Вряд ли я вообще смог бы найти эту статью, если бы за работу над книгой не взялась и Михиль. Мими помогала мне привести в порядок файлы, лежавшие без дела годами: она сканировала документы и статьи, а иногда переводила небольшие документы, которые могли пригодиться. Хорошо, что я уже получил деньги за комплексную проверку и мог платить за час ее работы не меньше, чем за то же время получала сотрудница салона патинко.
Плюс этой статьи заключался в том, что это была одна из немногих статей под моим именем. Большинство газетных статей в Японии публикуются без подписи – кроме разве что колонок редактора.
К моей радости, мистер Ли согласился встретиться. Правда, поставил несколько условий: интервью будет закулисным, и я сделаю все, чтобы никто не догадался, что речь о нем. Он понимал, что если станет известно о его корейском происхождении, это не принесет пользы ни ему, ни его семье. Я согласился. Мы решили встретиться в его офисе в районе Адачи, расположенном на третьем этаже одного из его салонов.
Я уже давно не заходил в салон патинко, поэтому удивился, придя к нему без десяти девять утра и увидев перед входом довольно длинную очередь. К десяти в зале было уже полно игроков, по большей части мужчин лет тридцати-сорока.
Возле кажлого автомата стояла пепельница, и несмотря на, казалось бы, первоклассную систему вентиляции, воздух был наполнен дымом, который искажал яркий свет машин, и казалось, будто они истекают неоном. Автоматы выстроились в несколько рядов, игроки стояли спиной друг к другу и ловко, то медленно, то быстро поворачивали ручки управления, бросая шарики вверх и надеясь, что они приземлятся в нужном месте, позволив сорвать джекпот.
Шум был оглушителен. Музыка, похожая на те транс-композиции, что играют в клубах, ревела на полную громкость. Сквозь этот рев можно было разобрать электронные гудки и стук шаров, опускающихся на игровое поле и падающих в лотки, когда кто-то попадал в цель. Вдалеке слышалось равномерное пыхтение и щелчки шаров, которые подсчитывались в машине, выдававшей игроку квитанцию о выигрыше. Стоял неоднородный гул. Пахло паршивым кофе и железом. Я даже не представлял, как можно целый день работать в таком салоне, как можно провести там хоть несколько часов.
Пол был безупречно чист. Каждая машина была отполирована и блестела. Все низкие кресла с сиденьями из искусственной красной кожи выглядели совершенно новыми и удобными. Я коснулся одного и понял, что это кресла с эффектом памяти. На таком можно с удовольствием сидеть сколько угодно.
Пока я стоял, наблюдая, как персонал проверяет каждую машину и время от времени что-то говорит клиентам – точнее, вопит им на ухо, мне вспомнилось, как однажды в пресс-клубе столичного департамента полиции Токио мы, журналисты, высчитывали, какой будет наша почасовая заработная плата, если рассчитать ее исходя из количества времени, которое мы действительно проводим на работе. Наш вывод заключался в том, что неквалифицированный работник салона патинко и тот получает намного больше нас.
Но я никогда всерьез не задумывался о том, насколько тяжело работать в салоне патинко, пока сюда не зашел. Они заслуживали намного более высокой зарплаты.
Я постучал в дверь кабинета мистера Ли. Он сам мне открыл, потому что администратор уехал по делам. Мистер Ли оказался невысокого роста, где-то метр шестьдесят, но я бы не назвал его коренастым. На нем был серый костюм и красный галстук. Я отметил его угольно-черные (может быть, крашеные) длинные волосы, зачесанные назад. Хотя он и выглядел для своих лет довольно моложаво, его лицо было настолько морщинистым, что казалось, будто его кожу сделали из скомканной ткани Иссей Мияке[11], а потом приклеили к черепу. Но взгляд выдавал в нем человека проницательного, умного и полного энергии.
Мы вошли в его небольшой кабинет. Там были книжные полки, деревянный стол со стеклянной столешницей и своего рода приемная зона с низким столом, кожаным диваном у стены и двумя креслами по обе стороны от дивана. Окинув глазами книжную полку, я увидел несколько юридических книг, парочку детективов и несколько книг о недвижимости, но в основном историко-фантастические произведения. И еще книги на корейском – названий я разобрать не мог, но я знал корейский алфавит (хангыль) и смог понять, что некоторые названия были на кандзи. На маленьком столике стояла хрустальная пепельница, а рядом с ней лежала зажигалка.
Он сел на диван, я – в кресло, достал блокнот для записей. Он спросил, не против ли я, если он будет курить, и курил весь наш разговор. Он сказал, что статья, которую я ему отправил, получилась интересной, и что он любит читать книги, иногда исторические романы, но в основном научно-популярные, и что ему приятно будет в каком-то смысле войти в историю.
Голос у него был хриплый и глубокий, можно даже сказать – звучный.
Я начал с простых вопросов об истории патинко, хотя большую часть ответов я уже знал. Поинтересовался, как он поступил с гото-си и почему так много салонов патинко принадлежат корейцам. Он дал мне прекрасные и подробные ответы, проявив себя как настоящий интеллектуал. И лишь после этого я сказал:
– Я слыщал, что «Чосен Сорен», северокорейская ассоциация, сейчас управляет не то десятью, не то двадцатью салонами патинко. Не знаете, правда ли это?
Услышав этот вопрос, он застыл и выпрямился. Затушил сигарету в пепельнице и долго молчал. А потом поднял голову и наклонился ко мне ближе, подняв вверх указательный палец.
– Нужно понимать правительство Северной Кореи как гигантскую преступную организацию, а «Сорен» – как его японскую франшизу. Вот что они такое. Движение за репатриацию в пятидесятые годы было крупнейшим похищением людей во всей мировой истории, и они заработали на нем триллионы иен. После этого они через свою банковскую систему выкачали все наши сбережения, и пока у нас есть родственники в Северной Корее, они будут продолжать нас трясти. Они десятилетиями держали нашу семью в заложниках, а теперь наши сыновья и дочери платят выкуп за родственников, которых никогда не видели.
Я не совсем понимал, о чем он говорит, но кивнул. Он чуть расслабился и прислонился к дивану.
– Так вот, отвечаю на ваш вопрос. Да, у «Сорен» есть собственные салоны патинко. Думаю, им это необходимо, потому что такие люди, как я, уже не хотят давать им ни одной паршивой иены.
Бывают случаи, когда вопросы лишь мешают получить ответ. Я решил молчать и дать ему выговориться. Шлюзы были открыты. Я почти не сомневался, что, когда он закончит свой рассказ, все обретет смысл.
Мистер Ли рассказал мне о своем брате и движении за репатриацию – масштабнейшем мероприятии, призванном убедить корейцев присоединиться к своим братьям и сестрам в «Раю рабочих».
В конце 1950-х годов осуществлялся серьезный проект по репатриации, когда Ким Ир Сен в честь десятой годовщины основания Северной Кореи пообещал «новую жизнь после возвращения на родину». Правительство Северной Кореи стремилось восполнить нехватку рабочей силы и укрепить свое влияние на нацию в целом. Японское правительство, как ни удивительно, как будто бы стремилось помочь. При поддержке японских политиков правого и левого толка, а также Международного Красного Креста в рамках проекта репатриации в Северную Корею было отправлено 93 340 человек, в том числе 6731 японец, несколько китайских супругов и иждивенцев.
Проект репатриации понравился тем жителям Японии, которые были разочарованы повсеместной дискриминацией и уменьшением перспектив дзайнити. Им сказали, что Северная Корея – отличная альтернатива их жалкому существованию в Японии. Пропагандисты вооружились мифом о рае на земле, где каждый холодильник полон говядины и свинины, а молодежь может учиться хоть в Университете Ким Ир Сена, хоть в Московском государственном университете. Официально проект завершился в 1984 году, но фактически – к началу 1960-х, когда люди узнали, что происходит на самом деле.
Северная Корея представляла собой чудовищное, тоталитарное подобие шоколадной фабрики Вилли Вонки. Попасть туда было можно, покинуть ее – никогда.
Этому проекту лишь раз попытались сопротивляться, в первую очередь Миндан и правительство Южной Кореи, которое даже спонсировало террористические акты, чтобы его остановить. В действительности страдания дзайнити в Северной Корее явно противоречили обещанию рая и тем самым остановили этот поток. Перебравшиеся туда дзайнити почти сразу же стали обедневшими гражданами Северной Кореи второго сорта. Газеты, такие как «Асахи Симбун», бесстыдно продолжали движение за репатриацию, даже несмотря на доказательства того, что вернувшихся ждала мрачная судьба. Целое поколение японцев корейского происхождения стали заложниками Северной Кореи, с помощью которых они вытягивали деньги из их родственников, оставшихся в Японии. Был ли таков их план с самого начала, никто не знает.
Старший брат мистера Ли был одним из тех, кто в 1962 году вернулся в Северную Корею вместе с женой-японкой. Он владел небольшим магазином электроники в Сумидаку. Ли отговаривал его возвращаться, но брат не послушался, и они поссорились. Он так и не вернулся назад, его жена – тоже. Магазин он передал мистеру Ли.
Год спустя эмиссары «Чосен Сорен» появились в магазине Ли с письмами от брата и просьбами о деньгах. И с тех пор они не давали ему покоя. Он подозревал, что из всех денег, которые он отправил брату и невестке, до них дошла в лучшем случае половина.
Но им еще повезло. К некоторым из тех, кто приехал назад, власти Северной Кореи отнеслись с подозрением и отправили их в трудовые лагеря; они так и не вернулись живыми. Японские корейцы, бежавшие из Японии прочь от явного и скрытого расизма, столкнулись с самым смертоносным расизмом и ксенофобией, которые только можно себе представить, со стороны своих так называемых братьев и сестер.
В последний раз мистер Ли видел брата и невестку десять лет назад, когда они садились на паром в Северную Корею, известный как «Ман Гён Бонг 92». Этот грузопассажирский паром был назван в честь холма недалеко от Пхеньяна, построен в 1992 году на средства «Чосен Сорен» и использовался для перевозки пассажиров и грузов между Северной Кореей и Японией. Мистер Ли передал брату наличные и виски, его жене – хороший зеленый чай, японские сладости и журналы.