ты, земное тело, поглотило ту жемчужину, что Бог дал моему отцу Адаму в раю»[182]. Эта жемчужина — средоточие божественного в человеке, ее необходимо найти, увидеть. Но это возможно лишь тогда, когда Христос пробудит человека ото сна его души и воспламенит его дух: «Пред тобой лежу я как покойник, жизнь которого крохотной искоркой трепещет на его нёбе…»[183] Гностические акты Фомы помимо прочего содержат «Песнь о жемчужине», где речь идет о получении царским сыном утраченной жемчужины после того, как он спустился из светлого небесного мира в земную юдоль. Но ищущий находится в опасности забыть свое небесное происхождение — Бёме именует его «первое отечество». Ищущий нуждается в гнозисе (познании) как даре пробуждения и воспоминания. Для Бёме тот, кто встречает блуждающую душу, — сам Христос. Когда это происходит, душа обретает истинное зрение. «Как только это случилось, и открылась искра божественного света… Господь Христос сказал милостиво: твори покаяние… и ты обретешь милость мою!»[184]
Сделаем выводы: тексты, которые мы цитировали в предыдущих главах, должны были дать представление о ясновидении Бёме, о его усилиях по преображению душ учеников. Очевидно, что видение Бога и видение мира, его познание человека и мудрость о Христе не могут быть вмещены в жесткую схему. Бёме пытается изведать глубины божества, используя смелый язык уподоблений, его мудрость о человеке и мудрость о Христе достигает цели, если человек в результате свободного выбора вступает на путь следования Христу. Ибо «всякое мудрование и искание воли Божией без обращения сердца — пустая вещь»[185]. «Должна восстать совсем новая воля из смерти Христа, да, она должна родиться в вочеловечении Христа и восстать в Его воскресении»[186]. Тем самым гёрлицкий сапожник вступает в ряды посвященных, хранящих розенкрейцерское познание как синтез божественной, человеческой и мирской мудрости:
Ex deo nascimur.
In Christo morimur.
Per Spiritum Sanctum reviviscimus.
Из Бога мы рождены.
Во Христе умираем мы,
В Святом Духе будем мы возрождены.
Протест протестанта Бёме
Отношения Бёме к церкви и его понимание Христа заслуживают особого рассмотрения. С одной стороны, он чувствует себя обязанным религиозной традиции своих отцов, с другой стороны, он сообщает свои сомнения относительно известных форм существования церкви его времени. Бёме не только осмеливается на критику, он разрабатывает различные проекты, например излагает, каким образом следует читать Библию или по какому пути следует идти, чтобы достичь Христа.
Прежде всего мы должны исходить из того, что сапожник получил христианское воспитание в его лютеранской версии. Как видно из его биографии, семья Бёме, давно осевшая в Альт-Зайденберге, была в весьма близких отношениях с церковной общиной. На это указывают упомянутые выше записи в деревенской церкви Зайден- берга. Переживания мистических видений ничего не изменили в его личном отношении к гёрлицкой общине. Бёме каждое воскресенье сидел не только перед кафедрой Мартина Моллера, но и перед кафедрой Грегора Рихтера. Само собой разумеется, что язык Бёме — производное языка лютеранской Библии XVII века. К тому же он действительно интенсивно изучал Библию. Зная об этом, можно легко объяснить обилие бесчисленных намеков и весьма многочисленных прямых цитат из Библии. Один только лишь «список мест и изречений из Священного Писания» в издании 1730 года насчитывает 49 страниц.
Молитвенник Мартина Лютера сильно повлиял на Бёме. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Бёме, как усердному слушателю проповедей и читателю Библии, были известны основы теологии Реформации. По аналогии, и у Бёме в центре стоит Крест Христов. Тем не менее не следует недооценивать различия, на которые он неоднократно указывает. Правда, при этом он имеет в виду не столько самого Лютера, сколько его бранчливых поклонников из лагеря протестантской ортодоксии.
Якоб Бёме в будничной жизни был робким и легко поддающимся запугиванию человеком и поэтому может быть сочтен мужем робости и послушания. Но в тех случаях, когда речь шла о том, чтобы декларировать свою программу в диспуте или полемической беседе, он оказывался смелым человеком, сознающим свою пророческую миссию; он был достаточно дерзок, когда чувствовал, что ревнует о Боге, служит своему делу. Ради этого он позволял себе остроту пера. Авторитетам школы и церкви он бесстрашно противопоставлял собственный авторитет как «безо всякой заслуги и достоинства» полученный им дар. Он даже не пытался намекать, какой из этих авторитетов, по его мнению, располагает высшими правами. Такая самооценка проявляется уже в «Утренней заре». Сапожник, обычно столь робкий, выступает почти как грубый провокатор против приверженцев установки, сообразно которой внешняя ученость, диплом и титул значат больше, чем духовное видение: «Ты не должен насмехаться над моим духом. Он произошел не от дикого зверя, но рожден моей силой и просветлен Святым Духом. Все, что я тут пишу, не лишено знания. Если же ты, как гедонист и ленивая свинья дьявола, по его побуждению будешь издеваться над этими вещами и скажешь: «Этот дурак нс восходил на небо, ничего не слышал и нс видел, все это — сказки», — то я в силу моего познания хочу тебя призвать к ответу перед Богом. И хотя телесно я слаб, чтобы доставить тебя туда, куда ты заслуживаешь, Тот, Кто дал мне знание, достаточно силен, чтобы сбросить тебя в бездну ада. Так что будь начеку!»[187]
Отсюда ясно, что для лютеранина Бёме Реформация — это не то учение, которое окончательно разработано и оформлено в посланиях и которое можно предъявить в письменной форме. Девиз «ecclesia semper reformanda» — церковь всегда нуждается в обновлении — никогда не был для него бессодержательным паролем. Уверенность, что Реформация продолжается, — часть его жизненного содержания. Она была для него фактом познания. Несомненно, что до последнего мгновения он ожидал глубоких преобразований, которые должны были проявиться также и в форме внешних изменений. Впрочем, неясно, в чем конкретно должны были проявиться эти изменения посреди Тридцатилетней войны. То, чего Бёме ожидал в полночь — расцвет Лилии, наступление эпохи Лилии, — носит черты скорее предварительного истолкования апокалиптического образа, чем ясного прозрения будущего. Но тем увереннее, однозначнее и конкретнее высказывания Бёме о том, что должно произойти в ходе процесса реформирования в душевно-духовном облике человека. Однако не влечет ли такая ориентация зрения чуждой миру самоуглубленности? Тот, кто ищет ответа на этот вполне законный вопрос, должен прежде всего понять, чем был вызван протест Бёме.
Лютер — монах. Гравюра на меди Лукаса Кранаха ст. 1520
Перед его глазами была церковь, с кафедр которой хотя и проповедовалось «чистое учение» Лютера с его теорией оправдания и апелляцией исключительно к Библии, но проповедники церкви, казалось, имели дело только с буквой Писания и реформаторского вероисповедания. Пламенный Бёме в то же время желал остаться набожным последователем церкви, он болезненно переживал зазор между проповедуемой теологией и пережитой теософией, между дозированной буквой и испытанным духом, между учением об оправдании и путем просветления и освящения. Само собой напрашивается сравнение между религиозными борениями юного августинского монаха Мартина Лютера из Виттенберга и гёрлицкого мастера сапожного дела Якоба Бёме. Его смятение и «крепкая меланхолия», вызванная переживанием глубины бытия, тревожным вопросом о сущности добра и зла, могут быть поставлены в один ряд с размышлениями Лютера о «милостивом Боге». Ими был изведан опыт трагический, ведущий к печали и отчаянию, опыт, который может быть описан, однако не может быть беспрепятственно «пережит другим» и уж тем более не может быть проверен, но тем не менее реальность его содержания, несмотря на его неопределимость, остается неоспоримой.
С другой стороны, для Бёме, как для внимательного наблюдателя процессов, происходящих в церкви и мире, не было тайной, что догматические споры о ключевых понятиях между приверженцами Лютера и Кальвина давно перестали быть просто спорами. Однажды Бёме заметил: «Мнения о Чаше и личности Христа, которые теперь имеют хождение в Германии, выросли на дереве Антихриста, и сами они — его порождения»[188], Быть кальвинистом или же так называемым криптокальвинистом означало общественную диффамацию. Все это было глубоко чуждо Бёме: «Ибо Христос не обитает в спорах, но Он пришел к нам в благодати. И если мы приемлем Его подобающе, то и Он приемлет нас и тогда нет никакой нужды в спорах и мнениях, но Он хочет от нас единственно того, чтобы мы пребывали в Нем, и Он хочет пребывать в нас, а также чтобы мы любили себя в Нем, как Он любит нас в себе…»[189] И теперь необходимо восстановить Адама, в образе которого пало все человечество. Теологические и вероисповедальные споры не решают этой задачи, они, скорее, следствие грехопадения. Иначе говоря: для Бёме имеет решающее значение реальность бытия-в-Христе, как это определяет в своих Посланиях апостол Павел и как это прояснил евангелист Иоанн в многократно приводимой Бёме притче о винограднике и лозе.
Наконец, не следует забывать, что Грегор Рихтер дал сапожнику наглядный урок того, каково действительное состояние церкви, вследствие чего у этого доверчивого члена общины и читателя Библии