Из вырученных от продажи рыбы и икры денег десять с половиной тысяч Бородин уплачивал в государственную казну в форме налога, остальные обещался потратить на нужды Войска, а также распределить в виде паев казакам. Но паи год от году становились все скуднее и скуднее, а потом и вовсе пропали, войсковые нужды тоже атаманом не финансировались. Городок приходил в запустение, оборонительные сооружения постепенно ветшали и разваливались, простые казаки беднели и затягивали потуже кушаки на кафтанах и чекменях, а атаман Бородин со старшинами и немногочисленной послушной стороной жирели и обогащались на народном горе. Принуждая казачью голытьбу работать у себя на хуторах, а также на рыбных промыслах, заниматься засолкой и продажей рыбы и икры, старшины наживали до двадцати тысяч рублей в год, а атаман Бородин – и того больше.
Первым не выдержал скандалист и верховод всех несогласных Зарубин Чика. Где-то неделю спустя малого декабрьского багрения, увидав Мартемьяна Бородина на майдане, он не скинул традиционно в приветствии лохматой овчинной папахи. Гневно грозясь атаману жилистым своим кулачиной, не раз добре отделывавшим в детстве гладкую наглючую рожу Матюшки, Иван закричал во всеуслышание, при большом стечении городского народу:
– Атаман, с чего паи от продажи откупной рыбы отменил? Где наши трудовые, казачьи денежки? Почему старшины царицыно жалованье не додают? Почто недоимки якобы в государеву казну берешь с каждого казачьего дыма, а на самом деле свою мошну набиваешь? А ну ответствуй как ни на есть обчеству!
– Верно Чика шумит, – поддержали Ивана казаки, – справедливо!.. Давай отчет, Матюшка! Мы тебя в атаманы выбирали, мы и скинем. Не нужен нам такой атаман! Гэть!
– А ну, казаки-молодцы, взять застрельщика, – кивнул атаман своим и указал на Зарубина.
С десяток холуев послушной стороны, постоянно крутившихся возле атамана, во главе с двумя старшинами бросились исполнять его повеление. Чику окружили плотным кольцом, выбили из руки выхваченную из ножен саблю, повалили на землю, стали вязать татарским арканом. Еще с дюжину старшин и послушных кинулось на толпу, оттесняя зевак от Зарубина. Верный пес Бородина старшина Петр Скворкин выстрелил в воздух из пистолета.
– Разойдись, вашу мать, по хатам!.. Казаки, к пальбе готовьсь!
Безоружная толпа в страхе отхлынула от вскинувших дружно ружья казаков послушной стороны. На майдан из проулка с гиком и визгом, крутя над головой кривыми саблями и короткими турецкими ятаганами, вылетело десятка три конных татар и калмыков – сверхкоштных казаков – во главе со своим старшиной, которых Мартемьян подкармливал из собственных средств, используя для подавления беспорядков.
– Винимся, атаман, не вели казнить! – повалились на колени, прямо в декабрьский рыхлый снег, оробевшие горожане при виде вооруженных всадников.
Бородин дал знак, и сверхкоштные, со звоном вложив сабли в ножны, охватили полукругом центр майдана, куда атаманские холуи уже волокли связанного по рукам и ногам Ваньку Зарубина.
– Плетюганов ему всыпьте, братцы, по первое число, – объявил свой скорый приговор атаман, – чтоб остальным неповадно было!
Из канцелярии вынесли длинную дубовую скамью, уложили на нее спиной вверх связанного Чику, грубо сорвали с плеч потертый старенький кафтан и рубаху. На шею ему уселся здоровый рыжеволосый казак старшинской стороны, за ноги ухватились двое. Исполнявший роль ката, которая ему весьма нравилась, сверхкоштный яицкий казак татарин Карим Тугушев взял в руки тяжелый, с длинным змеевидным хвостом арапник. Толпа на площади глухо ахнула, когда страшный арапник молниеносно взвился вверх, со свистом рассек морозный декабрьский воздух и с силой захлестнул обнаженную мускулистую спину казака. На теле несчастного тут же отпечатался широкий кровавый рубец. Зарубин-Чика дернулся всем телом, заскрежетал от боли зубами, но стерпел, не крикнул. На крепко закушенных губах его под усами показалась кровь. Второй удар перечеркнул спину крест-накрест. Чика опять громко заскрежетал зубами – аж слышно было на площади. Черные цыганские глаза его полезли из орбит, в уголках глаз показались слезы.
– Держися, Чика, мы с тобой! – не удержавшись, крикнул из толпы казаков, подбодрил друга верный Тимоха Мясников.
– Кто кричал, шайтан? А ну-ка выходи, мало-мало, турма пайдеш! – направили коней на толпу татары с калмыками. Но Мясникова и след простыл: прикрытый товарищами, он поспешил вон с площади.
Экзекуция продолжалась. Арапник в руках палача Тугушева все так же зловеще свистел, сдирая со спины Ваньки Зарубина клочья белой, не загорелой кожи. Вся спина покрылась уже кровоточащими красными полосами. Чика, перестав скрежетать зубами, грязно матерился, посылая проклятья Матюшке Бородину.
– Отольются тебе, иуда, казачьи слезы! Будет ужо тебе, каиново племя! Будет!.. Чтоб тебя черти в пекле на вертеле поджарили, поросячий отросток! Чтоб тебе в задницу кол вошел, а во рту твоем поганом вышел! Чтоб у тебя ноги отсохли и ты на двор до нужника не ходил, а под себя гадил! Чтоб у тебя загребущие руки отвалились и ты чарку с горилкой до блевотного рыла своего не донес! Чтоб у тебя на шее зоб вырос, на спине – горб, а на лбе – хрен жеребячий! Чтоб ты до утра не дожил, а твою матерю сатана на косогоре тискал…
В толпе на площади от слов Зарубина смеялись казаки и стыдливо прикрывали расшитыми утирками рты казачки. Мартемьян Бородин побагровел от злости. Подлетев к татарину, резко выхватил из рук его арапник, сам заработал им по исполосованной, окровавленной спине Зарубина. Атаман хотел выбить из уст истязуемого мольбы о пощаде, крик боли, но в ответ на удары по-прежнему летели только отборная площадная брань и проклятия.
Глава 9Начало Яицкой смуты
Тимоха Мясников этим же вечером осторожно поскребся в оконницу, затянутую бычьим пузырем, неказистой, бедной хатенки Михаила Атарова. Открыла ему Мишкина жинка, красивая молодая оренбургская казачка Варвара.
– Чего надо? – строго спросила она, как и все городские хозяйки опасавшаяся за своего супруга: как бы не влез, дурень, в крамолу против войскового атамана, видевшая во всяком пришлом госте смутьяна и разбойника, особенно в Тимохе – лучшем дружке битого только что на майдане Зарубина.
– Мне бы Михаила Родионыча на пару слов… – робко замялся на пороге казак.
Михаил вышел на голос из горницы в накинутом на плечи нагольном тулупе и в шапке, поманил Мясникова на улицу.
– Пойдем на двор, Тимофей. В хате сидеть – жарко от печки. Запаримся.
Тимоха охотно направился вслед за Михаилом, во дворе зашли за старую баню, присели на чурбаки под раскидистой старой вишней. Закурили трубки.
– Видал, что Бородин вытворяет? – без обиняков начал Тимофей Мясников. – Сегодня Чику выпорол, завтра и до нас черед дойдет… Совсем обнаглел, собака!
– А что сделаешь? – безнадежно глянул на собеседника Михаил. – У них, у старшин, сила, а у нас что?
– Врешь, Михаил, – не согласился Тимоха, – это нас, войсковых – сила, потому что мы – народ! А народ завсегда прав… А их, старшин и псов их верных, сколько? Горсть… Их смести – нечего делать! А прогоним Матюшку Бородина со старшинами – нам воля! Нового атамана изберем, своего, войскового, из бедных. И старшин – тоже. Жалованье по справедливости распределять учнем, и паевые деньги за откуп рыбных промыслов – тоже.
Михаил повертел с сомнением головой, глухо признался:
– Старики спрашивали надысь у атамана за откупа… Он говорит, что дела у откупщиков – купцов и подрядчиков – идут худо, рыбы почти нет, цены на рынках в связи с конкуренцией астраханских купцов падают, денег едва на погашение государственной пошлины хватает.
– Брешет, сукин сын! – гневно ударил кулаком по коленке горячий Мясников. – То-то он со старшинами как сыр в масле катаются… Деньжата, значится, есть, токмо не про нашу честь! Делегацию в Оренбург снаряжать надо. С челобитной губернатору.
– Это дело, – обрадовался Михаил, что Тимоха не призывает бунтовать. – Только в Оренбург писать бесполезно, там среди чиновников в губернской канцелярии у Матюшки все схвачено. Купил он все оренбургское начальство с потрохами!.. Лучше петицию в Петербург послать, самой государыне. А в челобитной все обстоятельно прописать о лихоимствах Матюшки… Вот только кто напишет?
– Я в грамоте – ни в зуб ногой… – признался Тимоха. – А давай к Якову Почиталину сходим. У него сын-малолетка Ванька большой мастак в писарском деле.
На том и порешили.
У Якова Почиталина они застали опередивших их Максима Шигаева и Петра Тамбовцева. Жестокая расправа с авторитетным среди бедноты Иваном Зарубиным переполнила чашу терпения казаков, всколыхнула весь городок. Казаки непослушной, войсковой стороны решили действовать.
В доме престарелого Якова Почиталина собрался своеобразный штаб недовольных. Малолетнего сынишку хозяина Ваньку усадили за стол в кухне, сунули ему в руку перо и бумагу, велели писать челобитную матушке-императрице. Каждый подсказывал что-то свое, поправлял товарища, спорил. Иван Почиталин несколько раз переписывал документ, когда, наконец, к полуночи, не был совместно сочинен окончательный вариант.
В челобитной подробно перечислялись все прегрешения и злоупотребления Бородина и верных ему лиходеев-старшин, красочно описывалась сегодняшняя расправа над Иваном Зарубиным, убийства в степи невольников, воровство казачьего жалованья и сокрытие от казны средств, полученных от купцов и подрядчиков за откуп рыбных угодий. Казаки просили позволить им переизбрать войскового атамана и старшин и взыскать с Бородина и его подручных неустойку в пользу Войска за невыплаченное жалованье и рыбные паи.
На следующий день ряды несогласных пополнились: узнав о составленной казаками челобитной царице Екатерине, старшина Иван Логинов, сочувствовавший простым казакам, предложил собрать по городку подписи, а кто не знает грамоты – пускай ставит крест. Всем эта идея понравилась, и старшине Логинову торжественно вручили челобитную, чтобы он первый приложил к ней свою руку. Иван Логинов призвал своих приятелей, сотника Копеечкина и казака Ульянова, также недовольных лихими деяниями атамана Бородина и старшин, и они втроем за неделю обошли весь городок, собирая подписи казаков непослушной стороны. Всего набралось около двух тысяч восьмисот подписей.