Кто ж его знает, – пожал плечами старый солдат. – Нам приказано: «Пли!», мы и стреляем. А куда пуля залетит, это ты у ней сам разузнай. Пуля – дура…
– Хитер, дядька, ничего не скажешь, – ухмыльнулся Борис. – Пулю-то все равно солдат направляет. А то можно ведь и в воздух пальнуть?..
– А капрал на что? – укоризненно взглянул на него Неволин. – А у капрала палка в руке… Мы, солдаты, люди подневольные.
В спальню заглянула Марфа, сморщилась от табачного дыма, отмахиваясь рукой. Беззлобно посетовала:
– Опять надымил своим табачищем, окаянный! Парню чай свежий воздух надобен, а ты его травишь. Вышел бы на двор.
– Ничего, я ненадолго, – оправдывался солдат. – Зябко-то на улице, Марфуша, ветер из степи свистит, дождь…
Заступился за Неволина и Атаров:
– Пусть сидит, все мне не скучно одному. А дым выветрится, ничего… Я его рукой отгоняю.
Демид Неволин снова вполголоса заговорил:
– Вот я и соображаю: заварили вы, казачки, кашу со своим набеглым царем, а дальше-то что? Признает его Расея? Генералы к нему на поклон придут? А, гляди, армия с турецкого фронта вернется, что тогда? Чуешь, казак, чем пахнет?..
– А тебе не все равно, на чьей стороне помирать? – усмехнулся Борис Атаров. – Что от армии, что от казаков – конец везде один. Пуля-то, сам говоришь, дура! А наше дело служивое…
– Да ты сам не будь дурак, – возразил Неволин. – Одно дело: с честью пасть в бою, не нарушив присягу, а другое – за разбой на виселице болтаться! Есть разница али нет?
– Мы за вольности наши казацкие бьемся, – не сдавался Борис, горячо доказывал Демиду. – За веру нашу древнюю, православную, за землю, коя кровью наших дедов и прадедов обильно полита, за родные хаты, за матерей и сестер наших… Нам есть за что помирать, солдат. А вот тебе за что? Земли у тебя и в помине нет – кругом барская, семьи с детишками тоже нету, потому как служишь ты двадцать пять лет… Ни кола, ни двора! Только солдатское жалованье, да и то – гроши!
– Правда твоя, казак, – тяжело вздохнув, согласился наконец Неволин. – Что и говори, собачья у нас жизнь… Ан и у вас не мед. Куда ни кинь, везде клин получается…
Шло время. Осень все сильнее давала о себе знать. По утрам начались заморозки. В небе уже не кричали улетающие на юг птичьи стаи. Жизнь в крепости текла размеренно и скучно, без происшествий. Бабы все так же возились по хозяйству, растили детей, получали редкие весточки от мужей, ушедших с армией Петра Третьего. Те писали, что государь захватил ближайшие крепости: Нижне-Озерную, Татищеву, Чернореченскую и приблизился к Оренбургу. Взять город с налета не удалось, и началась осада.
Борис тоже с интересом ловил скудные сведения о войске повстанцев, всей душой стремился туда, в свой полк. Расспрашивал о последних новостях хозяйскую дочку Анисью. Она отвечала скупо – сама толком ничего не знала, да и не понимала всего скудным девичьим умом. Ей бы все хихоньки да хахоньки! Известно, дело молодое. Борис с ней частенько шутил, даже порой заигрывал. Дела его шли на поправку, и молодая, горячая кровь дикого степняка давала о себе знать.
Анисья была статная, красивая лицом, черноокая казачка. Коса – до пояса, грудь – колесом, кожа на лице молочная, с розовым румянцем на щеках. Губы – как две спелые вишни. Глаз не оторвать! Борис без стеснения любовался ею и втайне желал. И что ему за дело до оставленной в Яицком городке Устиньи, которую давно не видел и уже почти позабыл. Анисья же была рядом, только протяни руку – и твоя. И ей нравился молодой красивый казак… То Борис безошибочно понял сразу.
– Анисья, иди на час, что-то скажу, – подзывал раскрасневшуюся девку Атаров.
– Что надоть? – послушно подбегала та, без стеснения присаживалась к нему на кровать. Смотрела в глаза не мигая, ласково и призывно.
– Маманя твоя никак в церкву на Дмитриев день собиралась?
– Нонче с утра поехала со знакомым извозчиком в Нижне-Озерную, – утвердительно кивнула Анисья. – Нашего-то батюшку татаровья во время штурма с колокольни сбросили, вот и нет теперь в церкви службы… Когда еще нового из Оренбурга пришлют, так бабы в соседнюю Нижне-Озерную церковь наладили ездить. Там еще служат.
– Далеко, небось? – посочувствовал Атаров, втайне радуясь, что остался наедине с девкой: ее малолетние братья и сестры не в счет.
– Более двадцати верст, пешком не дюже находишься, – сказала Анисья. – Вот и нанимают бабы в крепости стариков, чтоб туда и обратно свозили… Ну я пойду?
– Куда спешишь, Анюта, посиди еще, поболтаем, – не пустил ее казак, мягко ухватив за руку.
– Охота тебе со мной лясы точить?.. В городке, небось, зазноба ждет, дожидается? – предположила Анисья, польщенная ласковым именем и вниманием.
– Лучше тебя, Анюта, в городке не сыскать! – страстно выдохнул молодой казак и потянул девку на себя. – Иди до меня, не бойся…
Казачка, слабо сопротивляясь, скоро оказалась в его крепких объятиях. Ощутила на лице его горячие губы. Зажмурив от удовольствия глаза, засмеялась.
– Ой, Борис, щекотно… Борода колется.
Борис, все больше и больше распаляясь, нежно обнимал и лобызал девку в сахарные уста.
– Милая моя Анютка, люблю! Нет тебя краше в целом свете…
– Ой хватит, хватит, Борис, никак идет кто-то! – высвободилась наконец казачка.
Вскочила с кровати, торопливо оправляя на груди измятую кофту. Упругие девичьи груди при этом так и колыхнулись. Атаров, тяжело дыша, смотрел на нее горящими, жадными глазами.
– Сладкая моя…
– Да уж не горькая ягодка… – пошутила она. – Проглотишь – плеваться не будешь.
– Что ты, Анисья!.. – порывисто кинулся к ней Борис. – На край света с тобой… Только скажи – голову положу!
– Ну да, рыцарь!.. – хихикнула казачка.
– На вечер приходи… когда малышня уляжется.
– Мамка из Нижне-Озерной вернется…
– Может, припозднится, там заночует?
– Да ну тебя, Борька!.. – Казачка шутейно хлопнула его по лицу фартуком и убежала в горницу.
Вскоре в доме хлопнула дверь и Атаров остался один на один со своими мыслями… Он понимал, что так быть не должно, коль у него в Яицком городке невеста. Они с Устиньей помолвлены, и если бы не появление Петра Третьего, этой осенью бы обвенчались. Но даже если венчание не состоится, Устя не перестанет его ждать. А уж о том, что она его любит, Борис знал наверняка. Он и сам любил красивую казачку и клялся ей в вечной