Я поднял голову и увидел на шлюпочной палубе молодого лысого грузина в яркой цветной рубашке и в шлепанцах. Он стоял, облокотясь на леер, и с интересом наблюдал, как машинист крана, распоясавшись, держит всех в страхе.
— Чэго мелачишься с картошкой! Бэй сразу по рубке, по стеклам!
Крановщик внял совету, и катушка с тросом, набрав амплитуду, понеслась на грузина.
— Какой паслушный, вай, вай! — крикнул грузин и припустил в рубку, потеряв шлепанец.
Под шумок и я постарался унести ноги. За спиной что-то трещало. Видать, крановщик вошел в раж и крушил на палубе все подряд.
— Скажи там старпому, Мартов смену просит!—крикнул мне вслед вахтенный.
— Скажу, — пообещал я и пошел искать начальство, что оказалось сделать не так-то просто в незнакомом лабиринте коридоров и этажей.
Навстречу попался парень, я спросил у него, где каюта старшего помощника.
— Да вот же, прямо перед тобой, — он ткнул пальцем в дверь, окрашенную белой краской. — Видишь, написано «ВК» — высший комсостав. Стучи.
Я постучал раз, постучал два, вежливо. Потом постучал сильнее и все время видел боковым зрением этого парня, он стоял в конце коридора и чего-то ждал.
— Да входи! — крикнул он мне. — Чего стесняешься.
Я открыл дверь.
Передо мною был гальюн. Буквы «ВК» на двери означали — ватерклозет. Услыхал за спиной удаляющийся жизнерадостный хохот. Веселый парень мне попался. Тут надо держать ушки на макушке, подумал я и вспомнил свою давнюю матросскую службу с ее заповедью: не разевай варежку! Моряки любят подначить, хлебом не корми. Ладно, подумал я о веселом парне, попадешься ты мне еще, рассчитаюсь я с тобой горяченькими угольками.
Долго еще плутал я по коридорам, пока нашел каюту с надписью «Старший помощник».
Невысокого роста, белокурый Тин Тиныч (имя я узнал, конечно, позднее — Валентин Валентинович) окинул взглядом мой новый костюм и спросил не очень любезно:
— Что вам?
Видимо, он принял меня за кого-то другого. Я предъявил предписание из отдела кадров базы, в котором было сказано, что такой-то направляется матросом на РТМ «Катунь». Прочитав это, старпом обрадовался мне, как родному брату:
— Ну наконец-то еще один! А то хоть вой — некому работать. Чего они там в кадрах волынку тянут? — спросил меня строго. — Сегодня отход, а еще и половины команды нету.
— Мартов у трапа просит смену, — ляпнул я.
— Вот ключи от каюты, кладите вещи и — вахтенным к трапу!
Я трухнул по-настоящему. Леший тянул меня за язык! Уж никак не ожидал, что вот так сразу за дело. Думал, дадут осмотреться, привыкнуть, прежде чем запрягут. Лихорадочно стал искать спасения, промямлил:
— Понимаете, мне очерк надо успеть сдать. Пока не отошли.
— У меня нет должности журналиста, — отрезал пути отступления старпом. — Верно, Эдик?
Маленький паренек, смуглый, с густыми бровями (потом я узнал, что это рефмеханик), неопределенно улыбнулся. Видимо, из природной деликатности: и старпому хотел потрафить, и меня не обидеть.
— На вахту! — неумолимо закончил нашу дружескую и теплую встречу старпом.
Спас меня капитан. Он появился за спиной у меня, как ангел-хранитель.
— Ладно, с завтрашнего дня назначишь его, — сказал он Тин Тинычу. — У тебя там внизу гулянка идет, женщин на судне больше, чем матросов. Наведи-ка порядок.
Капитан был хмур.
Я поспешил улетучиться. За спиной недовольный голос Носача бухал в переборки каюты:
— Как у тебя с документацией? Судовая роль заполнена? Сколько матросов еще не прибыло? Старший трал-мастер появился, нет?
В жилой палубе, где, говоря дореволюционным языком, живут нижние чины, нашел я номер своей каюты. Открыл ее и остановился в дверях, так сказать, на пороге новой жизни. В этой каюте — один шаг шириной и три длиною — мне предстояло прожить шесть месяцев. Теперь это мой родной дом. Каюта, между прочим, хорошая. Светлая, с умывальником, с зеркалом над ним, с двухъярусной койкой, с красным диванчиком, со столиком, покрытым светлым пластиком, как и стены каюты, с кондиционной установкой для охлаждения или подогрева воздуха и даже с идиллической картинкой над столиком. С чемоданом в руке перешагнул высокий порог. Выглянул в иллюминатор, перед глазами порт. У борта судна разгружались машины с промвооружением, звенел кран, ругался вахтенный у трапа.
Странно все же. Погрузкой занималось человек пять-шесть, и я думал, что на судне больше никого нет, а тут за переборками с обеих сторон слышны песни, хохот, звон гитары. Пока шел по коридору, встретил нескольких девушек с парнями. Лица красные, распаренные. Провожающие, что ли?
Я сидел на холодном и скользком диванчике и слушал топот на палубе — она как раз у меня над головой. Вот потащили волоком цепь, прямо по мозгам. Пробухали шаги. В водолазных галошах на свинцовой подметке, что ли, он прошел? Веселенькое дело! Шесть месяцев вот так будет!
По коридору прошла шумная компания, кто-то хвастливо говорил:
— С Носачом в прогаре не будем. Он Атлантику как свой огород знает.
— Молотить заставит — спина просыхать не будет, — отозвался другой голос.
— Не дрейфь, — сказал первый. — Зато на пай тыщи две с половиной. Уродоваться, так знать за что.
— Носач всегда дает матросу заработать, — вставил третий. — Он на экономические показатели жмет. Верняк.
Взвизгнула девица, раздался звонкий звук пощечины и обиженный голос:
— Ты чего, недотрога! Я же ухожу. — Голос набирал высоту и злость. — Ты тут... на танцульки бегать будешь, а я там уродоваться! Тебе только боны!
— Хватит, старик, не рви себе душу, — сочувственно сказал кто-то, и компания завернула за угол коридора.
Слышимость здесь, конечно, отличная, как в милых сердцу блочных малометражных квартирах. В доказательство этой мысли в соседней каюте кто-то запел под гитару, запел будто у меня над ухом: «Рыбак уходит на путину, и чайки плачут за кормой...»
«Как же так?—подумал я. — На погрузке матросов раз-два и обчелся, а тут каждая каюта гуляет».
Взял фотоаппарат и пошел на палубу запечатлеть погрузку. Раз уж рейс начался, надо все зафиксировать на пленку.
И первый, кого увидел, выйдя на палубу, был Чиф! Песик деловито обнюхивал замороженные туши баранов, сваленные друг на друга.
— Чей Кабысдох? — яростно шипел кок и вопросительно уставился на меня. Я покачал головой.
— Чиф его имя, — с достоинством сказал мой знакомый Андрей Ивонтьев, появляясь в дверях надстройки.
— По мне хоть кэп! — выкатил глаза кок. — Убери его к черту! Сейчас санитарный досмотр начнется!
— Усек, — серьезно кивнул Андрей и свистнул песику. — Чиф, смоемся. Досмотр.
На палубе разительная перемена. Никакого крика и никакой прохладцы. Работающих тоже стало больше. Все четко, все слаженно. Что такое? А-а, капитан у трапа. В полной парадной форме. С медалью Героя Социалистического Труда. Эффектен. Сразу видать — настоящий капитан. Матросы деловито и проворно бегают по палубе. Капусту и картошку уже подобрали. Мешки, бочки, ящики исчезают где-то в чреве судна. Все это там, в провизионке, складывается на долгое хранение.
Я исщелкал всю катушку, радуясь, что погрузка у меня «в кармане». (Потом, когда проявил пленку, она оказалась испорченной — передержка. Это я умею.)
— Послушай...те, — обратился ко мне молодой мужчина с аккуратным пробором в волнистых, тщательно уложенных волосах, будто он только что вышел из парикмахерской. — Не поможете мне принести карты?
В картографическом отделе порта нам выдали большую кипу штурманских карт и с десяток толстых книг — лоций. Нас трое. По пути за картами штурман (это был третий помощник капитана, Гена) прихватил себе в помощь еще одного матроса. Паренек шел вразвалочку, как ходят старые мариманы, снисходительно-скучающим взглядом посматривал на суда у причалов. Вид у него бывалого матроса, которому наскучили все эти отходы, приходы, штормы и штили. На меня он поглядывал, как боцман на салажонка. А в картографическом отделе сразу сел на стул и со скучающим видом стал ждать, пока штурман разберется с каргами.
— Северное море где? — спросил штурман Гена, внимательно сверяя карты со списком.
— Внизу. — Пожилая и усталая женщина показала пальцем под стопку карт.
— А Ла-Манш?
— Смотрите как следует, — недовольно хмурилась женщина. — Все на месте.
— Побережье Африки есть?
— Есть, есть. Вот оно, побережье Африки, — показала на карты женщина. — Все по списку, молодой человек.
Северное море, Па-де-Кале, Дуврские меловые скалы, Ла-Манш, Гавр, Брест... Мы пойдем теми местами, где жили и боролись герои книг, которыми я зачитывался на крыше сарая на маленькой далекой сибирской станции, мечтал вместе с ними путешествовать, сражаться на шпагах, скакать на быстроногих арабских скакунах, плыть по бурному морю... Вот и сбываются мечты детства.
Будем проходить мимо Франции, где когда-то, еще в шестнадцатом году, был мой отец — царский солдат, воевавший на стороне французов против немцев...
— Лоции Балтийского моря? — продолжал штурман Гена.
— И лоции все на месте. Что вы на самом деле! — совсем уж потеряла терпение пожилая женщина. Я никак не мог понять, что ее сердит.
— Работа уже окончена, а вы пришли. Еще бы позднее заявились.
А-а, вот оно что, оказывается!
Она посмотрела на круглые корабельные часы, висящие на стене.
— И каждый день вот так, — ворчала она. — Торопятся, кричат, а все равно отходят через неделю.
— Сегодня отойдем, — заверил штурман Гена.
— Еще послезавтра прибежишь, что-нибудь забудешь.
— Молод, горяч, — сказала вошедшая женщина. Она была молода, красива вызывающей броской красотой, что достигается косметикой и немалыми усилиями при уходе за своим лицом. Она ласково-оценивающе окинула штурмана Гену медлительным взглядом. На губах ее таилась неопределенная улыбка.
Штурман Гена враз ожил, засветился, тоже оценивающе оглядел молодую женщину, и такая же неопределенная улыбка коснулась его губ. Они сделали стойку друг на друга, почувствовав единство взглядов. Сошлись родственные души.