Джон КолльерПоклонник
Подобно перепуганному котенку, Алан Остен прокрался по темной скрипучей лестнице на верхний этаж и, стоя на еле освещенной лестничной площадке, долго всматривался в таблички на дверях, пока не отыскал нужную.
Как ему было сказано, он толкнул незапертую дверь и оказался в комнатке, вмещавшей кухонный стол, кресло-качалку и простой стул. На бурой стене висела полка, на которой стояли разнообразные флаконы и бутыли.
В качалке сидел старик и читал газету.
Алан молча вручил ему карточку.
— Садитесь, мистер Остен, — вежливо предложил старик. — Рад с вами познакомиться.
— Правда ли, — спросил Алан, — что у вас есть средство, которое обладает… некоторыми необычными свойствами?
— Дорогой друг, — ответил старик, — мои средства немногочисленны — я не имею дела с успокаивающими и слабительными микстурами. Но среди них нет ни одного, которое можно было бы охарактеризовать как обычное…
— Дело в том… — начал Алан.
— Например, — старик снял с полки бутылочку, — в этом сосуде заключена жидкость прозрачная, как вода, практически безвкусная, неуловимая в кофе, молоке, вине или в ином напитке. Кстати, и при любом вскрытии в морге ее невозможно обнаружить.
— Вы хотите сказать, что это яд? — воскликнул перепуганный Алан.
— Если вам удобнее, то называйте это чистящим средством. Ведь жизнь нуждается в чистке. Или обзовите его пятновыводителем. Сгинь, проклятое пятно! Догорай, огарок!
— Я не нуждаюсь ни в чем подобном, — решительно заявил Алан.
— Может, это даже и к лучшему, — заметил старик. — Вы знаете, сколько это стоит? За чайную ложку — а этого вполне достаточно! — я прошу пять тысяч долларов. И ни цента меньше!
— Надеюсь, другие ваши микстуры стоят не так дорого? — с надеждой произнес Алан.
— Ну разумеется! — ответил старик. — Было бы непорядочно спрашивать такие деньги за приворотное зелье. Молодые люди, которые нуждаются в приворотном зелье, редко могут потратить пять тысяч долларов. Иначе бы им оно не понадобилось.
— Яс вами совершенно согласен! — воскликнул Алан.
— Если бы я не торговал приворотным зельем, — старик достал с полки другой флакон, — то о своем другом изделии я бы не стал вам говорить. Человек держит язык за зубами, если он тебе чем-то обязан.
— А эти… средства… Они не просто… Ну, вы понимаете!
— Нет, не опасайтесь, — успокоил его старик. — Период их действия продолжителен. Он выходит далеко за пределы одной вспышки чувства. Любую вспышку они в себя, конечно, включают. Их хватает в избытке на все вспышки. Вечное средство!
— О боже, как любопытно! — Алан пытался изобразить научную объективность. — Именно любопытно!
— Обратите внимание на духовную сторону, — предложил старик.
— Я уже обратил, — признался Алан.
— Мое средство превращает равнодушие в преданность. Презрение в преклонение. Заставьте юную леди выпить лишь каплю моего снадобья, — его аромат будет незаметен в супе, соке или коктейле, — и как бы ни была она легкомысленна и общительна, она немедленно изменится. Ей ничего не будет нужно — лишь одиночество. И вы.
— В это трудно поверить, — сказал Алан. — Она без ума от вечеринок.
— Она откажется от вечеринок — ведь там вы можете встретить другую девушку.
— Она будет ревновать? — Алан был потрясен. — Ревновать меня?
— Она захочет заменить собой весь мир.
— Для меня она уже заменила весь мир. Только сама этого не замечает.
— Как только она примет эти капли, сразу заметит. Она будет видеть только вас.
— Прекрасно! — воскликнул Алан.
— Она захочет узнать все, что произошло с вами за день. Ей важно будет каждое сказанное вами слово. Она захочет угадать ваши мысли и понять, почему вдруг улыбка коснулась ваших губ и что вас неожиданно опечалило.
— Это и есть любовь! — заявил Алан.
— Вот именно, — подтвердил старик. — А как она будет заботлива! Она не позволит усталости овладеть вами, она запретит вам сидеть на сквозняке или пропустить обед. Если вы на час задержитесь, она будет в ужасе. Ей покажется, что вас убили или какая-то наглая сирена поймала вас в свои сети.
— Мне трудно вообразить, чтобы Диана так себя вела! — возопил потрясенный Алан.
— Не насилуйте свое воображение, — заметил старик. — К тому же учтите, если какая-то из сирен вас все же соблазнит, соблазняйтесь, не переживайте. Она вас обязательно простит. Конечно, ей будет тяжело, но в конце концов она простит.
— Такого со мной никогда не случится! — поклялся Алан.
— Разумеется, не случится, — подтвердил старик. — Но если и случится, не беспокойтесь. Она никогда не разведется с вами. Со своей стороны, она никогда не даст вам повода не то что для развода, но даже для легкого неудовольствия.
— И сколько же стоит… сколько стоит это волшебное средство? — спросил Алан.
— Куда дешевле, чем пятновыводитель. Мы же договорились, что между нами именно так будем называть мое средство. Пятновыводитель стоит пять тысяч долларов за чайную ложку и ни пенни меньше. Для того чтобы почувствовать нужду в пятновыводителе, надо обладать куда большим жизненным опытом. К тому же пришлось бы откладывать…
— Но сколько стоит приворотное зелье?
— Приворотное зелье? Сущие пустяки.
Старик открыл ящик кухонного стола и достал оттуда махонький, не очень чистый пузырек.
— С вас доллар, — сказал он.
— Вы не представляете, как я вам благодарен, — прошептал Алан, глядя, как старик капает в пузырек из флакона.
— Рад вам угодить, — ответил старик. — Когда во второй половине жизни мои клиенты возвращаются, они уже куда богаче и нуждаются в более дорогих средствах. Берите ваше зелье. И убедитесь, насколько оно действенно.
— Еще раз спасибо, — сказал Алан. — Прощайте.
— Оревуар, — откликнулся старик. — До свидания.
Роберт СилвербергСущественная ошибка
Она готова меня спасать. Она — поэтесса. Нигде не служит, живет на моем этаже, немного ближе к холлу. Ей не больше тридцати. Выше меня, длинные курчавые волосы, нос острый, с горбинкой. Обдуманная небрежность в одежде, тщательно подобранные, потрепанные наряды. Очень блестящие глаза. У меня нет намерения определять сексуальную привлекательность землян, но, судя по замечаниям мужчин, живущих в нашем отеле, ее внешность не представляет интереса. Я часто встречаюсь с ней по пути к себе в комнату. Она всегда мне улыбается. Не сомневаюсь, что про себя она говорит:
— О, бедный одинокий мужчина! Дай разделить с тобой бремя твоей несчастной жизни, дай показать тебе, что значит любовь, потому что я тоже знаю цену одиночеству.
В действительности она ничего такого не говорит. Но ее намерения очевидны. При виде меня в ее глазах появляется какое-то голодное выражение, смесь материнского с (подозреваю) сексуальным. На ее лице отражается сумасшедшее напряжение.
Ее зовут Элизабет Кук.
— Вы любите поэзию, мистер Нечт? — спросила она меня сегодня утром, когда мы вместе поднимались в нашем древнем лифте.
Спустя час она постучала в мою дверь.
— Кое-что вам почитать, — сказала она. — Это я написала.
Пачка больших желтых листов бумаги со скрепкой наверху — стихи, неряшливо отпечатанные на мимеографе.
— Если вам понравится, можете оставить себе, — пояснила она. — У меня много экземпляров.
Она была одета в яркие вельветовые бриджи и тонкую розовую блузку, сквозь которую просвечивали ее маленькие конусообразные груди. Они показались мне не очень функциональными. Когда она увидела, что я их рассматриваю, она трижды моргнула и раздула ноздри. Знак вожделения?
Я прочитал эти стихи. Пристойно ли мне высказывать свое суждение о них? Даже несмотря на то, что я прожил на этой планете одиннадцать лет и достаточно хорошо владею разговорным английским, могу ли я действительно постичь внутреннюю сущность поэзии? Ее стихи показались мне довольно плохими. Напыщенные, тяжелые, охватывающие, как они это называют, срезы жизни. Мир вокруг поэтессы жестокий, грубый, город — недружелюбный. Жалобы на барьеры между людьми. Начало первого стихотворения:
Он ошибся.
Большой черный мужчина с налитыми кровью глазами.
Изношенная куртка. Запах дешевого вина.
Подозреваю, нож в кармане.
Во взгляде на меня дурные намерения.
Насильник, наркоман.
Он думает: рабыня, любовница, сука.
Я думаю: черный брат, давай вместе развлечемся.
Давай отправимся в любовь…
И так далее. Теплая определенная эмоция. Но разве призыв к любви, направленный на средоточие порока, может быть смыслом поэзии? Я заложил стихи в сканер и отправил их домой, хотя сомневаюсь, что они многое объяснят о Земле. Элизабет была бы польщена, если бы знала, что, имея так мало читателей здесь, она приобрела новых где-то вдалеке, на расстоянии девяноста световых лет. Но, конечно, я не могу ей об этом сказать.
Очень скоро она вернулась.
— Вам понравилось? — спросила она.
— Очень. Вы сочувствуете тем, кто страдает.
Думаю, она рассчитывала, что я приглашу ее зайти. Я был осторожен и в этот раз не смотрел на ее груди.
Отель расположен на Западной 23-ей улице. Ему, должно быть, больше ста лет. Фасад дома — барочный, а интерьер являет собой образец утонченного распада. Традиционно в отеле селится богема. Жильцы, в большинстве, постоянные, многие из них художники, писатели, сценаристы и тому подобное. Я прожил здесь девять лет и знаю многих жильцов по именам. Они меня — тоже. Но я избегаю близких знакомств, и все уважают мой образ жизни. Я никого не приглашаю в свою комнату. Иногда позволяю себе принять приглашение пойти к кому-нибудь в гости, так как одной из моих обязанностей является передача сообщений об образе жизни землян. Элизабет — первая, кто пытается пересечь невидимый барьер уединенности, которым я себя окружил. Не знаю, как мне удастся с этим справиться. Она живет здесь уже около трех лет. Ее внимание ко мне стало заметным месяцев десять тому назад, и последние пять или шесть недель она особенно надоедлива. Объяснение неизбежно. Или мне придется попросить ее оставить меня в покое, или я окажусь втянутым в недопустимую ситуацию. Возможно, она найдет кого-нибудь еще более несчастного, прежде чем все это произойдет.