– Есть прибор, который измеряет расход воды в активной зоне реактора, и его показатели не были сюда включены. Если бы мы говорили о самолете, это устройство было бы эквивалентом бортового самописца или диктофона, и его данные имели бы решающее значение. Компания TEPCO заявила, что обнародовала все данные об аварии, но она лгала.
Только после того, как летом 2012 года президентом TEPCO стал Наоми Хиросэ, Кимура смог получить доступ к информации. Проанализировав данные, Кимура понял, что уже через минуту и двадцать секунд после землетрясения в реактор перестал поступать теплоноситель, и охладить ядерное топливо стало невозможно.
– Это называется «высыханием». Логический вывод заключается в том, что для реактора № 1, которому больше сорока лет, причиной расплавления стала не приливная волна, а само землетрясение. Через минуту и двадцать секунд после землетрясения авария на первом энергоблоке уже началась.
Физик-ядерщик Рёдзи Окамото в статье, опубликованной в «Журнале японских ученых» за март 2013 года, цитирует множество источников, указывающих на то, что землетрясение само по себе сыграло существенную роль в ядерной катастрофе. Он утверждает:
– Если влияние землетрясения [на аварию] важно, то нам необходима фундаментальная переоценка руководящих принципов для сейсмостойких атомных электростанций и, таким образом, создание новых правил безопасности неизбежно.
По сути, все правила ядерной безопасности Японии после событий 11 марта были приняты без учета землетрясения, вызвавшего ядерную аварию, поскольку критически важные данные были скрыты от следователей и японского парламента. Имейте в виду, что на момент написания незначительное большинство японской общественности, 53 процента, выступают против перезапуска ядерных реакторов. Именно ядерная мафия одержима желанием вернуть ситуацию к такому же состоянию, как до 2011 года.
Ситуация настолько ужасна, что два бывших премьер-министра, представлявших конкурировавшие партии, провели в марте 2021 года совместную пресс-конференцию, призвав Японию отказаться от ядерной энергетики.
Однако это уже не только проблема Японии. В конце августа 2023 года Япония начала сбрасывать в океан радиоактивные отходы после ядерной аварии 2011 года, как и планировалось. Хотя нас уверяют, что вода будет безопасной, можем ли мы доверять этим словам? Правительство в своем заявлении утверждает, что уровень трития в воде ничему не угрожает, но, однако же, не упоминает, что большая часть «очищенной воды» на объекте содержит смертельные уровни других радиоактивных материалов.
Что будет с народами Японии и стран, от которых ее отделяет океан, когда произойдет следующая ядерная авария? Всего одного землетрясения может быть достаточно, и недавние события, похоже, указывают на то, что ни TEPCO, ни правительству, которое должно регулировать ее работу, нельзя доверять. Самая большая ложь японского правительства заключается в том, что ядерная энергия безопасна и надежна. Вторая по величине ложь – что цунами вызвало аварию на «Фукусиме», выведя из строя генераторы, и это привело к потере электроэнергии. Аварию вызвала не потеря электроэнергии, а само землетрясение, по крайней мере в первом реакторе. Это означает, что, несмотря на все новые правила, принятые после цунами, ядерная энергетика в Японии по-прежнему небезопасна.
Уязвимость страны к землетрясениям не была учтена. По всей Японии есть атомные электростанции, подобные обезвреженным бомбам замедленного действия. И коррумпированные старики, управляющие этой страной, одержимы идеей снова запустить эти бомбы замедленного действия – чтобы принести пользу себе и своим друзьям.
Может быть, они полагают, что не доживут до тех времен, когда все снова пойдет не так. А может быть, им просто все равно.
Проблема исторических ревизионистов в том, что они никогда не учатся на своих ошибках, потому что слишком заняты переписыванием прошлого, чтобы обращать внимание на настоящее. Правящая элита Японии тянет нас в будущее задом наперед. Ничем хорошим это не кончится.
Но опять же, чем-то хорошим кончается мало что.
Глава шестнадцатая. Кто идет?
Однако все когда-нибудь заканчивается, и, к счастью для меня, к августу 2011 года подошла к концу и моя химиотерапия. Не так уж это было и плохо. Нет худа без добра, и хотя о таких вещах этого всерьез не скажешь, но все же какие-то плюсы, пусть нелепые, пусть странные, имели место быть.
Я сильно похудел. Никогда бы не подумал, что смогу носить джинсы тридцать третьего размера. Снизилось либидо, что уберегло меня от множества проблем. Доктора сообщили, что в результате химиотерапии я могу стать стерильным, и так оно и оказалось. Вы только представьте, какая экономия на презервативах! Банзай!
Работать я стал намного меньше. Я писал статьи для «Атлантик Вайр», «Дейли Бист», «Джапан Таймс» и временами «Цайтен», но в период с марта по август 2011 года моя продуктивность резко упала. У меня не было сил. Чтобы закончить одну статью, мне требовались недели.
В перерыве между сеансами химиотерапии и комплексной проверкой, которую мне приходилось продолжать, чтобы платить по счетам, я съездил в Миссури. Пообщался с семьей. Бени и Рэй – отличные ребята, и, кроме положенных по возрасту дерзостей, никакой дичи они не творили. По сути, они выросли в США, но мероприятия по комплексной проверке давали мне возможность часто ездить домой. Я был благодарен за все это. Я решил не рассказывать им о раке. Порой мой уровень энергии сильно снижался, но я старался планировать свои поездки, когда один сеанс химиотерапии закончился, а следующий еще не наступил.
Но все-таки в Японии я тоже вынужден был проводить много времени. И в основном – с Михиль.
Я заметил, что друзей тех, кто серьезно болен, со временем накрывает усталость. Они приходят все реже и реже. Может быть, пишут, посылают открытки, обещают заглянуть в гости, но все никак не заглядывают. Михиль это, казалось, совершенно не беспокоило.
Мы подолгу торчали в ее больничной палате медицинского факультета Университета Святой Марианны в Кавасаки. Я очень хорошо знал эту больницу. После очередного рецидива лейкемии она пробыла там большую часть 2009 года. Кстати, я до сих пор помню номер ее палаты в отделении болезней крови.
Всякий раз, когда я заходил к ней в комнату, она на кровати занималась йогой. Во всем мире в больницах стоит неприятный запах излишней санитарной обработки, призванный скрыть запах мертвецов, умирающих и больных. Как-то летом я волонтерствовал в больнице имени Гарри С. Трумэна, где мой отец был заведующим патологоанатомическим отделением. Какое-то время спустя я начал узнавать запах неизлечимо больных, неприятный, но не тошнотворный. У Михиль не было отдельной палаты, другие люди приходили сюда и уходили. Иногда они были очень больны.
Из-за химиотерапии у нее развилась аллергия. От освежителей воздуха ее мутило. От глютена тошнило. Каждый раз, вернувшись из Японии, я привозил ей пакеты с безглютеновым печеньем, хлопьями и закусками. Каждый раз она рассыпалась в слишком сильных благодарностях, причем совершенно искренних. Мими всегда была такой.
Я решил сделать ей органический освежитель воздуха. Я нашел рецепт в журнале «Нью Эйдж», обозначенный как очень простой, но все-таки довольно сложный. Туда входили кофейная гуща (сухая), корица, сушеный имбирь и щепа сандалового дерева. Сандал стоил дорого, но я знал человека, который мог им поделиться – Рёгена, много лет назад сдававшего мне квартиру и ставшего моим мастером дзен. Я заехал к нему без предупреждения, и он, похоже, не возражал.
Ему довелось как-то общаться с Михиль, и он очень расстроился, узнав о ее состоянии. Войдя в храм, он пригласил меня в свою комнату на первом этаже, возле зоны отдыха и напротив лестницы. На длинном столе, как всегда, стояли чайник с горячей водой и чайник с зеленым чаем; бумаги, информационные бюллетени и конверты он сложил в стопки. Я объяснил свой план сделать ей домашний освежитель воздуха и подождал, пока он рылся за буддистским алтарем.
– Это очень мило с твоей стороны, – сказал он мне. – Больница – печальное место, и воздух там ужасный. Сандал очистит его и подарит ей покой.
– Очень на это надеюсь.
– Вот. – Он протянул мне сумку, полную кусочков сандалового дерева.
– Большое спасибо. – Я принял их с поклоном. Другому японцу я ответил бы «этого слишком много» или «тебе точно не жалко?» Но эта фальшивая формальность сильно раздражала Рёгена. Он бы уж точно ответил – нет, мне жалко, отдавай обратно. Или: было бы жалко, я бы тебе ничего не дал, так что заткнись и забирай. Все эти его приемы были мне хорошо известны.
– Что с ней теперь будет? – спросил он.
– Скорее всего, ей сделают трансплантацию костного мозга от матери. Вышло так, что последние трансплантаты, от брата, оказались чересчур хорошими. Поскольку они были слишком идеальны, ее иммунная система не была готова к борьбе со следующим вторжением лейкемии. Вот почему они надеются, что это сработает. Перед трансплантацией ее лейкоциты необходимо будет удалить, чтобы трансплантат прижился хорошо.
– Сколько трансплантаций костного мозга ей уже сделали?
– Две.
– Ох.
– Что?
– Тогда на этот раз она, скорее всего, не выживет. Может быть, ее время в этом воплощении подошло к концу. Но надеюсь, что я неправ.
Он сказал это так же спокойно, как он мог бы сказать: скорее всего, завтра будет холодный и ветреный день, надень теплое пальто. Именно так он всегда и говорил.
– Я тоже надеюсь, что она выживет. Она пережила три рецидива. Чудеса ведь случаются.
– Порой. – Он отвел глаза и налил мне чашку чая. Я выпил его, еще раз поблагодарил Рёгена и ушел.
Идти до станции было совсем недалеко. По дороге я думал, что Рёген никогда особенно не старался смягчить слова. Он был предельно откровенен – необычное качество для японца. Но его жестокая честность не означала, что он всегда был прав.
Хотя я не особенно рукастый, следуя инструкциям, я смог измельчить и смешать ингредиенты, и получился приятный микс. В больнице были свои правила, так что мне пришлось разложить смесь по маленьким ароматическим мешочкам, которые в Японии называют ниой букуро. Мими понравился самодельный освежитель воздуха. Один мешочек она положила под подушку, а другой в кондиционер, чтобы до нее доносился аромат. От этого в комнате стало немного приятнее.