— Еще прибежит, — сказала пожилая женщина молодой, надевая пальто и давая этим понять, что нам пора уходить, что рабочий день в картографическом отделе окончен.
— Неплохо бы, неплохо, — произнес штурман Гена, не отводя глаз от молодой красавицы.
Мы свернули карты в рулоны, связали бечевками, взвалили на плечи. Рулоны оказались тяжелыми и скользкими. Пока дотащили до траулера, упрели. По пути штурман Гена дважды спросил бывалого матроса:
— Отойдем или нет сегодня, Дворцов?
— У нее муж рыбмастером ходит, — сказал в ответ бывалый матрос. — Сейчас на Кубе.
— М-м, — промычал штурман Гена и со вкусом пожевал полными спелыми губами...
Никак не могу уснуть.
«Катунь» кричит, и гудок этот тосклив и тревожен. И меня охватывает беспокойное чувство, такое знакомое в последнее время, так часто настигающее меня в самых неожиданных местах: в кино, в поезде, на собрании и особенно ночью, в одиночестве. Чувство неудовлетворенности. Может быть, оно и погнало в море? Чего-то стало не хватать. Видимо, жизненного накала, какой-то обжигающей струи, постепенно увяз в трясине благополучия, в мелочах жизни, в нелепой и ненужной суете. Начал просыпаться ночами с тревожным ощущением ограниченности отпущенного судьбой времени, с обнаженной ясностью понимая, что годы прошли и ничего не сделано. «Не закрывай трусливо глаза, Гордеич, — осталось не так уж и много. Лучшие годы разбазарены». Спешить, спешить, чтобы хоть что-то успеть сделать!
Бессонными ночами чувствовал, что уходит талант. Да и было-то его отпущено самую малость, самую кроху, и тот — как песок сквозь пальцы. Да и не талант это вовсе, а лишь некие литературные способности.
«И даль свободного романа я сквозь магический кристалл» совсем еще не различаю. Да и будет ли роман? Почему обязательно роман. А если просто записки рулевого?
И все же какой леший несет меня за тридевять земель, за «море-океан» не на день, не на неделю — на полгода? И не созерцателем, а простым матросом. Эксперимент? Утверждение личности? Что я — десятиклассник! Романтика простительна молодым. Не поздновато ли в моем возрасте?
Но странное дело, как только окончательно созрело решение пойти в море матросом, именно простым матросом, так ощутил я какое-то раскрепощение. Как только ступил на палубу, так отодвинулись все земные заботы и всякие недоделанные дела. Вдруг почувствовал себя, как в молодые годы, матросом, за которого думает начальство. Оно знает, куда послать, что заставить делать. Мое дело теперь — выполнять...
«Катунь» покачивается, ревет. Двигатели молчат. Стоим. Значит, туман еще не рассеялся и капитан в рубке. Неуютно сейчас там. Ветер в открытое лобовое окно. Бр-р! Усну я сегодня, нет?
И вдруг вспоминаю, как меня застраховали перед отходом в рейс. Не успел я еще и оглядеться в каюте, как без стука решительно вошли две женщины.
— Член экипажа?—почему-то строго спросила энергичная полная дама в рыжем заграничном парике.
Несколько растерянно, потому как еще не привык считать себя членом экипажа, я все же ответил утвердительно.
— Застрахован?
— От чего?
— От всего. — Полная дама многозначительно изломила густую и по-мужски широкую бровь.
— В море первый раз? — спросила женщина помоложе, с натуральными волосами.
Я пояснил дамам, что последний раз был в море двадцать два года назад.
— Перебор, — заключила дама в парике, видать любительница карт, и разложила на столике бумаги. У меня возникло ощущение, что каюта теперь не моя и мое присутствие здесь возможно только с разрешения этих женщин. Весьма энергичные дамочки.
— Итак, на три тыщи рэ! — безапелляционно заявила дама в парике. — Заполняю.
Я попытался было выяснить и об этих «трех тыщах рэ», и о страховке вообще.
— Вы знаете, что такое море? — с вызовом спросила дама в парике и строго посмотрела на меня. Взгляд у нее пистолетный, не всякий выдержит. — Это шторм (загнула палец), это ураган (загнула другой, с золотым кольцом), это волны (загнула третий, с перстнем). Вышел на палубу — и тебя уже нет (загнула еще один палец, опять с кольцом). Что скажет жена? (Загнула последний, и перед моим носом оказался довольно крупный кулачок и, видимо, крепенький.) Ну?!
Я посмотрел на этот милый кулачок с золотым кастетом из колец и перстней и подумал: «Бьет. Мужа бьет». И сдался.
Они мигом оформили документ, и моя драгоценная жизнь была надежно застрахована. Теперь нам не страшен серый волк и волны, которые только и ждут, когда я появлюсь на палубе.
Обворожительно улыбаясь, дамочка помоложе вручила мне на память листок с годовым календариком на одной стороне и с белоснежным лайнером на другой. Видимо, это тоже входило в заботу о человеке.
Все же дорого я стою. Три тыщи рэ! Шутка ли! Запоздало пытаюсь объяснить, что я, так сказать, не совсем настоящий матрос, я всего на один рейс, и, возможно, стою гораздо дешевле.
— Понимаем, понимаем, — перебила дама в парике. — Из надзора. Все равно страховаться надо.
То за комиссара меня принимают, то за работника рыбнадзора. Почему-то внешний вид мой никак не тянет на матроса. Когда энергичные дамочки удалились, я посмотрелся в зеркало над умывальником, пытаясь понять, отчего все же меня никак не хотят признать за рядового матроса траулера «Катунь»? Наверное, из-за седины. К моим годам рядовыми матросами никто не плавает. Все уже достигают каких-то чинов. А я чего достиг? Эй, парень, ты чего-нибудь достиг в этой жизни? Молчишь.
Зато не молчала судовая радиотрансляция. Второй штурман ругался с портом, с какой-то девицей.
— Когда воду дадите? — спрашивал он.
— После «Карла Линнея», — отвечала диспетчер.
— Это еще почему? Он сутки брать будет, а нам сегодня отходить.
— Перетягивайтесь на двадцать четвертый причал, — посоветовала диспетчер.
— Да вы что! — отчаянно вскричал второй штурман. — У нас на причал промвооружение отгружено, куда мы от него пойдем!
— Значит, без воды будете. Говорят вам — двадцать четвертый! — повысила голос девица.
Судовая радиотрансляция не отключена, и все разговоры, которые ведутся из рулевой рубки, слышны по всему траулеру.
Начал убирать каюту. Соседа моего еще нет, и кто поселится — неизвестно. В каюте хлама от прежних жильцов — горы. Видать, жили мотористы: в шкафах промасленная ветошь, под койкой тоже, оттуда же вытащил я огромные рыбацкие бахилы — резиновые сапоги по пояс. Поразмыслив и смекнув, что они мне могут пригодиться в море, засунул на прежнее место. Мусору нагреб целый ворох. Задумался — куда его деть? Выглянул в иллюминатор, прямо под ним—причал. Нет, сюда нельзя. Выйдем в море — выброшу. Море, оно все вытерпит.
По трансляции по-прежнему шла перебранка. Теперь слышался грузинский акцент. Это помощник капитана по производству, технолог, разговаривал с отделом кадров и спрашивал, где рыбмастера, кто именно назначен на судно и почему их до сих пор нет.
— Паслушай, дарагая, милая, красавица, зачэм мне Калюшкин, зачэм Иванов? Ты мне дай хароших мастэров. Мне работники нужны, красавица, ра-бот-ни-ки!
— Уговорили, — согласилась женщина с молодым голосом. — Только с вас раковина, самая красивая. Вы на Кубу идете?
— Нэт, в Цэнтральную Васточную Атлантику.
— А-а, — разочарованно протянула женщина. — Там раковины плохие.
— Будэт, дарагая, тэбе раковина. Будэт самая кра-сывая, пэрламутровая, — заверял грузин. — Считай, уже стоит на тваем пианине. У тебя пианина есть, дарагая?
Почему-то с берега всегда отвечали женщины. Такое впечатление, что отделы кадров и снабжения в руках прекрасной половины человечества.
После грузина по трансляции раздался хриплый и решительный голос капитана, он разговаривал с отделом кадров:
— Вы кого мне дали! Мне старший тралмастер нужен, а не гуляка. Отходить пора, а он где-то на свадьбе гуляет!
— Арсентий Иванович, — отвечал «берег» опять женским голосом, но голос на этот раз был тих, нетороплив. Чувствовалось, что говорит умудренная годами пожилая женщина. — Он тралмастер хороший, работящий. Есть, конечно, за ним слабость.
— Мне эта слабость боком выйдет, — ворчал Носач. — Мне тралы новые нужны, а он набрал старья. И глаз не кажет. Давайте другого.
— Ваш первый помощник хлопотал за него, Арсентий Иванович. Вот мы и дали Соловьева.
— С этим соловьем запоешь в море.
— Сами же просили.
— Да не просил я его у вас! — взорвался капитан.
— Арсентий Иванович, — умиротворяюще отвечал «берег». — Ну ваш Шевчук просил. Он же судовую роль заполняет. Ну нет у нас никого. Все в отпуске или в море. Берите Соловьева, Арсентий Иванович.
Потом по радиотелефону с картографическим отделом порта говорил штурман и просил карту промыслового района, что ему недодали. Ему тоже отвечала женщина с молодым певучим голосом:
— Найдем карту. Будем рады вас видеть. Сегодня в рейс или нет?
— Может, уйдем, может, нет, — ворковал штурман. — Не хотелось бы с вами вот так, на расстоянии, прощаться.
— Приходите, ждем, — зазывно говорил «берег». «Интересно все же, —думал я, —уйдем мы сегодня или нет? Еще ни одно судно, как утверждают моряки, не ушло вовремя. И мы уже третий день не можем принять швартовы. Накануне назначали последний срок: в двенадцать часов дня. Не ушли. Потом было объявлено, что уйдем в восемнадцать, дальше переиграли на двадцать. Теперь вот говорят, что, может быть, ночью отойдем. Ночью, кстати, будет уже вторник.
А по радиотелефону шли переговоры: то ругались, то просили, то грозили, то умоляли.
Как бы там ни было, а судно загружалось всем, чем нужно, и матросы из отдела кадров тоже подходили, постепенно заполняя пустоты в судовом списке. Оставалось найти неуловимого Соловьева — и команда была бы в полном составе. Говорят, что только тогда свободно вздыхают на судне и начинается нормальная жизнь, когда отходят от причала.
Прибрал каюту, еще раз внимательно осмотрел ее. Ничего —уютная и красивая. Интересно, что я запою месяцев так через пять, какой тогда она мне покажется?