— Где тот эсер, который наповал уложил начальника жандармского управления Могилева?
Память наркома мгновенно подсказала исполнителя акции, но полной уверенности не было в том, что именно его имеет в виду генсек. Ошибиться очень не хотелось.
Сталин искоса скользнул взглядом по озабоченному лицу Берии и, недовольный недогадливостью соратника, нехотя пояснил:
— В Париже он возился с бандой Кутепова… Потом неплохо помогал немецким фашистам вывозить сырье из Норвегии…
— Серебрянский? — поспешно выпалил Берия, довольный, что память не подвела, но продолжать, на всякий случай, не стал.
Он хорошо знал своего хозяина. И в данный момент не обманулся: Сталин спрашивал о том, что самому было хорошо известно. В то же время с иронией ли говорит, что Серебрянский “помогал фашистам”, или нет? Определить сразу было непросто. Немецкие суда, загруженные в Норвегии никелем или цинковой рудой, редко достигали порта назначения. Что было тому причиной, он тоже знает.
Сталин спросил:
— Чем он занимается?
У Берии перехватило дыхание, но тут же сообразив, несколько сдавленным голосом ответил:
— В камере смертников дожидается приведения приговора…
— Что за чушь! Есть там у вас голова на плечах?..
Берия невольно подумал — “пока она есть” и объяснил о данном распоряжении воздержаться с исполнением приговора суда.
Оборвав его, Сталин неожиданно участливо спросил:
— Как он себя чувствует?
— Ничего, здоров.
— Это хорошо…
Явно удовлетворенный ответом, Сталин решительно шагнул к выходу. Стало ясно — именно это, последнее, интересовало его.
Прибыв в наркомат, Берия срочно вызвал к себе с “делом” Серебрянского начальника Первого специального отдела НКВД майора госбезопасности Леонида Фокеевича Баштакова.
Учитывая развитие событий на фронте, Баштаков быстро связал вызов к наркому с его интересом к бывшей сфере деятельности Серебрянского, с которой он был достаточно знаком.
Баштаков прекрасно понимал также, что, не окажись страна в столь тяжелом положении, вряд ли кто-либо поинтересовался бы участью верой и правдой послужившего режиму разведчика-чекиста, как и освобождаемых в последнее время из тюрем и лагерей военачальников. Выручили военные события. Правда, далеко не всех.
…Берия перестал листать “дело” и, вскинув голову, устремил пронзительный взгляд на начальника спецотдела.
— Хорошо… С него уже сняты все обвинения.
— С Серебрянского? — удивился Баштаков.
— А о ком, по-вашему, говорим? — хмуро отреагировал Берия. — В течение ближайшего часа он будет поднят наверх. Направим бумагу на его восстановление во всех правах. Также и в отношении жены».
По согласованию со Сталиным Берия отдал распоряжение освободить из заключения более двадцати сотрудников разведки. Среди них были и Серебрянские.
Согласно постановлению Президиума Верховного Совета СССР от 9 августа 1941 года Яков Серебрянский и его жена Полина были амнистированы. Они вышли из тюрьмы и были восстановлены в партии.
22 августа 1941 года, рассмотрев ходатайство НКВД, Секретариат Президиума Верховного Совета СССР (протокол № 97, дело № 15902) постановил:
«1. Возвратить Серебрянскому Якову Исааковичу ордена Ленина и Красного Знамени с орденскими документами.
2. Ввиду того, что принадлежащие Серебрянскому Я. И. орден Ленина за № 3363 и орден Красного Знамени за № 20171 сданы в переплавку на Монетный Двор, разрешить Отделу по учету и регистрации награжденных взамен их выдать Серебрянскому ордена из фонда очередного вручения.
3. Выдать Серебрянскому Я. И. орденские документы; книжку денежных купонов — с 1.VIII.1941».
Документ подписал секретарь Президиума Верховного Совета СССР Александр Горкин.
Яков Серебрянский был восстановлен в специальном звании старшего майора государственной безопасности и после двухмесячного отдыха и лечения назначен начальником группы во 2-й отдел НКВД СССР, в который 3 октября 1941 года была преобразована Особая группа НКВД СССР.
Кроме Серебрянского во 2-й отдел НКВД СССР были зачислены еще двое его бывших сослуживцев по СГОН: приговоренный к длительному сроку тюремного заключения один из организаторов партизанского движения Иван Каминский и находившийся в Лефортовской тюрьме НКВД специалист по белой эмиграции Петр Зубов.
А несколько позже, по инициативе уже самого Серебрянского, во 2-й отдел были также направлены на работу уволенные в 1938 году из внешней разведки Вильям Фишер (на должность начальника отделения связи) и Рудольф Абель (в опергруппу по обороне Главного Кавказского хребта).
В период Великой Отечественной войны они блестяще проявили себя, принимая участие в разработке и осуществлении оперативных радиоигр с противником, а также руководя подготовкой и заброской в тыл противника специальных разведывательно-диверсионных групп.
О деятельности Якова Исааковича в период Великой Отечественной войны довольно сложно рассказывать, и этому есть несколько причин.
Во-первых, Серебрянский не оставил никаких воспоминаний. Из жизни он ушел, находясь под следствием.
Во-вторых, большинство документов и материалов о разведывательно-боевой деятельности специальных структур НКВД — НКГБ СССР, в которых работал Серебрянский в 1941–1945 годах, до настоящего времени хранятся под грифом «Совершенно секретно». Это же касается и некоторых аспектов деятельности советских спецслужб по проведению оперативно-боевой работы в тот период в странах Восточной Европы.
В то же время отечественные историки Иосиф Линдер и Сергей Чуркин в одной из своих работ несколько приподнимают завесу секретности над деятельностью разведчика: «Серебрянский интенсивно включился в работу, возглавив 3-е отделение 2-го отдела НКВД… Он лично курировал вербовку агентуры для глубинного оседания в странах Западной Европы, а также отвечал за перепроверку разведывательной информации и за дополнительный контрразведывательный контроль в подразделениях НКВД в тылу противника…
Яков Исаакович работал в тесном контакте с Михаилом Маклярским, который возглавил специальное отделение по негласному штату. Отделение курировало спецагентов, проходивших строго индивидуальную подготовку и затем переходивших из разряда секретных сотрудников в оперативников. Одним из таких людей был Н. И. Кузнецов».
К этому следует добавить, что Серебрянский также курировал разведывательно-диверсионную сеть одного из немногих уцелевших секретных сотрудников СГОН Иосифа Григулевича, успешно действовавшего в Аргентине в 1940–1944 годах.
Благодаря активной работе Григулевича и его коллег значительная часть грузов, предназначавшихся для отправки из Буэнос-Айреса в гитлеровскую Германию, была повреждена или уничтожена в результате пожаров в складских помещениях либо отправилась на морское дно вместе с взорванными судами.
Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского: «Началась Великая Отечественная война. Меня вместе с тетей Шелли, бухгалтером Наркомата земледелия СССР, направили в эвакуацию. Поселили нас на окраине Омска. Внезапно, в декабре 1941 года, приходит машина, и тетю отвозят в НКВД. Попрощавшись на всякий случай со всеми, она уезжает. Возвращается очень взволнованная. Оказывается, вышедшие из тюрьмы (а для меня — возвратившиеся из командировки) родители разыскивают меня.
Вскоре в Омск приехала мама, и зимой, в начале 1942 года, мы возвратились в Москву.
Я хорошо помню, как на перроне московского вокзала нам навстречу быстрым шагом шел, а скорее — бежал, высокий человек в длинном кожаном пальто и в кепке. Это был отец! Сильные руки подхватили меня и подняли высоко-высоко…
Для меня встреча с отцом на вокзале означала, что родители окончательно вернулись из командировки.
Мы жили в гостинице “Москва”, в номере 646. Окна номера выходили прямо на Госплан, нынешнюю Думу. Рядом с нами, где-то в 650-м номере, жил Дмитрий Николаевич Медведев, у которого я бывал время от времени.
Помню, что у мамы тогда был тяжелейший ревматизм. Все суставы болят, заплывшие глаза, запах мази Вишневского в номере…
С возвращением родителей наша семья собралась практически полностью вместе. К сожалению, не вся.
Дедушка Исаак, отец моего отца, которого я помню очень смутно, жил перед войной у нас на даче в Серебряном Бору. Перед самой войной он отправился в Минск навестить родных и там погиб во время очередной немецкой облавы. Позже двоюродный брат мне рассказал историю о том, как это было.
Дедушка жил в доме у двоюродной сестры отца. После захвата Минска немцами дом оказался на территории гетто. Каждый раз, когда начиналась облава, а это так или иначе становилось известным, вся семья пряталась в туалете. А туалет был расположен так, что входная дверь, будучи открытой, перекрывала вход в туалет. Немцы врывались в дом, а там никого нет. И в какой-то момент дед сказал, что он не может так дальше жить, и остался. Его забрали, и, естественно, он погиб».
Битва за Москву
Осенью 1941 года обстановка на фронте стала приобретать критический характер. В ноябре танки Гудериана вплотную подошли к Москве. Началась эвакуация правительственных учреждений в Куйбышев. В столице бьшо введено осадное положение.
Известный московский журналист и публицист Леонид Репин писал: «Эвакуировалось более 500 заводов и фабрик, более миллиона человек в считаные дни покинули город. Заминированы фабрики, на крышах зданий установлены зенитные орудия, в подвалах домов оборудованы пулеметные гнезда. Военные заводы не переставали работать — делали самолеты, оружие, снаряды. Улицы ощетинились противотанковыми ежами. Да, Москва обезлюдела, но сдаваться не собиралась».
Захватчики уже готовились вступить в город. Для поднятия духа в германских войсках были отпечатаны и вовсю раздавались приглашения на участие в триумфальном параде на Красной площади, принимать который должен был сам Гитлер. Министр пропаганды Германии Геббельс направил в Подмосковье транспортный самолет с журналистами и операторами кинохроники, чтобы увековечить победное вступление гитлеровцев в Москву. В это же время в Подмосковье из Германии прибыл эшелон, груженный красным гранитом, из которого предполагалось соорудить памятник победы. (Поспешили, как оказалось. После войны московские власти облицевали этим гранитом первые этажи нескольких домов в центре столицы.)