Нам-то понятно, что просидеть 2 года в одиночке, практически без мужиков, а ТЕОретически — с двумя мужиками — Отцом и Сыном, и пребывая в озабоченном искании, мужик ли Дух Святой? — не каждая потянет. И от бесовского искушения, усиленного голубым пером, не очень то крестом оборонишься, и не такие тертые бабы ломались. А Машка-ведьма не по своей воле тут свечки оплавляла.
С другой стороны, Иван тоже давненько дома не был. А Москва на него, природного москвича, всегда однозначно действовала.
Короче, итогом беспорядочной свалки во имя Божье (поскольку «Бог — есть Любовь») стало распитие спиртного напитка и такой же беспорядочный рассказ грешной монахини Марфы.
Иван с удивлением узнал секрет вечной молодости, который, правда, как мы можем заметить, теперь несколько отличался от «царского», напоминавшего зэковский рецепт улучшения чувств путем вшивания посторонних предметов в трепетную боеголовку. А вот этот рецепт в новом изложении.
Каждый год в эту пору Птица Сирин несет одно яйцо. Не простое, а золотое. Несет без каких бы то ни было контактов с птичьими мужиками. Такое чудо возможно не только среди библейских дев, но и в повседневной сельской жизни. Каждый знает, что курица тоже несет яйца без помощи петуха, правда, они получаются «диетические», то есть непорочные, для насиживания непригодные. Поскольку нам сирино-ферму разводить не нужно, то страху в птичьей святости нет. Яйцо Птицы Сирин содержит желток, белок, жиры и углеводы, но и еще кое-что...
Тут, внимание! — ведьма то ли начинает врать Ивану-казаку, то ли правду говорить. Тогда выходит, что врала она Ивану-царю. Впрочем, врала во спасение.
... Это кое-что — птичьи чары. Они излучаются по ходу птичьего пения. В пении Сирин содержится огромный волшебный заряд, мощная вибрационная энергия, как в мантрах или рок-н-роле. Сирин своим пением может и в спокойном состоянии покалечить. Или, наоборот, вылечить. А в яйценосном экстазе — тем более. Так что,.. — тут Марья опять размечталась чисто по-женски, — если заняться любовью под пение Птицы Сирин, когда она золотое яйцо несет, то молодости запасешь на целый век, — не людской век, а буквальный — астрономический!
Уж не знаю, намекала ли Марья на свою способность послужить инструментом молодецкой подзарядки и набивалась в Сибирь, или на второй круг прямо здесь и сейчас собиралась, но ударил малый, «трапезный» колокол, и жизнь обыденная повлекла наших героев, каждого своим путем. Марфа убрела откушать, чего Бог послал, причем благодарственная молитва у нее получилась двусмысленной, с акцентом на слова «...даждь нам днесь», так что Бог даже растерялся, чего ей давать ежедневно?
А Иван прошмыгнул в свою белогородскую избушку, где его дожидался посыльный из Кремля. Поехали к царю.
Царь Иван Васильевич выглядел лучше прежнего. Он точно знал, что ему говорить, что делать, на что надеяться, и поэтому производил впечатление совершенно здорового человека. Он сегодня спал спокойно, мальчиков кровавых во сне не наблюдал, проснулся поздно. Потому что лег далеко за полночь.
Царь радостно принял Ивана, объявил о пожаловании деньгами и сукнами на одежду, разрешил набрать в Московской земле охотников для заселения Сибири и повелел отправить Маметкула в Москву.
Взамен старой «опасной» грамоты Ермаку с товарищами была пожалована новая, настоящая. В ней Иоанн IV милостиво объявлял разбойникам забвение старых вин, отмену былых приговоров, обещал вечную благодарность царственных потомков. Ермак был назван князем Сибирским, ему было поручено «устраивать завоеванную землю». То есть, Ермак не просто возводился в благородное сословие, причислялся к государственной элите, но и определялся на сибирское генерал-губернаторство. «Князь Сибирский», это, как удельный князь Рязанский или Тверской. Уделов, конечно, на Руси уже давно не было, но прямая фраза «об устроении завоеванной земли» давала Ермаку неограниченную власть за Уралом. Но это было гладко на бумаге. На этом бумажная обертка кончилась, и проявился тайный плод ночных бдений Ивана Васильевича Грозного.
Дальнейшими статьями указа «для принятия сибирских городов» из Москвы посылались уже знакомый нам воевода князь Семен Болховской и некий дворянин Иван Глухов, предназначенный быть тобольским головой, с отрядом лучших московских стрельцов...
Вот, дорогие читатели, это — спецназ! Не верите? А что это за «принятие сибирских городов» у «князя Сибирского«? Это Стефан Баторий шел на Русь «принять города» Смоленск, Псков, а то и Москву у князя Московского. А у Ермака, пожалованного «устроением завоеванной земли», чего было «принимать»?
Просто с этого момента игра должна была играться по московским нотам. Иван Кольцо становился заложником. По нему у Болховского и Глухова имелась четкая инструкция: кончать, как доедут до места. Такая же участь ожидала всю казачью верхушку, перечисленную еще в приговоре 1570 года. А Ермак? И Ермак с ними, но отдельно, по обстоятельствам, — все-таки «князь»! Вернемся на полночи назад, подсмотрим и подслушаем судьбу Ермошки нашего, нагаданную и насуженную безумным царем.
Глава 301583ИскерВосход сибирской Луны
Ермак познакомился с царевной. Еще одно Копыто бывшего Коня Кучума — кажется, Левое Переднее, мирза Карача, прискакало в Искер сдаваться. То есть, приносить присягу на верность новым хозяевам. Взамен Карача желал подтверждения родовых прав на кочевья в верховьях Иртыша. Ермак и не думал торговаться, но у Карачи для поднятия цены имелась ценная заначка — царевна Айслу. Младшая (сводная через гарем) сестра Маметкула оказалась в кибитках Карачи в суматохе прошлогоднего бегства. Имя ее означало что-то, связанное с Луной, все прочие достоинства, мимически представленные бывшим Левым Копытом, обещали массу удовольствий. И когда свита Карачи уползла из Ермаковой избы, пятясь на карачках, Айслу осталась сидеть в углу. Ермак велел Порфирию как-то пристроить принцессу, и Святой обнаружил, что девица знает основы разговорной русской речи, — выучилась у пленных кузнецов. Айслу сначала приставили к излечению новых, вагайских ран пленного брата, потом использовали как переводчицу и вообще по хозяйству.
С некоторых пор Ермак стал приглашать Айслу для разъяснения бытовых и прочих татарских понятий. А потом она и для политики пригодилась. Никто не мог доходчивей царевны объяснить согражданам новый порядок, ненасильственную казачью Конституцию.
Всю весну Айслу прожила по соседству с Ермаком, провожала его до причала при убытии на Тобол или в верховья, встречала при возвращении. Однажды Ермак вернулся с Тобола, и Айслу позвали на пир. Там она увидела среди прибывших странного человека, до глаз перевязанного черным платком. Оказалось, это Богдан — «человек, дарованный Богом», — один из друзей Ермака. У Богдана имелась ручная птица, и Айслу попросили определить ее породу. Ермак подвел девушку к большой клетке и снял с решетки накидку. Айслу посмотрела на Птицу. Птица посмотрела на Айслу. «Красивая!» — подумала Айслу.
— Кррассивая! — сказала Птица.
Птица высказалась вслух впервые, поэтому начался переполох. Айслу лишилась чувств. За ней последовал Святой Порфирий. Этих самых чувствительных товарищей стали отпаивать водкой, и Порфирию полегчало, а царевне поплохело. Ермак, хлебнувший за компанию, тоже подавился свежеприготовленным продуктом, толкнул Никиту Пана. Пан взвыл от боли, — прошлогодние раны новгородца болели по весне невыносимо. Птица заметалась и закудахтала, Богдан решил прикрыть ее от стыда и взмахнул покрывалом, но Сирин не хотела прятаться. Она решила, что честная компания нуждается в умиротворении, и запела.
Сразу все наладилось. Чарки заходили по правильным орбитам, царевна Айслу порозовела, Святой Порфирий узрел в ней пречистое воплощение, а у Никиты стихла боль в надрубленной ключице...
Айслу и Сирин подружились, много времени проводили вместе, и уже никому, кроме царевны, Боронбош не доверял Птицу, уезжая по делам. В общении с Айслу у Птицы проклюнулась разговорная речь. Глубинный словарный запас у нее имелся еще с Тобола, но активным он стал именно теперь. Принцессе оставалось только фильтровать птичий базар, объяснять Сирин, какие слова пристойны, какие нет. Так пришлось довольно много поработать над искоренением или, хотя бы, исключением из повседневного употребления большинства оборотов, подслушанных Птицей в Тобольском лагере, некоторых святотатственных словосочетаний Порфирия и пяных анекдотов Пана. На всякий случай Айслу морщила лобик, когда Птица кричала что-то по-немецки или по-шведски. Мало ли что содержалось в этих рубленых звуках?
Глава 311583ИскерСафьяновая контрреволюция
Прошла весна 1583 года. Однажды под вечер в Искер приплыла казачья чайка, из которой на берег буквально выпала шестерка взмокших гребцов. Ветер дул верховой, под парусом идти не получалось, и «марафонцы» два дня убивались на веслах. Но и деваться было некуда, весть воистину привезли «марафонскую»: из Кукуя доносили о приходе московских войск.
Всю ночь и весь следующий день шел военный совет. Атаманы заперлись в Кучумовом дворце, ели, не прерывая «думы», спали сидя, или не спали вовсе. Иногда для консультаций во дворец тащили кого-то из татар, тогда Айслу и прижившийся при Богдане Пешка поочередно приглашались для перевода. Пешка переводил с заиртышских, Айслу — с южных, степных наречий. Только Птица оставалась не при делах. «Конечно, — думала она, — когда говорят пушки, нам, Музам, приходится помалкивать». Айслу убегала, и Сирин в пустой комнате материлась от души: «Ja, natuerlich, das ist Schweinerei, mich zum Rat nicht laden!».
Итак, известно было вот что. В конце июня в Пермь из Казани приплыл тамошний казачий резидент. Он дежурил среди татар в одиночку, и то, что бросил пост, свидетельствовало о чрезвычайности событий. Таковым событием резидент-гонец посчитал стремительный проезд через Казань двух «благородных», сотни московских стрельцов и многих всяких прочих людей в штатском. Не успели пермские «члены казачества» обдумать эту весть, как с пристани доложили о подходе вереницы стругов. Дальнейшее наблюдение показало: