Трудно сказать, какие реальные результаты давало подобное наблюдение, важнее обратить внимание на иное: среди беглых священников далеко не все были люди идейные, ушедшие к староверам по идейным соображениям. Многие из них покидали Православную Церковь по причине материальных затруднений, получив у руководителей староверческих общин уверения в том, что их жизнь в материальном отношении будет полностью обустроена. Неслучайно о замечательном финансовом положении купцов-старообрядцев пишут и старообрядческие исследователи[445], не желающие, впрочем, обращать внимание на материальную сторону вопроса о беглых священниках. А между тем, полагаю, этот вопрос невозможно игнорировать. По свидетельству московского купца В. А. Сапелкина, в конце жизни обратившегося в единоверие, священство московского Рогожского кладбища не отличалось крепостью моральных принципов и порой откровенно заявляло своим «духовным чадам», что бегство к старообрядцам обусловлено сугубо материальными факторами[446]. Понятно, что заявления ренегата изначально субъективны и должны приниматься с сомнением и проверкой. Но приведенные выше официальные данные о беглых священниках, ранее наказывавшихся за различные провинности, свидетельствуют о том, что говорить об «идеальных» клириках, «познавших истину» у старообрядцев и потому порвавших с «никонианами» решительно невозможно.
Разумеется, невозможно оправдывать репрессии против религиозного инакомыслия, но в данном случае речь идет об ином: раскол в условиях православного государства по своему значению считался церковно-государственным явлением. На это всегда обращал внимание митрополит Филарет (Дроздов). С церковной точки зрения, – писал он, – раскол есть «отломившаяся, поврежденная отрасль господствующего вероисповедания, к которой все раскольники совершенно принадлежали в своих предках». Борьба против них оправдывалась в глазах владыки тем, что существовавшие в его время «раскольнические церкви» создавались во вражде против Православной Церкви. «Ближе других сект, по своим взглядам и внешнему подобию, стоит к Православной Церкви поповщина, – замечал митрополит Филарет, – которая одна только и может быть названа в собственном смысле расколом»[447]. Поскольку охранение Церкви в «симфонической» империи есть охранение государства, которое признает православную веру одним из надежнейших оснований государственного единства и силы, то действия, направленные против раскола не только не предосудительны, но и необходимы.
Логика митрополита Филарета проста и понятна: «раскольники» разрушают церковные единомыслие и единодушие, что ведет к разрушению «единства народного духа в отношении гражданском и патриотическом»[448]. Следовательно, «раскольники» (прежде всего, старообрядцы-поповцы) – антигосударственный элемент. Даже «усердие к государю императору и к отечеству», которое проявляли старообрядцы, по мнению владыки, обыкновенно направлялось к собственным «раскольническим» целям. Он не обращал внимания на обряды староверов и их привязанность к старопечатным книгам, как не противоречившему существу веры явлению, но только на отчуждение поповцев от официальной Церкви. Соответственно, и на единоверие митрополит Филарет смотрел как на вынужденный компромисс, видя в нем движение «к стороне раскола», на которое Церковь пошла для того, чтобы «отторженных от Православной Церкви возвратить к единству веры, Церкви и священноначалия»[449]. Иногда владыка высказывал мысль и о том, что конечная цель единоверия – объединение бывших «раскольников» даже в единстве обряда[450]. Разумеется, он был далек от мысли допустить свободный переход из православия в единоверие в качестве общего правила[451]. Так, выражаясь языком официозного автора XIX века, в царствование Николая I «при ограничении терпимости справедливостью и предосторожностью, православие приобрело от раскола ‹…› за все годы, конечно, не менее 200.000»[452]. Переводя сказанное на обычный язык, можно сказать, что без насилия со стороны власти эти 200.000 человек так и остались бы «раскольниками».
Все это прекрасно понимали и старообрядцы-поповцы, в большинстве своем отказывавшиеся от предложений перейти в единоверие и тем доказать свою верность государству. «Поврежденной отраслью» господствующего вероисповедания они себя не считали, пытаясь любыми способами доказать верность короне, но не верность связанной с короной Церкви. Правительство категорически не соглашалась с этим, пытаясь «помочь» Церкви решить проблему раскола с помощью многочисленных секретных комитетов. Первый из таких комитетов появился еще в 1817 г. в Петербурге, начав свою деятельность определением «уничтожить крест и главу на одной раскольнической моленной в Ярославской губернии»[453]. В 1825 г. этот комитет был реформирован и усилен.
Шесть лет спустя, «чтобы дать решениям дел сего рода более взаимной одного с другим сообразности и точности, чтобы, при соблюдении безвредной терпимости к разномыслящим, по возможности направлять их к сближению с Церковью и чтобы не давать способов распространяться вредным учениям», последовало высочайшее повеление об учреждении аналогичного комитета в Москве[454]. В 1838 г. появилось повеление Николая I о постепенном, по мере необходимости, открытии секретно-совещательных комитетов и по губернским городам. В результате, в России появилось 22 таких комитета (последний из них – в 1856 г., уже при Александре II)[455]. Правительство стремилось подчинить дела о расколе местным учреждениям, установив единство действий губернского и епархиального начальств и согласованность принимаемых духовными и светскими деятелями мер. Комитеты состояли из епархиального архиерея, губернатора, председателя палаты государственных имуществ (если в эта должность имелась в губернии) и жандармского штаб-офицера.
Уже в конце николаевского правления, когда власти всерьез обеспокоились «противогосударственным» характером раскола, были открыты еще два новых учреждения – особый секретный комитет и особое временное управление. В комитет, созданный 18 февраля 1853 г., вошел граф Д. Н. Блудов, в то время исполнявший дела председателя Государственного Совета, а также министр внутренних дел и обер-прокурор граф Н. А. Протасов[456]. То, что в комитете присутствовали столь высокопоставленные сановники свидетельствовало о важности для правительства Николая I дел о «расколе». Полгода спустя, 21 июня 1853 г., при министре внутренних дел было учреждено особое временное управление для производства дел о раскольниках[457]. Десятью днями раньше министр получил право разрешать частные вопросы, касавшиеся раскола[458]. Вскоре после кончины Николая I (в 1855 г.) и комитет, и особое управление ликвидировали. Сам факт существования подобных структур свидетельствовал, что император вплоть до кончины с неослабевающим вниманием следил за ходом борьбы с «расколом», полагая в этом свою обязанность как верховного правителя страны.
В целом же, за период царствования Николая I, согласно «собранию постановлений по части раскола» было принято 491 постановление – ни раньше, ни позднее такого числа всевозможных решений относительно староверов и их общин в императорской России не принималось. Борьба с «раскольниками» велась по всем правилам уголовного законодательства страны. В случае если кто-либо из них «совращал» православного в «раскол», то должен был понести уголовное наказание (хотя предварительно подлежал «увещеванию для обращения в недра Православной Церкви»). Если увещевание заканчивалось раскаянием, то судебное разбирательство прекращалось. Если же старовер-мужчина продолжал отстаивать свои взгляды, его (как «совратителя») отдавали в солдаты, отправляя служить в Кавказский или Сибирский корпуса. Если «совратителем» была женщина или престарелый мужчина, то их ссылали: из внутренних губерний империи в Закавказье, с Кавказа – в Сибирь, из Сибири – в Якутскую область. «Совращенных» обыкновенно не наказывали, ограничиваясь «увещеванием». Вторично уклонившиеся в «раскол» уже не прощались, даже если они выражали желание вновь покаяться и вернуться в церковное лоно[459].
В 1842–1846 гг. в России было запечатано 102 старообрядческих молитвенных дома, 147 разрушено, а 12 передано Православной Церкви; в 1853 г. министр внутренних дел получил право начать закрытие старообрядческих скитов[460]. Николай I и его правительство всеми силами стремились, лишив староверов как общество права на законное существование, добиться постепенного уничтожения «раскола». Даже личные права староверов ущемлялись самым беззастенчивым образом: поскольку с правительственной точки зрения староверы не имели законной семьи, их лишили права на усыновление (даже если усыновляемые и усыновители были близкими родственниками и принадлежали к одному «раскольническому толку»). О том, что староверы – отщепенцы, неполноправные подданные российской короны, свидетельствовало и восстановление в официальных документах наименования «раскольник».
Однако стройная на бумаге, николаевская система «противораскольнических» мероприятий не могла привести к чаемому властями результату. Еще дореволюционные исследователи замечали, что для полиции раскол стал «золотым дном», а «мудрая» политика правительства оказалась бессильной в борьбе с «золотой» политикой староверов. «Денежная сила» сторонников древлего благочестия делала малоэффективными старания николаевского правительства. «Какие бы мудрые и верные меры не были придуманы правительством против раскола, – с безнадежностью замечал в своем отчете П. И. Мельников, – они до тех пор не будут исполнены в точности, пока у полицейских чиновников будут руки, а у раскольников деньги». Сами староверы по этому поводу иронически замечали: «Нынче и царство-то небесное трудно получить и