Поехали.
Старик положил портфель на колени, пристроил на нем руки.
— И я должен бросить все к чертовой матери и лететь сюда!.. Вы что, не соображаете, что происходит? Вам неизвестно, что такое научный работник — в нынешнем мире? Вы и понятия не имеете, что обществу нужны бывают ваши услуги? У вас, значит, как у новорожденного, и представления нет о том, что и от вас, случается, некоторая механика зависит?.. А еще говорят: страна поголовной грамотности! В газетах присочинили, будто даже доктора наук иногда читают…
Яков Фомич попытался что-то сказать.
— Ну, хорошо, хорошо! — перебил Старик. — Значит, вы должны понимать, насколько важно, что за люди занимают ключевые позиции! Да, в науке! В данном случае вопрос стоит так: или Вдовин, или вы и Вдовин. Ясно? Все бред, что наука — занятие благородных людей. В науке работают такие люди, какие в нее пришли. Сформироваться они успели раньше. Каждый из нас, конечно, не единожды меняет кожу, но если кто горбатый, так его бесполезно — сами знаете!..
У перекрестка горел красный свет; водитель поставил машину в левый ряд.
— Прямо, — сказал Старик.
— Здесь нужно влево, — сказал водитель.
— Здесь не нужно влево.
— Нет, нужно!
— Не нужно!
Зажегся зеленый свет. Водитель поехал прямо.
— Нам надо поговорить, — объяснил Старик водителю. — Покатайте.
Повернулся к Якову Фомичу:
— Где ваша интеллигентность, мать вашу так? Кто будет за вас исполнять ваш долг? Да, интеллигента! Увильнуть хотите? А?..
Старик раскрыл портфель, порылся в нем, извлек пачку перфокарт.
— Вот, например! Извольте! Антон Палыч: «Где многочисленная интеллигенция, там неизбежно существует общественное мнение, которое создает нравственный контроль и предъявляет всякому этические требования, уклониться от которых уже нельзя безнаказанно никому»… Для вас специально вез. А вот из другой оперы: «В каждом обществе от интеллигенции ждут, что она объяснит происходящее и обеспечит некоторое руководство людьми. Но как много художников, писателей и философов нашей эпохи поглощены другими проблемами…» Э, ладно. Хватит с вас…
Старик захлопнул портфель.
— Ну да, мы с вами не гегемон! Но зачем прибедняться-то? Не понимаю! С историей знакомы? В объеме средней школы, конечно. Бывала интеллигенция на последних ролях в прошлые лет сто? Так!.. А Ленин кто? Это чьи предшественники, чьи традиции, не ваши, Яков Фомич? А сейчас что, не революция — научно-техническая? И еще. Интеллигенты — это кто такие? Ну, вы вот откуда взялись? Кто ваши папа-мама?.. Ага, из деревни Деревеньки! Нахаловский! Очень хорошо. А я, извольте узнать, дворянский сын! Кроме штанов, правда, никаких поместий папе моему от дедушки не досталось. А скандалист здешний Савчук — токарь. А Элэл — из научников, потомственный. Вот собрались!.. Так кто мы, а?
Старик вздохнул и сказал другим тоном:
— Да нет, особых надежд я на вас не возлагаю… Тут нужен мужик помощнее… Вам, с вашей мягкотелостью, всегда может что-нибудь взбрести в голову. Дрогнете в ответственный момент. Осерчаете, где не надо, или, наоборот, расслабитесь… Известное дело!
Старик стал смотреть в окно. Ехали молча. Потом Старик заговорил снова; говорил тихо, как сам с собой:
— Нет, не могу я этого принять… Откуда что взялось! Вот эта пассивность… Их призвание — только мыслить. А действуют пусть другие! И ведь убеждены во всем этом. И обосновали. И чем? Они, видите ли, преданы более благородным целям! Хитрецы. На самом деле — просто так удобнее. Спокойней… Лентяи! Из-за какого-нибудь вшивого эксперимента сутками не вылезают из лаборатории, а тут — пасуют… Уходят от ответственности… — Повернулся к Якову Фомичу: — Думаете, Вдовин будет поносить вас? Да он вас праведником объявит! До небес поднимет! В пример вас будет ставить — как образец служения науке! Вы ему теперь не мешаете, сидите себе тихо… Да ему только этого и надо! Он вам даже поможет… В чем? Угадайте!.. А вот я вам скажу. Прикрыть ваше малодушие, трусость вашу — преданностью возвышенным идеалам познания и прочими фиговыми листочками! И вы это из его рук примете, и проглотите, и еще спасибо ему скажете! Он же вас выручит, Яков Фомич, выручит!..
— Видишь? — спросил Герасим.
Наталья кивнула.
— Правда, похоже на волшебный замок?
Даже косички присмирели, так Наталья была заворожена осциллографом.
— Герасим, а потрогать можно?
— Можно.
Повела пальчиком по экрану. Вздохнула:
— Как у принцессы…
Потребовала:
— Дай бумагу и карандаши, я нарисую!
Герасим усадил ее к лабораторному столу.
Наталья взялась за работу…
Пришла Ляля.
— Мамочка, я вот где!
— Вижу.
— Мамочка, посмотри, что я нарисовала!
— Хорошо. Сейчас. Подожди…
Держа одну руку за спиной, Ляля подошла к Герасиму; вдруг разулыбалась — не вытерпела; достала из-за спины и протянула Герасиму оттиск.
Взял, раскрыл. Название, сто раз обсужденное; две фамилии…
— Герасим, первая у нас с тобой совместная работа! Ты не рад?
Знал, что бы должен сказать; да не получалось. Попробовал пошутить:
— Говорят, это даже больше чем брак…
Кажется, глупость; во всяком случае, некстати!
— Ты совсем не рад…
Увидел, как изменилось ее лицо; досадовал на себя.
— А я была такая счастливая…
Слезы в голосе. Что делать?
Наталья:
— Я вам сказку расскажу!
Как она это чувствует?..
— Мама, слушай! Герасим, слушай! Жила курочка Ряба… Вот…
— Что с тобой, Герасим?
— Мама, слушай! Герасим, слушай! Я же сказку рассказываю. Жила курочка Ряба…
— Герасим, что с тобой?
Слезы в глазах…
— Герасим, опять что-то с тобой случилось!
Наталья:
— Потом сказку расскажу.
Слезла со стула, подбежала.
Ляля:
— Герасим, что произошло?
Старался не отводить глаза.
— Я же вижу…
Наталья потянула его за руку: увела в угол; заставила наклониться к ней. Зашептала:
— Герасим, ты так не делай, когда у мамы хорошее настроение. Ты будь такой, когда у нее все равно плохое настроение. А то у нее было хорошее, а теперь опять плохое. Ты сейчас поговори с ней про другое что-нибудь. Она и забудет, и опять у нее станет хорошее настроение.
Ляля стояла спиной к ним, у окна, скрестив руки на груди; смотрела в окно.
Подошел, положил руку ей на плечо… Не шелохнется. Но что сказать…
— Как прошел совет?
Ляля не двинулась, но Герасим ощутил возникший в ней внутренний ток.
Знал ее…
— Очень интересно прошел. Вдовин, видимо, понимает, что до модели уже совсем недалеко. Вдруг — представь — разговор о необходимости консультаций, форсирования, да не следует ли вернуться к прежним планам, у Назарова сильные специалисты… И о Сане, разумеется… Ты сам виноват!
Ляля обернулась, не разнимая скрещенных на груди рук. Говорила уже вполне обычно.
— Герасим, к этой опасности надо отнестись очень серьезно. Все предусмотреть. Надо продумать разные варианты. Ты должен понимать, что это может решить все твое будущее…
Разняла руки.
— Герасим, надо тщательно спланировать твои ответные действия. Здесь каждая мелочь имеет значение. Если хочешь, я помогу тебе. Мое предложение: скрыть истинное состояние дел и выдать модель только когда она будет закончена. В таком случае ее уже нельзя станет отобрать. А твое мнение? Давай вместе отработаем нашу тактику…
Опять — тактику!
— Знаешь, не надо сейчас…
— Ты считаешь, это такой пустяк, что можно отложить?
— Сейчас не хочется…
— Герасим, это очень важно! Я беспокоюсь о твоих интересах!
— Наверное, важно… Не хочется.
— Хорошо, я сама все продумаю и потом обсудим.
Поправила ему волосы. Снова вгляделась в его лицо.
И снова:
— Что с тобой, Герасим? (Слезы в голосе.) Герасим, что с тобой? (Слезы в глазах.) Герасим, опять что-то случилось? (Слезы по щекам.) Я же вижу…
Ну что, что он мог сказать?
Опять Наталья — подошла, потянула его за руку…
Ляля уже была в дверях.
— Герасим! Оттиск я забираю. Наташа! Немедленно ко мне.
Хлопнула дверь…
— Ну, покажи, что ты нарисовала.
Наталья разложила листы на подоконнике.
— Послушай, где же замки? Что это?
— Это девочка Наташа. А это ее куклы: Катя, Зоя, Верочка…
Герасим погладил косички.
— Можно?
— Можно.
Взял лист с девочкой Наташей, взял кнопку; прикрепил лист над своим столом.
Спросил себя: задело его то, что произошло на совете?
— Герасим!
— Да?
— Вот мама ушла и сидит там одна, а мы тут с тобой разговариваем, так ей и надо.
— Наташенька… Не нужно так говорить. Мама хорошая. Просто она огорчилась, конечно… Ты, наоборот, пойди к ней, скажи, чтобы она не огорчалась. Веселенькая бы была…
…Оставшись один, Герасим подошел к окну. Осень наступала явственно, очевидно. И цвет неба, и листья, и освещение — все было уже осенним. Но то, что видел, он не чувствовал — отмечал внешне, в него это не проникало. Может, был опустошен от своего ожесточения и потому закрыт, недоступен для всего, может, полон был в нем болевшим так, что другое ничто не способно оказывалось в него вместиться, проникнуть извне.
Поймал себя на том, что стоит точно так, как стояла Ляля.
Разнял руки. Опустил. Уперся в подоконник. Заложил руку за спину. Снова опустил. Все не то…
Снова скрестил руки на груди.
Он чувствовал, давно чувствовал, знал!
Время шло, Ляля ждала, Герасим не мог ничем ответить…
Ему было бы легче, если б она отказалась от него! Пусть демонстративно, пусть обидно бы; пусть. Он бы видел, что она с другим; избегал бы встреч…
И еще работа, это каждодневное переплетение с работой! То же. Он бы знал, что расчеты остановились, нашел бы подходящего человека, замену ей… Ситуация была бы определенной!
Ляля ждала.
Все, что требовалось просчитать на машине для модели, оказывалось готово на следующее утро; так же — и с моделью Яконура; Герасим не мог сделать Лялю менее необходимой для себя…