В самом деле, большинство старообрядцев восприняли единоверие как попытку навязать им унию и не согласились перейти под власть Св. Синода. За все царствование Александра I было основано только 10 единоверческих храмов, из них 7 – в первые пять лет, а остальные – в течение остальных двадцати (причем последний единоверческий храм появился в 1820 г.). В сложившихся условиях, наблюдая рост и укрепление «раскола старообрядчества», николаевское правительство решило пойти на изменение курса в отношении «нераскаявшихся раскольников». Либерализм минувшего царствования, в течение которого никто из староверов не был наказан за хулу на Церковь и таинства (т. е. за богохульство, каравшееся лишением всех прав состояния и ссылкой в каторжные работы), ушел в прошлое.
В представлении осуществлявших волю Николая I чиновников русский раскол не был народной религией, каким-либо отдельным христианским исповеданием, а только отступничеством от православной веры. Таким образом, к нему нельзя было применять принципы веротерпимости, допустимые для католиков, протестантов и представителей т. н. иноверия. Естественным следствием подобного взгляда было непризнание за расколом (в целом) юридического бытия[431]. Действия властей, исходя из данного непризнания, неизбежно принимали репрессивный характер. При этом правительство, стремясь не придавать никакого значения всему, что касалось религиозной стороны раскола, стремилось устранить все, что способствовало организации старообрядческих общин в религиозном отношении и пресечь распространение раскола и через нарождение новых поколений староверов, и через открытую и тайную пропаганду. Определяя положение раскола в гражданском отношении, законы, принимавшиеся при Николае I, не признавали его официальным «обществом». Старообрядческие общины оказывались в бесправном положении, не имея возможности приобретать недвижимость, иметь печати, выдавать метрические записи. И хотя давность существования старообрядческих общественных учреждений давала им права на существование, но при этом правительством было принято за правило «постепенно подчинять эти заведения общим государственным установлениям, освобождая их от раскольнического характера». Старообрядцы стали восприниматься как нарушители государственного спокойствия, им не доверяли, подчиняя надзору полиции и, таким образом, подталкивая к принятию единоверия.
Благодаря предпринятым мерам были достигнуты внешне весьма заметные успехи – в 1851 г. в России действовало 179 единоверческих церквей, но, по словам знаменитого единоверческого священника начала XX в. Симеона Шлеева, многие из старообрядцев присоединялись неискренно, по расчету, с верой ничего общего не имеющим, и по обращении оставались в существе дела теми истовыми же, чем были раньше[432]. Об «истовости» вынужденно оставивших веру предков судить трудно, зато есть возможность оценить меры, принимавшиеся русским правительством и православной иерархией в деле борьбы с расколом и обращения староверов. Дело это, в духе эпохи, решалось разными способами – как посредством разных секретных комитетов, так и с помощью публичных мер. Показательным следует признать отсутствие специальной статьи о расколе в «Справочном энциклопедическом словаре», подготовленном к изданию при жизни Николая I[433]. Создается впечатление, что лишний раз напоминать о расколе правительство не хотело.
Даже если впечатление признать верным, это отнюдь не означает, что к концу николаевского царствования правительство ослабило свой натиск на староверов, осознав принципиальную недостижимость поставленных задач. Скорее всего, дело было в другом. К середине XIX в. стало окончательно ясно, что организационно подавить раскол в обозримом будущем не удастся, что репрессии против староверов не приводят к унификации церковной жизни среди православных империи. Более того, насилие оживило старые представления об антихристе и конце света. Антихристом провозглашали самого Николая I[434]. В складывающейся обстановке не акцентировать внимание читающей публики на истории раскола было вполне логично и последовательно. Смотревший на староверов как на нарушителей государственного порядка, усматривавший в нем оправдание своих действий, Николай I явно не испытывал сомнений в целесообразности правительственных действий.
Если в царствование Александра I постановлений «по части раскола», состоявшихся по ведомству Св. Синода, было принято 89, то в период правления Николая I их было уже 179. Созданное императором в 1826 г. III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии должно было собирать сведения о числе существовавших в государстве различных сект и расколов[435], тем самым доказывая, что борьба с ними – дело государственной важности. Неслучайно в старообрядческой традиции Николай I – «миссионер на царском троне», занимавшийся «больше совращением старообрядцев в единоверие, чем государственными делами». Старообрядческий историк (поповец) Ф. Е. Мельников писал, что император даже лично разъезжал по старообрядческим посадам и слободам, как заправский миссионер[436]. Желание выставить монарха жестоким и безудержным гонителем на дониконовскую веру психологически понятно, особенно в свете принимавшихся его правительством «противораскольничьих» мер.
Самый болезненный удар по старообрядцам-поповцам Николай I нанес узаконением от 10 мая 1827 года, когда беглым из господствующей Церкви священникам запретили совершать переезды с одного места на другое для исполнения треб. В случае неисполнения предписания с ними должны были поступать как с бродягами; в июле запретили чинить молитвенные дома «раскольников», а в ноябре вышел запрет принимать новых священников на Рогожское кладбище Москвы, которое являлось духовным центром староверов-поповцев. В дальнейшем данное распоряжение применили ко всем старообрядческим обществам России[437]. Ужесточили меры и против православных священников, соглашавшихся после отречения «от гнусныя никонианския ереси»[438] перейти к староверам. Осенью 1827 г. появилось распоряжение, разъяснявшее, какие именно преступления (в отношении беглых клириков) следует считать уголовными. Ничего нового правительство не выдумало, подтвердив действенность указа Сената от 3 мая 1725 г., «в котором, после тягчайших государственных и частных преступлений, упоминаются: церковный мятеж, отступление в раскол и воровство, обнаруженное поимкою и поличным»[439]. Таким образом, отношение Николая I к старообрядчеству было определено окончательно и бесповоротно. Это было не столько отношение к верующим, сколько превентивная борьба с нарушителями государственной безопасности, с «подрывными элементами».
В этом, думается, причина странного на первый взгляд убеждения императора в том, что он религиозно не притесняет староверов, лишь предпринимая меры по укрощению их «своевольства». В 1837 г., в письме сыну цесаревичу Александру Николаевичу он подчеркнул, что желание «раскольников» снять с них запрещение принимать беглых священников бессмысленно, «ибо где и в каком крае на свете допустить можно, чтоб явно и с разрешения правительства кто-либо покидал произвольно покидал свою должность и нагло поступал в должность мнимую к людям, не терпящим над собой никакой власти? Никто им не запрещает избирать или приглашать к себе священников, но не из беглых. Вот в чем они виноваты. Но согласен я полагать, что одним сим воспрепятствованием не ограничиваются земные власти; но, пользуясь поводом, весьма вероятно, приобщают и другие произвольные насильственные меры, вовсе даже противные воле высшего начальства»[440].
Получалось, что служить староверам никто не запрещает, и возобновлению служб в их храмах препятствовать не будут, но с условием, чтобы священник был не беглый от Православной Церкви, а «добрый» клирик. Откуда возьмутся эти добрые клирики, император не пояснял, но было очевидно, что в среде беглых от Православной Церкви попов он их не видел. Проблема заключалась в том, что для Николая I единственно возможными староверами были единоверцы, признававшие церковное священноначалие и получавшие поставление от синодальных архиереев, а не старообрядцы-поповцы, никак не желавшие идти на предлагавшийся им компромисс. Соответственно, чем дальше, тем больше борьба с поповцами должна была обостряться, а поддержка миссионеров – возрастать.
В 1829 г. обратившие «значительное число раскольников» получили право на награждение орденом св. Анны[441]. Самих же «раскольников» в правах ограничивали, запрещая им свидетельствовать в суде по делам православных, а также по делам против православных[442]. В тех местностях, где существовали значительные поселения русских староверов, власть стремилась к улучшению положения православного духовенства. Нерадивых, неспособных и «подозрительных» клириков предписывалось переводить в другие приходы[443].
Помогали ли предпринимавшиеся меры? Далеко не всегда и не везде. С 1826 по 1836 гг. только в Калужской епархии 20 православных священников ушли к поповцам, причем 15 из них ранее подлежали суду «за несообразные духовному сану поступки» и лишь 5 «ни за что судимы не были». В Тульской епархии за десять лет «уклонились в раскол» 5 священников. В связи с этим Св. Синод решил запретить семинаристам, намеревающимся принимать сан, вступать в брак с дочерями староверов; в случае непослушания – оставлять в звании причетника, до того времени, пока ослушник не докажет свою благонадежность. «По секрету» благочинным предписывалось тщательно наблюдать за образом мыслей подведомственного духовенства