Ольга стояла на палубе, куталась в шаль; смотрела на комбинат.
Дым из высокой трубы. Разноцветные дымы из труб помельче. Просто откуда-то дымы… Из-под крыш? Как печка растапливаемая, — отовсюду валит…
«Ищите, может, найдете!»
И найдет. Решение принято, первый шаг сделан; она включилась. Она рассчитывала не только на свою улыбку, она собиралась в ближайший месяц сделать столько, сколько без нее Савчуку не наработать за год. Пусть для кого-то здесь честолюбие, карьера, что-нибудь еще… Она должна показать, что делает комбинат с Яконуром. Она будет жить этим, пока не добьется своего.
Спустилась в кубрик.
Портрет Путинцева на стене… Безмятежность в глазах. Начало века…
Как объяснить Косцовой!
Уголком шали протерла стекло на портрете.
Иван Егорыч отворил воротцы, ждал, когда Белка пройдет во двор. Направил ее ладонью по светлевшему в темноте боку, приложился к теплой, чуть влажной шерсти.
Ну, что ж теперь…
Начальство приехало скоро; в обед выпустил, вечером они прикатили. Ругань была… Знали, видно, что он в них нуждается. Не знали б, так бы не понужали.
Да он и сам после того к ним не пойдет.
Не мог, говорят, подождать!.. Значит, не мог, коли не подождал.
Что сделал, то и сделал… Все же Иван Егорыч вздохнул. Да что ж теперь!
Аня ему сказала: «Проживем, всю жизнь у воды да в тайге…»
Так-то оно так. Да беда, что Яконур теперь не кормилец… Вот в чем беда.
Куда ни посмотри…
Рыбу поизвели хаповым ловом да лесосплавом; ставными неводами, капроновыми сетями; втрое бригады добычу перекрывали, пока все не вычерпали…
В тайге гусеницу травили с самолета, которая шишку объедает, ну и всех, всю живность потравили…
С комбинатом — вот уж ученые сколько упирались, а ведь даже их не послушали. Теперь что? Какая рыба осталась, ушла в Мысовой сор, а прежде там ее и не видали, значит, плохо ей сделалось там, где раньше была; Карп рассказывал, на той стороне рыба на дне лежит…
Всего не стало. Раньше рыбачил да в тайге промышлял, — и себе, и людям. Так всегда и водилось, что приработок был. Разве б понадобилась ему служба, в шестьдесят-то лет!
А что есть еще — на то запреты.
Ты даже так просто ружье в тайгу не возьми.
Запрет!..
Ну и что от этих запретов?
Раньше старики учили. Чтоб самок не бить, даже рябчиков, и разное другое. Строго учили молодых… Это был запрет. Рыбу не ловить до поры — сами между собой договаривались, когда надо…
А то ведь как? Да сиг давно бы снова был, если б вправду запрет! Нам запрет, — а кто-то приедет с бумажкой и ловит; а ведь в городе у них магазины, столовые, все там есть, и дешево, — шофер их один рассказывал, за семьдесят копеек наешься. Или указание приходит бригаде — выловить.
Вот и нету рыбы ни в Яконуре, ни в доме…
Да откуда чему взяться.
Не кормилец стал Яконур!
Иван Егорыч говорил с собой, не мог остановиться, много чего накопилось… долго отодвигал от себя, не хотел так думать, молчал… а теперь вот сказалось само это все.
Говорил…
Отчего, вправду, не говорить.
Винил Яконур. Отчего не винить, коли вправду сделался Яконур не кормилец…
И вдруг Иван Егорыч остановил себя, пресек, — то, что он подумал, представилось ему непозволительным… дурным… кощунственным… запретным.
Что ж выходит?
Яконур перед ним виноват?
Ивану Егорычу стало стыдно, что он худо сказал о Яконуре; попрекнул его, усомнился в нем. Все, что у Ивана Егорыча было, было у него от Яконура. Выходит, он соглашался брать от Яконура добро и обижался, когда Яконур ему отказывал? Его, Иванова, обида была несправедлива еще и потому, что Яконур не мог отказать ему по злобе либо жадности, — у Яконура грудные времена, он и сам в беде, оттого и не может поделиться…
Яконур давал — был хорош, перестал Яконур давать — плох стал? Отрекаться от него, хулить, жаловаться?
Всем одаривал Ивана Егорыча Яконур, чем мог, — пока мог; разве справедливо, разве позволительно пенять ему, когда он недодает, потому что сам терпит.
Да и совсем не по Ивану Егорычу было жаловаться. Чего не случалось с ним в тайге и на воде, как не щипало его. Если вспомнить… Да всегда его на все хватало. Знал он себя. Знал и то, что Аня и Федя за ним.
Так что не мог он, понятно…
…Поужинали дневным уловом.
Две штуки, надо же!
Все-таки еще прорвало…
Долго потом пил чай.
Знакомец из соседней пади не раз ему повторял, — что делается, про то все написано… и как написано, так и идет: сперва постепенно да по разным местам.
Аня ушла доить…
Иван Егорыч достал книгу, отыскал и начал читать: «И когда некоторые говорили о храме, что он украшен дорогими камнями и вкладами, Он сказал: придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне; все будет разрушено». Наставить хотел людей… нарочно Христа для этого послал через женщину… чтоб он с людьми был, говорил с ними. Так все и идет, — повторял знакомец… сколько это еще лет осталось, немного. «Тогда сказал им: восстанет народ на народ, и царство на царство, — продолжал читать Иван Егорыч, — будут большие землетрясения…»
Позвонил раз, другой…
Никого.
Герасим открыл дверь своим ключом, вошел.
Шторы рванулись ему навстречу, зашелестели; прозвенели кольцами.
Герасим захлопнул дверь.
Снял куртку, повесил. Глянул в комнаты.
Ощущение, что все здесь ждало его. Эти комнаты, эти стулья, книги, посуда, игрушки — все смотрели на него: они уверенно его ждали, вот он пришел, они на него смотрели.
Сбежал в кухню.
Взял привычно чайник с привычного места, поставил на плиту… Протягивая руку к переключателю, он уже отворачивался от плиты и делал шаг к столу — все так же привычно…
Не сбежишь.
Пришел кот, стал тереться о штанину.
Герасим сел. Откинулся на спинку стула.
Который год уже, как он познакомился с Лялей, потом с ее дочкой…
Хлопнула дверь, опять взметнулись шторы; Наталья бросилась к нему, забралась к нему на колени:
— Приехал! Приехал!
Заговорила быстро:
— Я маме говорю — он дома сидит и нас ждет, пойдем скорее, а мама говорит, нет его там, у него дел кроме нас с тобой много, а я говорю, нет, вот увидишь, он сидит и нас ждет…
Ляля стояла рядом, улыбалась:
— Мы ходили в магазин, в парикмахерскую…
— Красивые у тебя волосы, — сказал Герасим.
— Это мой собственный цвет! — ответила Ляля из своей комнаты. — Нравится?
Герасим вручил Наталье куклу, камешки с Яконура; Наталья убежала.
Выключил плиту.
Он быстро привык возвращаться каждый вечер в эту квартиру, где его ждали. Здесь был его дом, спокойный и надежный… Они редко приглашали гостей — знали, в чем для них главное достоинство их дома. Он был закрыт для внешнего мира; он принадлежал только им…
Ляля вошла в кухню.
— Ты все сидишь на своем любимом месте?
Поцеловала Герасима в щеку.
— Молодец, что пришел.
Принялась разбирать покупки.
Наталья принесла кота, остановилась, прогнувшись назад от тяжести.
— Мама, Васька не пьет молоко из чашечки! Там, наверное, пенка!
Потом Ляля готовила; Герасим в ванной мыл руки.
Что-то он хотел посмотреть…
Да, глаза!
Ничего особенного…
Голос Ляли:
— Наташенька, ну где ты? Вот теперь, когда надо садиться за стол, ты пропала! Что ты там делаешь?
— Что делаю? Кота смешу.
Герасим спросил:
— Как это тебе удается?
— Ну, он забирается под кровать, а я его смешу, пока не вылезет.
Ляля:
— Иди сюда сейчас же! Все остывает…
Герасим присел на край ванны.
— Как ты ешь! Тебе осенью в школу, а посмотри, на кого ты похожа? Я буду зеркало ставить перед тобой! Ты ложку не умеешь держать! Растяпа!
— Ну мамочка…
— Я не буду любить тебя такую! Вот если будешь хорошая, тогда буду любить тебя. Мне нужна хорошая, послушная дочка. А такая девочка мне зачем?
Наталья заплакала.
Герасим слушал, — Наталья плачет… вот ложка упала на пол… кот спрыгнул со стула… только Лялю слышно не было.
Опять не успел…
Позвал:
— Ляля!
Она остановилась на пороге ванной.
— Что?
— Пожалуйста, — тихо сказал Герасим, — относись к Наталье бескорыстно. Люби ее просто так.
— Герасим, я не могу видеть, как она играет за столом. Ребенок до сих пор не хочет понять элементарные вещи…
— Но это ребенок.
— Предоставь мне решать, какой должна быть моя дочь…
— Пойми, это важно, это останется у нее на всю жизнь.
— Вот я и хочу воспитать в ней то, что будет ей нужно в жизни!
— Она должна знать, что ее стоит любить просто так… А не тогда, когда она бывает послушной…
Ляля повернулась, ушла.
Стук выдвигаемого ящика, хлопанье ложки о стол.
— Ешь!
Герасим поднялся. Пошел в кухню.
— Наталья! — сказал. — Зачем ты повязала Ваське бант на хвост? Он же не девочка!
Наталья шмыгнула носом.
— А я вот и хочу, чтобы он стал девочкой и родил мне котеночка.
Ляля рассмеялась.
Наталья:
— А вы почему не едите?
Ляля:
— Мы потом. Ешь. Не твое дело.
Герасим сел рядом с Натальей.
— Что нового? — спросила Ляля.
— Ничего особенного…
— Мы встретили Саню, он сказал, что Вдовин переводит тебя в отдел Элэл.
— Да, верно.
— Ты не хотел говорить мне об этом?
— Я как-то, знаешь…
— Послушайте! — сказала Наталья. — Ведь у нас есть кот. Давайте еще возьмем у кого-нибудь кошечку. Она с Васькой подружится, потом они поженятся, а потом у них родятся котятки маленькие. Давайте!
— Наташенька, хватит в квартире и одного кота.
— Ну тогда, мама, девочку маленькую роди!
— А может, Герасим мальчика хочет.
— Ну ладно, пускай мальчика! Только поскорее.
— С ним вот разговаривай.
Наталья надулась…
— Герасим, к этому переводу надо отнестись очень серьезно. Надо подумать, как представл