Сей Сеич вздыхает, сопит, возится у локатора, что-то там подкручивает, куда-то тычет отверткой и молчит, как в рот воды набрал. Впрочем, что тут скажешь.
За бортом в туманной мгле по-прежнему стоит рев. Того и гляди, впорет кто тебе в борт, а то ненароком и сам вмажешь кому-нибудь. Тут глаз да глаз, слух да слух! И все же мы хоть и медленно, хоть и на ощупь, но ползем своим курсом. Я уже начинаю различать голоса кораблей и даже приблизительно угадываю, где они.
Еще несколько судов промаячили по бортам и разминулись с нами.
А потом как отрезало. И туман еще гуще.
— Стоп машина! — приказывает капитан. Наш гудок автоматически ревет через определенные промежутки, а капитан без роздыха поносит Сей Сеича. Тот покорно слушает и ковыряется в локаторе.
Шесть часов утра. Глаза режет, будто песку насыпано в них.
Все! Иду спать.
В маленькой теплой и хорошо освещенной каюте на двоих, где койки, или, как их называют моряки, «ящики», в два яруса, ложусь на свою нижнюю и... не могу заснуть. Думал, после вахты, после всех треволнений усну мертвым сном. Ан нет, ни в одном глазу.
А в рубке остался капитан. Он будет там, пока не рассеется туман. Двое суток уже, как он не спит. Сейчас вахта старпома, мог бы и доверить. Такое впечатление, что капитан больше ценит второго помощника, а не старпома. Может быть, мне только кажется? Ладно, поживем — увидим.
«Катунь» покачивается на волне и периодически ревет. Там, наверху, ледяной ветер, мгла, люди напряженно вглядываются в туман, а я блаженствую в тепле, в чистой постели, над головой горит маленький плафончик для чтения. Красота! Только вот уснуть что-то не могу.
Вспомнилось: три дня назад ехал на автобусе в порт и размышлял о том, как резко иной раз может жизнь изменить направление. Думал ли я всего месяц назад, что уйду на полгода в плавание к берегам Африки!
Я размышлял о превратностях судьбы, а впереди меня парень с длинными, до плеч золотыми волосами держал на руках дворняжку — чистенькую, черно-белую, — нежно прижимал ее к себе и спал, всхрапывая. По одежде сразу можно было определить, что это матрос, а так как автобус шел только до порта, то ясно было, что моряк возвращался на судно. Матросы в городе выделяются своим загаром среди зимы (пришли откуда-нибудь с экватора, из Дакара или с Кубы или еще и подальше где-нибудь промышляли), яркими куртками, пыжиковыми шапками и заграничными нейлоновыми пальто. Всегда с распахнутой душой, щедрые, ходят они шумными группками, курят дорогие сигареты или диковинные трубки. Ну, и бороды у них, конечно, шкиперские.
Дворняга поскуливала, таращила глазенки в окно. Заприметив собачонку на улице, тявкала, матрос просыпался, говорил строго:
— Тихо, Чиф!
И опять дремал, уткнув нос в шерсть своего друга.
В проходной порта мы оба предстали перед молоденьким розовощеким милиционером. И оттого, что был он розовощек, чист и молод, он хмурил белесые девичьи бровки и напускал на детское лицо значительность и озабоченность,
— Спиртное есть? — спросил он меня, пронзив чемодан взглядом детектива.
— Нет.
Спиртного действительно не было. Милиционер поверил и не стал потрошить чемодан.
— А вы что? — спросил он матроса.
— Тихо, — ответил тот, по-моему продолжая еще дремать на ходу.
— Я вам дам «тихо»! — построжал милиционер. — Что это?
— Судовой Чиф, — проснулся матрос. — Представитель млекопитающихся.
Чиф смотрел на грозного стража порядка и приветливо вилял хвостом.
— Не заискивайся, —упрекнул его хозяин. —Веди себя достойно.
Милиционер улыбнулся песику и смилостивился:
— Ладно, идите, представители млекопитающихся. Еще раз увижу в таком виде, отберу пропуск.
— Фортиссимо, — сказал на это матрос.
— Что-что? — насторожился милиционер.
— Я говорю: сильно сказано, — пояснил моряк. — Чрезвычайно сильно.
Милиционер вспыхнул, как красна девица, но тут же подавил гнев и твердо сказал:
— В порту ведите себя достойно.
— Тихо! — Матрос спустил заскулившую дворнягу на землю. Песик нетерпеливо засеменил к первому же столбику.
— Андрюша! Жив, земеля! — вдруг широко раскрыл объятия встречный пижон в шикарной куртке с молниями вдоль и поперек. На всех местах молнии. Я такой еще не видывал.
— Вася! — окончательно проснулся мой попутчик. — Сколько лет, сколько зим!
Они сплели шкиперские бороды в долгом прочувствованном поцелуе.
— Откуда притопал? — отдышавшись, спросил Андрей.
— Из Дакара, — ответил Вася. — Ремонтироваться будем. А ты?
— Я с Гаваны. Как жизнь?
— О'кэй!— улыбнулся Вася. — План рванули на сто восемнадцать процентов. Ребята замолотили — грех обижаться.
— Чего гребли?
— Все, что попадало... А ты женился, нет? На Люське собирался.
— А ну ее!.. Вот моя жена. Друг человека.
«Друг человека» деловито омывал столбик, на всякий случай подперев его короткой ножкой.
Вася закурил, угостил Андрея, ловко выбив щелчком пальца сигарету из яркой иностранной пачки.
— Смотрю я на тебя, Андрюша, — с любовью и гордостью сказал он, — и не узнаю голодного паренька, которого подобрали мы на вокзале четыре года назад.
— «Дела давно минувших дней...» — задумчиво улыбнулся Андрей.
— А ведь это я тебя сделал рыбаком, Андрей Ивонтьев! — патетически сказал пижон. — Помнишь, как паспорт моряка потерял?
Они засмеялись...
Усну я сегодня, нет? «Катунь» стоит на месте, волны бьют в борт. Ревет тифон. В каюту глухо доносятся гудки судов, затерявшихся в тумане. Сколько их здесь!
Три дня назад прибыл я собственной персоной на «Катунь» с предписанием отдела кадров. У трапа меня встретил вахтенный — крепкий, рыжий, доброжелательно улыбающийся матрос.
— Капитан у себя?
— Капитана нет, старпом на судне, — подтянувшись, ответил он четко и вежливо полюбопытствовал: — Вы — первый?
— Чего — первый? — не понял я.
— Вы — первый помощник?
Вон, оказывается, что! Он принял меня за первого помощника капитана, то бишь за комиссара.
— Нет, я матрос.
Вахтенный с недоверием оглядел меня, но, видимо что-то прикинув в уме, обрадованно хлопнул по плечу:
— Тогда сменишь меня у трапа. Я уж сутки стою.
У меня екнуло сердце. Такая перспектива не улыбалась. Черт его знает, какие обязанности вахтенного у трапа!
Шла погрузка. К борту подъезжали грузовые машины с тралами, с барабанами толстого троса, с какими-то ящиками, с продуктами в мешках и коробках. На палубе работали несколько матросов. Судно было сплошь завалено мешками с картошкой, кочанами капусты, тяжелыми железными плитами (потом я узнал, что это — «доски» для трала). Всюду картонная тара под рыбу, которую нам еще предстояло поймать, связки полиэтиленовых белых мешочков, пустотелые пластмассовые шары — кухтыли —и куча тралов разной расцветки. Ругались матросы с шоферами, над головой предупреждающе звонил портальный кран, опуская на палубу связку сосновых досок, по трапу двое парней вносили на судно тюки со спецодеждой — телогрейки, ватные штаны, сапоги. И всем этим распоряжался, как мне показалось, вахтенный у трапа. Может, кто-то и другой командовал, но я никого больше не видел.
Вечером должны были уйти в рейс. Это мне сказали в отделе кадров, когда вручали предписание. Правда, бывалые моряки заверяли, что в понедельник ни за какие коврижки не отойдем от причала. Ни один капитан не согласится на это. Будет тянуть волынку, находить всякие причины: то груз взят не полностью, то воды нет на борту, то документы не подписаны; будет тянуть, пока не дотянет до вторника. Хоть две минуты после «ноля», но чтоб вторник был, ибо существует испокон веков моряцкое суеверие — в понедельник в море не выходи, рейс будет худой.
Я в это верил и не верил. Но уже знал, что отход «Катуни» несколько раз откладывался. И все же бесконечно отодвигать его нельзя. Судя по тому, как лихорадочно загружалось судно, — должны отойти. Я притащил с собой тяжелый чемодан с барахлом. Пока донес его от проходной до судна, стоящего, как нарочно, в конце порта, у самого дальнего причала, упрел. Но самое обидное — все, что я напихал в чемодан, не пригодилось потом в рейсе.
«Катунь» производит впечатление. Траулер пришел после ремонта из Штральзунда как с иголочки — выкрашен, надраен, блестит. У судна красивые современные обводы, легкость и экономность линий, своей строгостью и стремительностью напоминает военный корабль. На борту этого красавца мне предстоит проплавать шесть месяцев.
Пока я соображал, что же ответить вахтенному насчет подмены его у трапа, он вдруг заорал во всю луженую глотку:
— У тебя что — глаза на затылке!
Я опешил. Не сразу сообразил, что это не мне. Крановщик, поднимая тяжелую катушку с тросом, шаркнул ею по светло-серому нарядному борту и оставил грязный мазутный след. Всю красоту испортил. Эх!
— Где начпрод, где шеф-повар? — крикнул кто-то грозным голосом сверху («Наверное, боцман», — подумал я и не ошибся). — Чего они продукты не уберут!
Машинист крана снайперским ударом сбил ящик с верхушки большого вороха всякого инвентаря, и капустные кочаны вольготно и весело раскатились по палубе.
— Эй-эй! — закричал, появляясь в дверях, румяный парень в белой короткой куртке нараспашку и в поварском колпаке. — Чего ты делаешь!
— На вальс приглашает, не видишь, — пояснил боцман. Он сидел в шлюпке и сматывал в бухту тонкий капроновый конец.
А крановщик уже прицеливался к мешкам с картошкой, и барабан с тросом угрожающе качался над палубой, описывая широкие амплитуды. Кок юркнул обратно в дверь, захлопнув ее за собой. Матросы, пригибаясь и втянув головы в плечи, шмыгнули за укрытия. Мы с вахтенным дружно присели.
— Сейчас подмайнает и шарахнет, — обнадежил вахтенный. Нарисовал, так сказать, яркую картинку недалекого будущего.
На этот раз машинист снес мешок с картошкой, и она шрапнелью брызнула по палубе.
— Маладэц, кацо! — раздался насмешливый голос с грузинским акцентом. — Красыво бьешь. Варашиловский стрэлок!