Камилла, моя соседка по квартире, рыжая француженка, которую мы все называли Ками-сама (как будто она была богом), сложила на моем столе часть писем и газет, которые пришли мне за две недели. К ее чести, она сложила их аккуратно, это я их столкнул.
Я быстро пролистал газеты: «Майничи», «Ёмиури», «Асахи», «Санкей». Удивительно, насколько схоже они освещали происходящее: никто еще не называл его катастрофой, но все понимали, что так оно и есть.
Я пробежал глазами пару репортажей «Ёмиури». Газета держала удар. Я проработал в ней двенадцать с половиной лет и знал, что Токийская энергетическая компания, один из главных ее рекламодателей, всегда ее несколько недооценивала.
Вынув из ящика стола пачку гвоздичных сигарет, я закурил одну, втягивая сладкий дым и слушая, как потрескивают гвоздика и табак. Сигарета чуть искрила, и я старался не поджечь результаты обследования.
Я плохо разбираюсь в японской медицинской терминологии, но определенно знаю, как выглядят документы больных раком печени, потому что видел такие документы одного очень плохого человека. Якудза часто страдают гепатитом С и другими проблемами с печенью из-за своих татуировок, грязных игл и шил, которыми все это наносят, или инъекций наркотиков.
Я точно знаю признаки заболевания печени во всех его вариантах. Иероглиф печени в японском языке очень важен. В японском языке даже есть сложное слово, обозначающее печень, которое означает «то, что действительно важно». Буквально: печень и сердце.
Ну а что еще было важно? После того, как мне попал в руки этот один-единственный лист бумаги, оказалось, что ничего. Во время перелета в почти пустом самолете я думал, что хотя якудза и социальное зло, угроза Японии и, возможно, всему миру, есть кто-то еще хуже якудза. Например, Токийская электроэнергетическая компания, которая врала о ядерной катастрофе и о том, что ей было известно, и представители японского правительства, десятилетиями позволявшего ей творить беспредел. По-настоящему плохие люди не обязательно делают татуировки, думал я, куря сигарету за сигаретой, пытаясь во всем разобраться и разрываясь между жалостью к себе, яростью, надеждой и страхом.
Во-первых, здесь не было никакой тайны. Причина моего заболевания была у меня перед глазами, прямо между пальцами, но я все равно продолжал курить. Удивляться тут было нечему. Нельзя оставаться здоровым, если постоянно курить, злоупотреблять алкоголем, подвергать себя стрессовым ситуациям, редко заниматься спортом и никогда не высыпаться – лишь иногда, закинувшись снотворным, отключаться на несколько дней.
По крайней мере, это был не рак простаты, и перед смертью я мог какое-то время заниматься сексом – единственное занятие, не связанное с моей работой, которое мне еще нравилось. Не считая рака, у меня было относительно хорошее здоровье для мужчины сорока одного года, почти сорока двух.
Я попытался успокоиться. Это был не окончательный диагноз, а лишь предварительный. Я начал искать в документе незнакомые мне слова, одно из которых было «раковый маркер». И когда я проверил, что это значит – показатель вероятности того, что у вас рак – и что означают конкретно мои цифры, меня вновь качнуло. Может быть, это был еще один толчок, сейсмический.
Я не знал, что делать дальше. Не знал, кому сказать. Я быстро решил, что об этом не должны знать ни моя бывшая жена, ни дети. Зачем давать повод для беспокойства тому, кто не в силах тебе помочь? Я не считаю, что делиться – значит проявлять заботу, когда дело касается личных кризисов. Иногда это означает просто возложить на кого-то бремя, не имея возможности его облегчить, просто чтобы почувствовать себя чуть лучше. И чем больше вас любит этот человек, тем сильнее он будет за вас переживать. А больше ничего сделать не сможет.
Я мог бы поговорить с отцом, патологоанатомом и коронером, который понимал, что такое рак и смерть, и обладал хорошим чувством юмора даже по отношению к таким неприятным вещам.
Продолжая курить одну сигарету за другой, я пошел прогуляться. «Севен-Элевен» был открыт, свет не горел, полки почти опустели. Как я и ожидал, не было туалетной бумаги. Когда случается катастрофа, первое, что скупают японцы, – туалетную бумагу. Да здравствуют фрейдистские шутки об анальной фазе. Никто не знает, почему это происходит, однако так было всегда. Японская традиция.
Я купил немного чипсов и хотел взять водки, но обошелся и сидром. Хорошо, что у меня дома есть туалетная бумага, подумал я. Это проблема не только Японии: в кризис люди становятся эгоистичными засранцами, и все, о чем они могут думать, так это о собственной заднице.
Почему-то я вспомнил, что когда в 1993 году начал работать в газете, мне сказали, что мудрый репортер никогда не пьет один – это путь к алкоголизму, а у меня уже был один порок. Теперь в моей голове роились десять тысяч мыслей. Я не мог рассуждать здраво. Я хотел получить от вселенной какой-то знак, что делать дальше. Я решил, что пойду не домой, а к храму Хатимангу и выпью там. На огромной лестнице, ведущей к храму из парка, всегда хорошо было поздно вечером посидеть и подумать. Я готов был заплатить кому угодно целое состояние, лишь бы храм оказался открыт. Да, я суеверен, и мне нужно было метафизическое успокоение.
Но храм был закрыт; звезды не хотели подавать мне никаких знаков. Я сел на бетонные ступеньки, чуть дрожа от холода, выпил сидр, закурил очередную сигарету. Когда я вернулся домой, меня лишь немного качало и кружилась голова; толчки продолжались каждый день и каждую ночь. Все не так уж плохо, сказала мне Камилла, без меня было гораздо хуже. Еще она сказала, что это не ее счастливый год
Да, этот год выдался неудачным. Много кому не повезло. Возможно, мне просто нужен был талисман, означавший, что диагноз не оправдается и на повторной консультации в понедельник я услышу хорошие новости. Это нелепо, но мистическое мышление так и работает.
Я был уверен, что найду этот талисман, может быть, приколотый к столу или заваленный газетами. Он или защитит меня от зла, или гарантирует победу. Я задал себе вопрос, согласен ли с идеей того, что удача – восполняемая субстанция. У меня было смутное воспоминание, что защитные талисманы и прочие безделушки нужно менять каждый год. Очевидно, я не отдавал должной дани богам.
Я искал этот талисман, когда вдруг увидел плакат. Вдохновляющая литература никогда особенно меня не вдохновляла, но у меня остался подарок мастера дзэн, которого я воспринимал больше как старшего брата, – небольшой плакат, приклеенный скотчем к стене, на котором японской каллиграфией была выведена цитата. Не знаю, его это были слова или он перефразировал чьи-то чужие, но, впервые их услышав, я был тронут:
«Никогда не поздно
Стать тем, кем мог ты когда-то
Или хотел».
Да, это были прекрасные слова, но, может быть, не совсем справедливые. Иногда бывает уже поздно становиться человеком, которым ты хотел быть.
Сжав плакат в левой руке, я вышел на балкон. Было пугающе тихо: ни разговоров, ни шума проезжавших вдалеке машин, ни бегущих поездов. Будто кто-то нажал кнопку «отключить звук» на пульте дистанционного управления миром. Многие люди уже покинули Токио, думая, что ядерная катастрофа может разразиться еще масштабнее, что облако смертельной радиации может долететь до нас, до мегаполиса. Огромное количество гайдзинов (иностранцев) уехали из Японии в более безопасные места, а те, кто остался, насмехались над ними, называя их флайдзинами – трусами и глупцами.
Я не считал их ни теми, ни другими. Никто не понимал, что, черт возьми, творится в Японии. Я вернулся только потому, что меня ждали работа и люди, о которых я должен был заботиться.
У меня остались две сигареты. Я сунул в рот предпоследнюю. В углу балкона, рядом с краном, стояло синее пластиковое ведро с водой. В отчаянии я достал зажигалку, поджег плакат и, когда он сгорел дотла, бросил пепел в это ведро. Я сомневался, правильно ли поступаю, но с другой стороны, когда ты что-то поджег, изменить ничего уже нельзя.
Мне хотелось послушать депрессивную музыку, может быть, раннего Майлза Дэвиса, пока я курю последнюю сигарету, но батарейки в наушниках сели, и мне было лень спускаться вниз за новыми. Докурив, я бросил окурок в мусорку, вошел в номер, закрыл за собой дверь и принял две таблетки, чтобы отрубиться и поспать.
Проваливаясь в сон, я не мог перестать думать о плакате. Может быть, иногда бывает поздно вообще что-либо менять.
Глава тринадцатая. Коктейль для чрескожной инъекции этанола
28 марта 2011 года выпало на понедельник. В тот день я отпраздновал свой сорок второй день рождения, пройдя МРТ и узнав диагноз: рак печени. Интересно, подумал я, будет ли у меня сорок третий день рождения. Еще мне сделали компьютерную томографию – такая себе вишенка на торте.
Справедливости ради отмечу, что торт у меня все же был – маленький тортик «Красный бархат» со свечой, который испекла для меня Камилла, соседка по квартире. Это было очень мило, пусть даже она написала на нем «С днем рождения, Джек». Она так и называла меня Джеком, пусть мы и прожили вместе несколько месяцев, но что уж там. Может быть, во Франции не так уж много Джейков.
Утром, собирая сумку и ища костюм, я чувствовал, что весь год пошел насмарку. Это был вообще не такой год, какой я планировал. Неужели я оказался в параллельной вселенной?
Начиналось все отлично. В начале года я еще наслаждался результатами публикации «Пороков Токио». Я выступал в университетах. Я общался с инвестиционными банкирами – за определенную плату. Я часто путешествовал между Соединенными Штатами и Японией. Я даже поехал в Сан-Франциско, чтобы увидеться с Михиль. Ее охотно зачислили в Университет Монтерея. Она находилась в стадии ремиссии. Похоже, лейкемия проиграла ей битву, хотя я знал, что не должен так говорить; эта фраза звучала нелепо. Рак – не противник, у него нет разума.
Мы с Михиль отлично провели время: например, посетили Ночной музей Сан-Франциско. Музыка, выпивка, доступ в аквариум – что еще нужно? Мы с Михиль вдоволь натанцевались, и она отлично изображала тонущую Ариэль, что, может быть, было и глупо, но меня по