Часть II. Полный раздрай
Глава двенадцатая. Конверт
11 марта, 2011
Не задавайте вопрос, если в глубине души не хотите знать ответ. Многие люди думают, что хотят или должны узнать правду, но когда вы им ее скажете, начинают вести себя так, будто вы лично их оскорбили. Иногда они даже начинают лезть в драку, так что приходится учиться защищаться… ну или давать отпор.
Если людям не нравятся вести, они могут напасть на того, кто их принес. Новости и человек, который их объявляет, зачастую вообще воспринимаются как одно и то же. Особенно от этого страдают журналисты и, возможно, частные детективы.
Иногда клиент нанимает вас, чтобы определить, не является ли фирма, с которой он ведет бизнес, подставной компанией якудза, и когда вы говорите ему, что так оно и есть, он начинает на каждом шагу вставлять вам палки в колеса, не давая написать нормальный отчет.
В этом трудном мире выполнение вашей же собственной работы может не принести вам ничего, кроме неприятностей. Иногда люди, которые наняли вас, чтобы убедиться, что они соблюдают закон и не ведут дела с преступными организациями, не хотят ответа; им просто нужно алиби.
В 2011 году я начал задумываться о том, хочу ли я продолжать выяснять правду.
В 2011 году мир, каким я его знал, начал рушиться: физически, метафизически, метафорически – все, чего, как мне казалось, я достиг, виделось несущественным. Я уже много лет разыгрывал выигрышную комбинацию, и внезапно дилер за верхним столом уравнял мой блеф, мне пришлось сбросить карты, и казино выиграло. Возможно, пришло время обналичить свои фишки и убраться из Японии к черту.
Все началось 11 марта. Я был в Нью-Йорке, а не в Токио.
«Самые крутые люди в городе» – так назывался кинофестиваль якудза, спонсируемый Японским обществом в Нью-Йорке, и меня пригласили туда, чтобы я объяснил разницу между фильмами о якудза и их реальностью. Мне даже посчастливилось пообедать с Полом Шрейдером, сценаристом «Таксиста» Мартина Скорсезе. Шрейдер – автор необычного и прекрасного фильма под названием «Якудза» 1975 года, режиссером которого стал Сидни Поллак и в котором снялись Роберт Митчам и культовая кинозвезда якудза Кен Такакура. Сценарист заворожил меня рассказом о том, почему его фильм «Мисима» о японском литературном гении Юкио Мисима, ставшем культуристом и правым революционером, никогда не был показан в Токио. Он сказал, что Кен Такакура согласился на эту роль, но потом ему пришлось извиниться и отказаться.
– Люди, на которых я работаю, не позволят мне сниматься в этом фильме, – объяснил он. – Надеюсь, ты понимаешь.
Мисима был нетрадиционной ориентации. Японцы не слишком-то хорошо относятся к таким героям фильмов. Я удивился, что Такакура вообще рассматривал эту роль.
Закончив обед со Шрейдером, я понял, что мне пора срочно взяться за работу. Меня ожидали несколько дел, которые нужно было сделать, – несколько корпоративных отчетов. Поздно вечером я поднялся в свой номер, чтобы созвониться с боссом, который днем должен был приехать в Токио. Мы немного поболтали, и вдруг я услышал шорох.
– Мне кажется, у нас небольшое землетрясение, – невозмутимо сообщил он.
Шорох стал громче. Я слышал, как люди переговариваются, и шум постепенно нарастает.
– Все в порядке? – спросил я.
– Все здание трясется. Это настоящее землетрясение.
– Наверное, стоит его покинуть. Пожалуйста, дай мне знать, когда все будет нормально.
– Хорошо. – Он отключился.
Я понятия не имел, что, черт возьми, происходит. Я достал айфон, который был представлен миру всего три года назад и быстро завоевал популярность в стране развивающихся технологий, и позвонил на Эн-Эйч-Кей (японский аналог Би-Би-Си). Поступили первые сообщения о сильном землетрясении. Я пытался созвониться с соседями из Токио, но все телефонные линии были заняты или отключены.
Следующий час я провел, наблюдая, будто в замедленной съемке, как разворачивается катастрофа. В четырнадцать сорок шесть у берегов Японии произошло землетрясение магнитудой 9,0. Оно положило начало геологической катастрофе. Вода хлынула, как шарики из автомата для игры в патинко, только в отличие от них не принесла никому никакой радости. Подземные толчки вызвали цунами высотой с Токийскую башню, которое достигло Японии за полчаса. Города были уничтожены. Тысячи людей погибли, тысячи унесли прочь бурлящие волны. Эти волны обрушились на атомную электростанцию «Фукусима-дайити», принадлежащую Токийской электроэнергетической компании. Поступали сообщения о том, что станции находятся в критическом состоянии и что может даже произойти ядерная авария.
За плохими новостями следовали новости еще хуже. Я зашел в небольшую кофейню рядом с Японским обществом, попросил их включить телевизор и стал смотреть. Стал отправлять друзьям письма – по крайней мере, работали электронная почта и некоторые соцсети, хоть и с перебоями. Но по телефону ни с кем связаться я не мог. В те дни я еще предпочитал звонить, а не писать сообщения. Я не знал никого, кто жил бы поблизости от эпицентра землетрясения, и в этом была некоторая доля облегчения, но если я еще не ощущал трагедии лично, это не значило, что я не понимал глубины бедствия.
Первый час я воспринимал новости с отстраненным спокойствием. Я составил список людей, с которыми можно было бы связаться. Я написал всем, кого добавил в этот список. Раньше мне уже приходилось это делать, пусть характер катастрофы и был несколько иным.
Понемногу у меня начало сосать под ложечкой, будто я был настолько занят, что пропустил обед и ужин, а в доме не было еды. Откусив кусочек шоколадного батончика, я понял, что это чувство не имеет ничего общего с голодом – зря я только заляпал стойку арахисовым маслом и засыпал кокосовой стружкой. Я вновь уселся за компьютер и принялся печатать.
Люди начали мне писать, звонить. Это была самая страшная катастрофа за те десятилетия, что я провел в Японии, и сегодня я тоже должен был быть там, но оказался в другом месте. В каком-то смысле мне повезло, потому что провести ту неделю там я уж точно не хотел бы.
Я мечтал как можно скорее улететь домой, убедиться, что люди, которых я люблю, живы и здоровы, но аэропорты были закрыты. Возвращение стало бы настоящей одиссеей.
18 марта 2011
Единственный подходивший мне рейс вылетал из Сан-Франциско. Это был короткий перелет по сравнению с возвращением из Нью-Йорка. Самолет был почти пуст. Три ядерных реактора на АЭС «Фукусима», по всей видимости, уже расплавились. Власти эвакуировали всю территорию вокруг завода, ставшую запретной зоной. Ходили слухи, что радиоактивное облако дрейфует от «Фукусимы» к Токио. Судя по всему, ситуация вышла из-под контроля.
Получается, я пережил стихийное бедствие только для того, чтобы по возвращении столкнуться с техногенной катастрофой? Это было все равно что вернуться в Чернобыль. Доходившая до меня информация была противоречивой и не особенно обнадеживающей. И кто знал, не предвидится ли еще одно, более сильное землетрясение?
Я старался не думать об этом.
В самолете во мне все бурлило, и я постоянно думал о том, что делать дальше. Стюардессы постоянно куда-то уходили, и мне казалось, что я нахожусь на корабле-призраке. Никаких плачущих детей, приглушенный свет. Когда мы долетели до Токио и начали снижаться, мне показалось, что вся страна погрузилась во тьму. Неужели несколько отключенных от сети ядерных реакторов могли привести к сбою в электросистеме? Вся Япония сидела без света, лишь кое-где сияли крошечные точки. Мы оказались в стране светлячков.
Первое, что я сделал, выйдя из самолета в Нарите, – нашел место, где можно покурить, и как только я закурил, то почувствовал одновременно чувство облегчения и какой-то странный, сладкий страх. У меня ушла неделя на то, чтобы вернуться из Нью-Йорка.
Мне вновь повезло: меня было кому забрать. Сайго, мой надежный бывший водитель и телохранитель якудза, вовремя подъехал на своем черном «Мерседесе», монстре, жрущем неимоверное количество бензина, которого он тем не менее очень любил. По пути домой из аэропорта мы завезли сумку со средствами первой необходимости (туалетной бумагой, подгузниками, раменом быстрого приготовления и одеялами) боссу якудза «Инагава-кай», который, как я знал, отвезет ее туда, где она необходима.
Сложить все сумки в самолет было сложновато. «Юнайтед Эйрлайнс» могла бы потребовать с меня плату за перевозку багажа сверх нормы, и в общем-то это почти и случилось. Мужчина на стойке регистрации спросил, почему у меня с собой так много вещей, и я объяснил, что везу гуманитарную помощь. Он сказал мне, что он из Чили, тоже много лет назад пережил жуткое землетрясение, и то, что я делаю, просто замечательно. Он не предъявил мне никаких обвинений. Это было приятно.
Когда я в одиннадцать вечера добрался до дома, то увидел на деревянной полке у входа в квартиру белый конверт формата А4 с результатами моего очень дорогого медицинского обследования, которое я прошел перед отъездом в Нью-Йорк. Я почти забыл о нем.
Я открыл конверт. Новость меня не обрадовала. В моей печени обнаружилась опухоль размером 3,6 сантиметра, вероятно, раковая.
«Пожалуйста, прийдите как можно скорее на контрольное обследование».
Я дважды перечитал письмо. Я двадцать раз просмотрел данные: картинки, диаграммы, сканы, цифры. Что все это значило?
Будь в моих руках волшебный шар-предсказатель судеб, я снова и снова вертел бы его в руках, натыкаясь на все тот же ответ: «перспективы не самые лучшие». Мне вдруг захотелось написать стихи или, может быть, хайку. Но тут я вспомнил бессмертные слова Басе, великого поэта, который однажды сказал следующее:
Как остроумен тот,
Кто, увидев, как вспыхнула молния, не говорит:
«Жизнь скоротечна!»
Я отнес письмо в спальню старого японского дома, которую снимал, лег на татами. Я слишком устал, чтобы включать свет. Коснувшись лампы «Таотроника» на столе, освещавшей примерно четверть комнаты, я вызвал небольшую бумажную лавину.