верности… И что же теперь с теми горячими клятвами? Коту под хвост? Прошла, мол, любовь, завяли в степи ромашки! Нет, так поступать негоже. Борис яростно отогнал неприятные мысли: «Дал слово – держи! А то что же это за любовь получается: только появилась новая юбка – и прощай, любовь!»
В хату с улицы постучали.
– Не заперто! Кого там нелегкая принесла? – громко крикнул Атаров.
Хлопнув дверью, вошел солдат Демид Неволин. Борис узнал его по походке, по стуку палки, на которую опирался.
– Здорово, сосед, – кивнул головой Неволин. Сняв солдатскую треуголку, набожно перекрестился на иконку в правом углу.
– Ты один? Марфа, слыхал, на праздник в церковь уехала.
– Да вот то ж, – подал голос Атаров. – Присаживайся, Демид. Кури. Покалякаем… Все время убьем за разговорами.
Солдат уселся на свое всегдашнее место, на лавку, достал трубку и табак, стал набивать.
– Выписывают, слышь, меня скоро из энтого лазарета, – сказал задумчиво, плотно приминая листовой табак-самосад в трубке желтым от никотина большим пальцем.
– Ну и куда? – поинтересовался Атаров. – Под Оренбург, в батюшкино войско?
– Туда, – кивнул Неволин. – Под конвоем повезут, как арестанта. Комендант новый сказал… А там в злодейской толпе решат, что со мной делать и как поступить со старым служакой матушке императрице и отечеству… Мож, на виселицу за все мои заслуги перед Россией.
– Зря ты так, дядька Демид, – упрекнул Атаров. – Что ты, офицер или помещик, что так за Катьку-потаскушку держишься? Что она тебе, мать родная?
– Присягу один раз принимают, как ты этого не поймешь, казак, – горько вздохнул Неволин. – Не могу я присягу нарушить, не для того я ее давал!
– Ну а до этого ты Петру Федоровичу присягал? – напомнил ему Борис.
– Ну так что с того, – пожал плечами старый солдат. – Батюшка Петр Федорович скоропостижно помер, так зачитано было. От какой-то болезни мудреной, я уж запамятовал, какой… Все присягали новой императрице, евонной жене. Как же тут было не присягнуть?
– А ежели б все вешались, и ты бы, дядька, за компанию с ними? – ухмыльнулся Атаров. – Эх ты, деревня!.. От болезни, говоришь, Петр Третий умер? А известно ли тебе, что та болезнь Гришкой Орловым зовется, который и сковырнул законного императора с трона. А свою полюбовницу Катьку-потаскушку на чужой трон незаконно возвел. А гвардия поддержала, потому как там все такие же пьяницы и жеребцы – до чужих баб охотники.
– Слыхали мы о том, – пренебрежительно отмахнулся солдат, дымя трубкой. – Тут о другом разговор: истинный ли это Петр Федорович али самозваный бродяга?
– Крепости с городками ему сдаются, господа офицеры на службу переходют, – горячо заговорил Атаров, – это ли не доказательство? Так что думай, солдат, решай… Тут, как говорится: али грудь в крестах, али голова в кустах! А я за себя решил: царь он, и баста. И от него – ни ногой! Победит надежа-государь своих супротивников, снова престол законный займет – это ж какая жизнь наступит в России, дядя? Сказка – не жизнь! А побьют Катькины генералы батюшку… Что ж, не судьба, знать. Будем отвечать головами, дело привычное. Все мы под Богом ходим…
– Резонно, – отмахиваясь от густого сизого дыма, согласился солдат. – Оно ведь, ежели здраво рассудить, и выбор у меня невелик. Не признаю вашего царя под Оренбургом за истинного государя – сразу казнит! Присягну – немного погодя господа офицеры на глаголице вздернут. Ан, быть по-твоему, Борька. Твоя взяла, присягну! Поживу еще малость на белом свете… Люб ты мне чем-то…
– Вот и добре, дядька Демид, – обрадовался Атаров, что спас солдата от верной петли. – Поезжай к батюшке в войско и не сомневайся – он истинный государь!
Отряд яицких казаков войскового старшины Мартемьяна Бородина в составе воинской команды премьер-майора Наумова прибыл из Яицкого городка в Оренбург. Подкрепление несколько приободрило приунывшего было губернатора Рейнсдорпа. После взятия сильнейшей на Яицкой линии Татищевой крепости он вообще было пал духом. В Оренбурге только и разговоров было, что об этой трагедии – иначе потерю столь мощного укрепления с гарнизоном в тысячу человек и не назовешь. Спасшиеся из крепости очевидцы рассказывали подробности…
Еще загодя в сторону Нижне-Озерной из Оренбурга был послан отряд бригадира Билова, насчитывавший двести гарнизонных солдат, сто пятьдесят оренбургских казаков во главе с сотником Падуровым, шестьдесят ставропольских калмыков и шесть полевых орудий. По плану Рейнсдорпа с севера корпус барона Билова должны были поддержать верные правительству башкиры старшины Мендея Тупеева (около пятисот всадников), а также триста сеитовских татар походного старшины Ахмера Аблязова. С запада на соединение с Биловым двигался полутысячный отряд ставропольских калмыков майора Семенова, а из Яицкого городка – команда премьер-майор Наумова. Губернатор Рейнсдорп был настолько уверен в победе, что даже определил денежную премию за поимку Пугачева: пятьсот рублей. За мертвого самозванца – двести пятьдесят. Но мятежники умелыми и быстрыми действиями расстроили весь этот хитроумный замысел губернатора. Корпус барона Билова был еще на подходе, как Нижне-Озерная крепость уже пала.
Ее защищал небольшой гарнизон из солдат и драгун, пятьдесят оренбургских казаков, три пушки. Командовал обороной комендант майор Харлов. Не зная оперативную обстановку, не владея точными данными о численности неприятеля, Харлов совершил опрометчивый поступок, лишивший крепость большинства ее защитников. Как только ему донесли о приближении злодейской толпы Пугачева к Рассыпной крепости, майор тут же выслал на помощь ее коменданту Веловскому роту солдат под командой капитана Сурина и сотню казаков. В Рассыпную сия команда не поспела, на полдороге к фортеции ее атаковали главные силы повстанцев и разбили наголову. Путь на Нижне-Озерную был открыт!
Ночью оренбуржцы изменили и, покинув крепость, перебежали к Пугачеву. Наутро начался приступ. Майор Харлов сам стрелял из пушек по атакующим мятежникам, пугачевцы отвечали меткими залпами своей артиллерии. Затем все дружно, по команде атаманов, спешились, коноводы отвели коней в лощину. Пугачев дал знак, грозно затрещали барабаны, хорунжие вынесли распущенные знамена, и вся толпа дружно бросилась на штурм крепости.
Среди атакующих был и младший брат Бориса Атарова, Степан. Он горел местью за брата, раненого под Рассыпной, и рвался в первые ряды. Вокруг ревело, клокотало, потрясало оружием несметное воинство Петра Третьего. Казаки метко стреляли в защитников крепости из ружей и пистолетов, татары, башкиры и калмыки посылали за частокол стрелы. Повстанцы бежали плотной массой, стремясь быстрее преодолеть простреливаемое из крепости пространство.
Нижне-Озерная яростно огрызалась. Пушки палили не переставая, трещали частые залпы солдатских ружей, буквально выкашивая передние ряды наступающих. Вокруг Атарова падали люди: вот кувыркнулся, выронив ружье, знакомый яицкий казак из его сотни, вот ядром снесло полголовы крестьянину с длинной палкой в руках, на конец которой насажен солдатский штык. Упал навзничь, как будто отпрыгнул от какого-то препятствия, татарин.
Сотники и полковники, выхватив сабли, подбадривали свое воинство, чтобы оно не останавливало стремительный бег. Расстояние между повстанцами и крепостными воротами быстро сокращалось. Степан Атаров мог различать уже испуганные лица выглядывавших из-за частокола гарнизонных солдат.
– Братья солдаты! Солдатушки, не выдавай своих, – орали им с вала дружно карабкавшиеся вверх «государевы казаки» – перешедшие на сторону Петра Третьего солдаты захваченных крепостей. – Бросай ружья, вяжи злыдней офицеров, отворяй ворота! Сам батюшка, царь-государь с нами!
– Вперед, вперед, братцы, повзводно! Сомкни ряды, – зычно командовал своим подразделением бывший прапорщик, а теперь полковник Михаил Шванвич.
Старые гарнизонные инвалиды еще не забыли воинскую науку: четко перестраивались у подножия вала, скусив патрон, заряжали видавшие виды фузеи, делали залп по неприятелю. Шеренгами взбегали на вал, где уже некоторые смельчаки из казаков и инородцев пробовали перебраться через частокол внутрь укрепления.
Емельян Пугачев – во всей своей красе, на горячем белом арабе, в дорогом, расшитом золотыми позументами, малиновом бархатном кафтане – предстал перед крепостными воротами. Он грозно взмахнул сверкнувшей, как маленькая молния, шашкой и во всеуслышанье провозгласил, стараясь перекричать шум битвы и галдеж своей несметной толпы:
– Детушки, на штурм! Бей государевых ослушников, ломай к чертям ворота!
Толпа воодушевилась еще больше. Послышались возгласы: «Сам надежа с нами!» Ворота под ударами топоров, под напором множества тел жалобно затрещали. Атаманы свиты предостерегали государя, чтобы поберегся – не ровен час подстрелят из крепости. Тот беззаботно отмахивался:
– Глупые вы люди, детушки. Пули с ядрами, чай, не для царей льются! Я, братья казаки, заговоренный!
Ворота вскоре соскочили с петель, с оглушительным треском рухнули внутрь крепости. Клокочущее человеческое море ворвалось в Нижне-Озерную. Впереди меж домов мелькали зеленые спины улепетывавших с вала солдат. Степан Атаров быстро догнал крайнего, не соображая, что делает, в горячке боя, с потягом рубанул его клинком по затылку. Череп несчастного с треском лопнул, развалился на две половинки, солдат, выронив ружье, зарылся лицом в лопухи у забора. Казак издал дикий, гортанный победный крик, как, возможно, кричали в глубокую старину хозяева этих степных мест – золотоордынские татары, побежал искать следующую жертву.
Майора Харлова и нескольких офицеров с капралами, до конца не отходивших от раскаленных пушек, изрубили в капусту, побросавших ружья солдат согнали на площадь, где, по обычаю, государь принял у них присягу. Уцелевшим солдатам тут же, на мясной колоде, оттяпали тесаком косы – поверстали в казаки. Ружья отобрали, оставив только холодное оружие и штыки.
Государь не очень жаловал своих недавних супротивников и полностью им не доверял. В поверженной крепости забрали все пушки, пять бочонков пороха, ядра, провиант и фураж для лошадей. Местного обывателя, вышедшего встречать государя с хлебом-солью, назначили комендантом, поручили ему, по своему обыкновению, уход за ранеными и в тот же день выступили к Татищевой.