— Да затопляло.
— И до потолка вода была?
— Нет, вода не до потолка, только щепки до потолка плавали…
Кирилл был своим среди своих, он жил этой жизнью всерьез.
Любил забраться на вышку. Не спеша поднимался по узким деревянным лестницам. Подолгу стоял наверху. Смотрел: зеленая сочная равнина была вокруг, сплошь яркая поляна да озерца на ней; вниз уходили перекрестья труб и тросов. Слушал: отсюда ему слышна была первозданная тишина и в ней, очень четко, все голоса — от подъемника, от генератора, от балка…
Он колебался, когда ему предложили стать секретарем парткома. Он только что обрел новую профессию и овладел новым своим местом в жизни; согласиться — значило отойти и от этой, второй уже, специальности и опять начать сначала, попробовать себя еще раз в новой роли; он рисковал едва установившимся в нем душевным равновесием, едва лишь выстроенным внутренним миром. К тому же одно дело — геологоразведка, конкретное земное занятие, плюс ведь у Кирилла имелась уже и квалификация; и другое — выборная должность с малоизвестными ему видами деятельности. Да и никогда он не задумывался об этой работе как возможном своем призвании, он не был уверен, что это для него и что он справится. И наконец, согласие делалось нелегким и потому, что разведка шла плохо и считалась обреченной.
Был по делам в Надеждине, пошел в музей. Взял в руки темные кандалы, металл оказался холодный; положил — услышал сухой стук. Ходил по просторному деревянному дому, смотрел, читал. «Список на выдачу одежды политическим ссыльным, высланным на жительство в Надеждинский край». Письмо в «Путь Правды». Сыскной лист для полицейских управлений на тех, кто бежал. Фото: первая маевка. Страницы из адресной книги ЦК за двенадцатый — четырнадцатый годы, ее вела Крупская; быстрый, твердый почерк…
Известность Надеждина, — Кирилл помнил, — с 1596 года (Миллер, «История Сибири»); в 1774-м сюда ссылали участников Пугачевского восстания, затем пошли в Надеждино декабристы, петрашевцы, народовольцы, польские повстанцы; социал-демократы.
Главным были не вещи и не бумаги, главным были здесь лица на портретах и фотографиях; а в лицах — глаза.
Кирилл был историк, история для него была густо населена людьми; их жизни, поступки, мысли служили Кириллу образцами хорошего, дурного, великого, пустого, мелкого, достойного, тщетного, вечного, которые он вобрал в себя, чтобы примерять к ним собственные мысли, поступки, жизнь.
Он стоял перед фотографиями и вглядывался в эти глаза.
Спрашивал себя: смог бы?..
Согласился. Стал секретарем.
Реакция разных людей была разной; он услышал все соображения, какие успел обдумать.
В нефть уже мало кто верил, кроме двух-трех ученых, первыми выступивших с прогнозами, основанными всего лишь на предположениях… Надо было или упрямствовать, или сдаться фактам.
Благополучно скончался позорный бум с нефтяными включениями, обнаруженными в кернах, — оказалось, что бурильщики применяли трубы, использованные до этого в Закавказье.
Много чего хлебнул тогда Кирилл.
Разведка продвигалась на север, за Яконур, но все безрезультатно… Пришел приказ свернуть работы. Потянулись по рекам в обратный путь баржи с оборудованием. Торопили с демонтажом, погрузкой, ликвидацией… Кто-то все же продолжал еще испытывать скважины.
И тут Ремезовская опорная скважина дала фонтан горючего газа.
Баржи вернули.
Через год под Иней выкачали ведро долгожданной нефти.
Еще через год в Перфирьеве была уже целая бочка…
Потом начались фонтаны.
Это уже была промышленная нефть.
Разведчики уходили, отдавая площадки промысловикам. Торжественно, под оркестр, открыли первый вентиль.
…Вертолет зависнет на минуту, опустится, умолкнет.
Спрыгнешь — перед тобой серебристый цилиндр на пустынном берегу. Громоотводы иглами выставлены в небо. Закат горит слева, справа с ним конкурирует рваный факел попутного газа. Бок цилиндра — розовый от последнего солнца.
Кругом вода; озерки, лужи, колеи, полные до краев; топь, — все под сапогами разговаривает. Высоко на резервуаре — следы наводнений.
Подойдешь, послушаешь: нефть шумит в нем, идет из скважины, — низкие тона, да где-то, в контраст, подзванивает высоко, — в вентиле, наверное. Кирилл прикладывал руку к холодному металлу, чтобы почувствовать движение нефти, приближал ухо, чтобы различить ее урчание.
Вот и все…
Поднимался по зигзагам лесенки; там — нефтяной запах, грохот стального листа под ногами.
Вот как просто все под конец.
Когда спустился, закат уже слабел, резервуар был теперь розовым с другой стороны, — факел пересилил…
На похоронах отца Кирилл повторял себе его слова: «Вот все будут есть хорошо, все будут хорошо одеты, вот тогда к гуманитариям обратятся как к первым людям»… Отец твердо в это верил.
По возвращении с похорон Кириллу предстояло снова дать ответ на непростой вопрос.
Согласился — и в этот раз.
Первый день работы его в обкоме начался с поисков пепельницы. Не нашел, сделал из листка бумаги. Сидел в стороне от своего стола, в кресле для посетителей, курил. С пепельницей легко устроилось, теперь предстояло найти себя. Того, который сядет за стол… Отвечал на телефонные звонки. Целый день звонили друзья — из разведочных партий, из нефтепромысловых управлений; у всех одно: «Что ты сейчас делал?..»
Пошли новые проблемы: где и как строить, что сначала и что потом. Расчеты экономистов и демографов, проекты, варианты… Главным вопросом были кадры. Кириллу удалось защитить на бюро начальника управления, который снял людей с производственных объектов и бросил их на жилье; Кирилл знал, как живется нефтяникам; потом другого, истратившего фонды, предназначенные для новой техники, на покупку телевизионного ретранслятора; текучесть кадров там стала наименьшей по области.
Постепенно все устраивалось.
Жизнь стабилизировалась, добыча росла.
Нефть исправно шла в нефтепровод, уходила по двум его, огромного диаметра, ниткам. Пересекала в трубах границу области.
Остальное с ней и из нее делали в соседних областях.
Все было налажено.
И было в этом что-то досадное; что-то обидное появилось для воспоминаний Кирилла.
Не один он это почувствовал…
Тогда-то и возникла и начала циркулировать идея постройки химического комбината.
Кирилл понимал, что происходит вокруг. Он всматривался в мир как историк. Он видел, что его время идет к своей высшей точке. Кирилл различал в нем и случайные элементы, и двойственные; может быть, их стоило назвать также негативными. Но прежде всего он фиксировал перспективы положительные, человечные.
Каждая страна, каждое правительство попытаются использовать новые возможности максимально быстро и в максимальной степени.
Кирилл хотел, чтобы первой в этом была его страна.
Он размышлял об истории России, искал в ней сходные моменты; вызывал из прошлого политических деятелей, анализировал их цели, усилия и результаты. Задерживался на том, как боролись разные концепции в разные времена; как сталкивались те, кто убеждал вернуться, и те, кто звал обновляться; как оспаривались совместимости вечных ценностей и новых подходов.
Кирилл видел место Сибири в том, что происходило в стране.
Он вычислял, что могла дать Сибирь. Делал оценки — природные и экономические. Раздумывал о роли Сибири в развитии Русского государства, о ее роли в первых пятилетках, в войну и после нее. Он хотел, чтобы Сибирь включилась в новые процессы — в полной мере.
Кирилл выбирал место и для своей области.
Он знал ее — и столь же точно и в подробностях знал, какой хотел бы видеть ее в будущем. Здесь оказывалось много желаний, и все они были искренними и страстными.
Это в самом деле была страсть… Каждую дополнительную цифру по запасам нефти он встречал с волнением. Он мечтал о новых удачах — естественных богатствах, которые бы еще обнаружились в недрах области, железных дорогах, которые еще прошли бы по ее поверхности. Он молил судьбу, чтобы в области родился великий человек, — хоть один.
То, что его нефть уходила в другие руки, возбуждало в нем обиду.
Нефть была его, потому что поиски и добыча были частью его жизни, и какой частью! Нефть была его, потому что его была область; до того как уйти, нефть составляла часть его родной земли.
Он ревновал!
А там из нее делали бензин, еще что-то такое же простое. Кирилл зло повторял Менделеева: «Нефть не топливо, топить можно и ассигнациями».
Отдали свою нефть…
Не один Кирилл думал об этом.
И вот появилась идея комбината…
Кирилл тоже ездил, выяснял, решал, убеждал, согласовывал… Он снова стал счастлив. Он был благодарен жене за то, что она терпела и этот беспокойный период его жизни и не вмешивалась в его работу и его отношения с людьми.
Идея была такая: вернуть хотя бы одну фракцию из своей нефти. С крупного нефтеперерабатывающего завода, что в соседнем крае, возвращать одну фракцию в свою область; построить у себя химический комбинат и делать из этой фракции волокно.
Новое волокно!
Новая технология, новый комбинат, новый город в его области — все новое.
Кирилл нашёл тех, кого интересовало это волокно, — и у военных, и в тяжелой промышленности, и в легкой.
Он был успешен.
Совмин издал распоряжение, министерство назначило комиссию по выбору места строительства комбината, комиссия представила акт и рекомендовала устье Каракана, облисполком зарезервировал площадку под комбинат и город, министр утвердил место строительства; началось проектирование.
Кирилл придумывал название для волокна. Перебирал: капрон, нейлон, дакрон, элан, лавсан, кримплен, белан, свилоза, булон, нитрон… Химики поясняли ему: в Свитоше делают свилозу, в Бургасе — булон. Так что ж, может быть, якрон? По другой транскрипции, пожалуй не менее верной, озеро звалось Экинур. Тогда — экрон? Так будет лучше запоминаться.
Это было важно — чтоб запоминалось сразу и накрепко.