[567]. Судя по всему, тогда никаких нареканий и обвинений в гордости и самоуправстве у синодалов он не вызывал.
Кардинально изменилась ситуация после того, как князь П. С. Мещерский оставил обер-прокурорское кресло и 2 апреля 1833 г. С. Д. Нечаев был назначен на его место, а 2 мая стал и Почётным членом Совета Императорского Человеколюбивого общества. Тогда, по воспоминаниям секретаря при Св. Синоде Ф. Ф. Измайлова, Нечаев «показал себя в натуральной наготе. С чиновниками он мог обходиться как хотел: подчинённые вообще люди безгласные пред начальниками. Но ему хотелось взять верх над членами Синода»[568]. Даже характер поведения Нечаева изменился, не выказывая того благоговейного раболепства перед иерархами, которое замечалось в его предшественнике. Как и П. С. Мещерский, он приезжал в столичную духовную академию для присутствия на публичных экзаменах, но в отличие от него, никогда не приезжал к началу, не встречал митрополитов. Наоборот, академическое начальство вынуждено было озаботиться его встречей. Сколько бы времени экзамен не продолжался, обер-прокурор «не обнаруживал ничего похожего на желание расцеловать руку м[итрополита] Серафима, как делывал князь Мещерский, но предлагал вопросы студентам, особенно по истории». По мнению современников, в приёмах Нечаева проглядывал не покорный слуга иерархов, а начальник академии, считавший себя никак не ниже лиц, с которыми сидел рядом за экзаменационным столом.
«Он хотел быть оком Государя и стряпчим о делах государственных (так называл обер-прокурора Св. Синода Пётр Великий), улучшить духовно-учебные заведения и положение белого духовенства, ограничить произвол епархиальных властей и пр. и пр. – характеризовал деятельность Нечаева профессор Д. И. Ростиславов. – Но, кажется, он ошибался, думая, что на этой высоте, на которой он тогда стоял, можно поддержать себя только честною и деятельною службою. Если сам он не мог вести интрижки, то ему, по крайней мере, нужно было парализовать те из них, которые против него были направлены». Кроме того, профессор обращал внимание и на то, что обер-прокурора обвиняли в слишком гордом и обидном обращении с архиереями (во время проезда через епархиальные резиденции), хотя и оговаривался: обвинения выходили из враждебного С. Д. Нечаеву лагеря[569].
Обратим внимание на фразу о том, что обер-прокурор хотел быть оком государя и стряпчим о делах государственных. Она тем более характерна, что позволяет сказать: князь Мещерский не воспринимался современниками полноценным «оком» и «стряпчим», и, следовательно, не воспринимался полноценным главой ведомства православного исповедания. Неудивительно, что деятельность С. Д. Нечаева встречала неприятие у иерархов – членов Св. Синода. Вспыльчивый, не скрывавший свои внутренние ощущения, резко и с насмешками отзывавшийся о синодалах, он казался слишком либеральным. Особенно раздражало поведение Нечаева митрополита Серафима (Глаголевского), знавшего по слухам, что обер-прокурор насмешливо называл членов Синода «старички мои», в свете презрительно отзываясь об их деятельности и рассказывая там, что они в Св. Синоде больше занимаются не рассмотрением дел, а своими недугами, более говоря о пустяках, нежели о вопросах духовного управления[570].
Вероятно, по этой причине, рассуждая о процессе превращения церковного управления в особое ведомство, ускорившемся при С. Д. Нечаеве, протоиерей Георгий Флоровский, не к месту указывая, что он был масон, отмечал: обер-прокурор «к духовенству и к иерархам относился презрительно»[571].
Здесь всё было непросто: если даже признать, что Нечаев презрительно относился к иерархам, то нельзя того же сказать об его отношении к белому духовенству. Многократно упоминавшийся выше профессор Д. И. Ростиславов, сожалея о скоро последовавшей отставке Нечаева, указывал, что он «в звании обер-прокурора Св. Синода имел желание и мог бы сделать много полезного для белого духовенства, для духовно-учебных заведений, но не для монашества»[572].
Показательно в этой связи, что и сами представители белого духовенства видели в Нечаеве своего заступника. Любопытный, хотя и частный, пример: вероятно, зная о приятельских отношениях с обер-прокурором А. С. Пушкина, в 1834 г. к нему обратился протодиакон Царскосельской придворной церкви Фёдор Лебедев, по воле императора за пьянство исключённый из придворного ведомства и переведённый, по предписанию Св. Синода, в свою (Смоленскую) епархию. Будучи немолодым и семейным человеком, отец Фёдор просил как милости быть оставленным в столичной епархии. «Смысл высочайшего повеления будет исполнен равно, ибо в нём ни слова не было сказано о том, чтоб на свою епархию отправить его», – писал А. С. Пушкин. На письме поэта осталась пометка обер-прокурора: «Принесть ко мне состоявшееся о нём повеление». Обращение Пушкина, как показывают документы, не сказалось на ходе дела: на том же письме неизвестной рукой имеется пометка: «Дан паспорт для следования в Смоленскую гу-бернию»[573].
В нашем случае представляет интерес не только и не столько обращение поэта к знакомому высокопоставленному чиновнику, некогда увлекавшемуся стихосложением, и даже не то, что просьба, изложенная в его письме, положительного разрешения не получила, но иное: проявление С. Д. Нечаевым заинтересованности в рассмотрении дела безвестного клирика. Учитывая, что обер-прокурор к тому времени уже зарекомендовал себя как жёсткий противник архиерейских злоупотреблений, его обращение к вопросу о пьющем протодиаконе выглядит достаточно симптоматично. Нечаев искренне желал облегчить положение рядовых священно– и церковнослужителей, улучшить их образовательный уровень. Ещё дореволюционные исследователи отмечали, что он «любил реформы» и за короткий сравнительно срок управления духовным ведомством сумел сделать достаточно много: при нём привели в порядок синодальный архив, составили хронологический указатель к именным указам и высочайшим повелениям, собрали выпущенные с начала XVIII в. и до 1832 г. законы и постановления, относившиеся к функционированию Св. Синода, стали обращать внимание на устройство консисторий и духовных правлений, учредили контроль подчинённых Св. Синоду мест и лиц в распоряжении денежными средствами духовного ведомства, приступили к подготовке воссоединения униатов с Православной Церковью, подчинив Комиссии духовных училищ униатские духовно-учебные заведения. Нечаеву принадлежала идея изменить устав духовных училищ «по указаниям опыта»[574].
Даже это перечисление сделанного и намеченного свидетельствует о том, что обер-прокурор не желал оставаться банальным наблюдателем за деятельностью Св. Синода. Особенно не могли простить иерархи С. Д. Нечаеву введения особого контроля и строгой финансовой отчётности в делах, равно как и стремления ограничить власть архиереев и дать больше силы консисториям, усилить меры к уничтожению замеченных им нравственных недостатков в жизни духовенства. Когда в духовное ведомство стали приходить «жандармские доносы» на епископов, в том числе и на членов Св. Синода, большей частью оказавшиеся ложными, в организации их стали подозревать обер-прокурора, якобы имевшего цель «унизить духовное правительство в России»[575].
Как унижение воспринимали синодалы и то, что С. Д. Нечаев по собственному усмотрению изменял резолюции и определения Св. Синода, используя то настойчивость, то хитрость. Передавались слухи о том, что обер-прокурор при рассмотрении вопроса о замещении архиерейской кафедры представил императору не тех кандидатов, которые наметили члены Св. Синода[576]. При нём, равно как и при сменившем его на посту обер-прокурора графе Н. А. Протасове, «святое обыкновение» следовать «стройности и благочинию» в синодальных заседаниях, по словам современников, «не слишком соблюдалось»[577].
По словам дореволюционных исследователей, «влияние Нечаева на церковное управление в последнее время его синодальной службы сделалось уже настолько значительным, что фактически лишило Синод почти всякой возможности проявлять необходимую самостоятельность и независимость в решении многих церковных вопросов»[578]. Чем дальше, тем больше его власть становилась «министерской», и не только по существу, но и по форме. Так, уже 28 марта 1834 г. Государственная канцелярия уведомила С. Д. Нечаева о высочайшем повелении, требовавшем приглашать обер-прокурора для объяснений (когда речь заходила о делах духовного ведомства) в департаменты Государственного Совета. 13 апреля 1834 г. Комитет министров сообщил ему новое повеление императора: обер-прокурор по делам духовного ведомства с той поры должен был приглашаться и в Комитет министров[579].
Это, однако, не свидетельствовало о личной близости С. Д. Нечаева к Николаю I. Благоволением государя он не пользовался. Все дела и доклады, адресованные на высочайшее имя, обер-прокурор передавал через дежурных статс-секретарей. Точно также и распоряжения императора по Св. Синоду передавались С. Д. Нечаеву не лично, а через посредство «высших лиц». Правда, следует отметить, что обер-прокурор одно время пытался изменить существующий порядок («дабы таким образом забрать всю административную власть у Синода») и даже добился права личного доклада императору. «Но вскоре, потому ли, что новый докладчик не понравился или по другой какой причине, [государь] отменил своё повеление и приказал входить к нему с синодскими делами прежним порядком»