Пока мы восстанавливали силы на диване – я был измотан, но ей дали столько стероидов, что она была полна безграничной энергии, – я рассказал ей о случае, когда группа предприимчивых преступников установила скрытые камеры в отелях для свиданий, сняла на камеру все, чем занимались пары, а потом продала лучшие видеоролики.
– Ты такой романтичный, Джейк, – язвительно проворковала она, опустив голову мне на грудь, сложив руки под подбородком и глядя на меня снизу вверх.
– Я просто делюсь своими обширными знаниями об отелях для свиданий.
Она приподняла тонкие рыжие брови и с комической серьезностью произнесла:
– Как жаль, как жаль. Но это профессиональный риск. – А потом, улыбнувшись и постучав меня пальцем по груди, добавила: – А ты не думаешь, Джейк, что если нас снимают, мы должны показать высший класс? Давай, просыпайся. Настало время шоу!
Она вновь уснула около четырех утра, и я дал ей поспать, прежде чем везти обратно в больницу. Я смотрел, как она спит, свернувшись клубочком, с улыбкой на лице, под музыку гамелана, и ждал, когда нахлынет волна вины и сожаления. Но она так и не нахлынула. Как будто все было совершенно нормально. И я гладил ее рыжеватые с проседью волосы, и она притянула меня к себе, и мы оба уснули.
Все-таки я сумел вовремя отвезти ее в больницу. В 5.55. Кажется, мы сослались на утреннюю прогулку. Медсестра – давайте назовем ее Акимото-сан – сказала мне, когда я вел Михиль в ее палату:
– Для визитов еще слишком рано. Ну ладно, на этот раз прощу.
Я оставил Михиль короткую записку: спасибо за чудесный очень долгий день. Было здорово увидеться и посмотреть фильм.
Нам некогда было тянуть с отношениями. Мы просто бросились в них с головой. Многие японцы всю жизнь не могут определиться, кто они друг другу. Мы не обсуждали, какой у наших отношений статус и что нас ждет в будущем. Будем ли мы встречаться? Или останемся друзьями? Или станем чем-то средним? Я не знал и не спрашивал. Ничего особенно и не изменилось, кроме физической близости. Я и раньше был рядом, когда ей было плохо, сопереживал ей и помогал чем мог, и она мне тоже. Я радовался за нее, она – за меня. Что тут такого.
Оказалось, что Михиль была той еще оторвой, о чем люди и не догадывались, и это мне тоже нравилось. Она рассказала, как в старших классах поехала с друзьями на Гавайи под предлогом школьной поездки, подделав буклет. Может, это и сошло бы ей с рук, но она не ответила родителям на звонок, те позвонили в школу, а там, конечно, знать не знали ни о какой поездке. Ее обман был раскрыт, и родители несколько недель продержали ее под домашним арестом. Я всегда думал, она просто заинька-паинька, и когда она, смущаясь, рассказала мне эту историю, я от души повеселился.
– Ах ты маленькая мошенница!
– Джейк, мне было так стыдно. Родители были так рассержены и разочарованы. Больше я никогда ничего подобного не делала.
Я отметил, что в числе всех преступлений мира у этого очень низкий рейтинг, но можно натянуть оценку за старание. У нас оставалось еще четыре дня блаженства, а потом мне предстояло вернуться к реальности и работе.
Мы говорили так, как никогда раньше не говорили, и обсуждали темы, которые никогда раньше не обсуждали. Она призналась, что хотела бы иметь детей, но лейкемия не оставила ей выбора. Я сказал ей, что она ведь может усыновить ребенка. Я едва не сказал: «Мы можем усыновить ребенка» – но сдержался.
Поскольку врачи пытались подготовить Михиль к дальнейшей химиотерапии, которая была необходима для предотвращения лейкемии, им пришлось установить ей порт. Однако порт оказался заражен.
17 ноября ее температура поднялась до 40 градусов. Всю неделю ее сильно трясло, но лихорадка спала. 22-го ей разрешили на пару дней вернуться домой, и мы на несколько часов сбежали. Быстро вернулись, поели китайской еды в больничном ресторане. После ужина, когда мы гуляли по территории больницы, тайком держась за руки, она наклонилась ко мне:
– У меня вот какой вопрос.
– Жги.
Коварно улыбаясь и притянув меня к себе, она спросила:
– Как думаешь, что умрет первым – я, ты или наши романтические отношения?
До меня не сразу дошло, и она запрокинула голову и хохотала, хохотала, пока не начала задыхаться. Я осторожно притянул ее ближе.
– Ну конечно, наши романтические отношения. Я жуткий шлюхан, если хочешь знать. Я все испорчу.
– Да, пожалуй. Так значит, мы будем жить?
– Будем жить, и я скажу тебе: видишь, я же говорил.
– Это было бы очень здорово, Джейк. Пожалуйста, скажи мне, что мы всегда будем друзьями, неважно, с бонусами или нет.
– Михиль, ты всегда была моим самым близким человеком, задолго до того, как мы поцеловались, и если мы больше не станем этого делать, ничего не изменится. Я ценю каждый день с тобой.
Она пальцем нарисовала на моей руке иероглиф, но я не знаю, что он означал. Мы посидели еще немного в приятной тишине. Это было молчание двух людей, которые так хорошо знают друг друга, что им не нужно говорить ни слова.
А потом вернулись в больницу и сели в маленькой столовой, пытаясь понять, почему конвертируемые облигации с несколькими страйками оказались таким благом для предприимчивых финансовых мошенников. Она разбиралась в этом лучше меня.
На лестнице мы еще раз поцеловались, и Михиль сказала мне, что мы теперь, возможно, долго не увидимся.
– Может быть, до самой трансплантации. Потому что… ты сам понимаешь.
– Я знаю, – ответил я ей. – Это часть процесса. Стерильность и все такое. Но мы же можем переписываться!
– И будем!
Она игриво залезла мне под рубашку, пальцем прижала мою половину подвески к моей груди и поцеловала меня в щеку.
– Жду не дождусь, пока мы опять пойдем в «Голубую ноту». Может, приедет какая-нибудь крутая группа. Будет бонус к моей паршивенькой зарплате. – Она подмигнула мне. – Давай не забудь, что должен мне свидание, – и она ускользнула в свою палату.
Я особо не волновался. Я верил в чудеса.
Летом 2010 года мне позвонила женщина, которую я давно считал умершей. Она оказалась жива, и это было настоящее чудо. Я услышал ее голос, и у меня гора с плеч свалилась. Она вела теперь другую жизнь – новая работа, новое имя, новый мотоцикл.
Иногда ведь такое случается.
В мае я поехал домой, чтобы отпраздновать восьмой день рождения Рэя. Я собирался какое-то время провести там – навещать Михиль пока было нельзя, а сосредоточиться на работе я не мог.
Я вернулся в Японию за два дня до ее операции, двадцать девятого мая. Сайго встретил меня у аэропорта. Весь день я провел, бесцельно слоняясь по Симо-Китадзаве, не зная, что делать и что говорить. Я хотел быть на операции. Пусть даже сидеть в углу и глупо махать рукой. Но… шатаясь туда-сюда, я зачем-то зашел в дорогой секонд-хенд, и заглянул в женский отдел, и нашел идеальное платье – красное, на бретельках, изумительно сшитое и подходящего для Михиль размера. Элегантное и простое. Похоже, что из шелка. Не знаю, сколько оно стоило, когда было новым, но я его купил за 250 долларов. На красивой женщине оно не могло не привлечь внимания. Я знал, что Михиль, когда выздоровеет и мы с ней куда-нибудь пойдем, будет выглядеть в нем просто потрясающе. Джазовые биг-бэнды чаще выступали в «Коттон-клубе», чем в «Голубой ноте», но оно отлично смотрелось бы и там, и там.
Вечером Сайго принес мне коробку с реестрами и старыми журналами для фанатов якудза, которые он собрал для моей базы данных по организованной преступности. Я перевел ему деньги, а он принес мне кофе. Немного неприятно было осознавать, что мне подает кофе бывший босс якудза, но если бы это сделал я, он бы не понял. Он считал необходимым все делать по правилам. Он работал на меня, а не наоборот. И я позволил ему поступить как он считал нужным. Поставив чашку на стол, он спросил:
– Ты завтра едешь в больницу?
– Нет, – ответил я, потому что если поеду, смогу разве что махать Михиль рукой с другого конца палаты.
– Джейк-сан, – продолжал он, – знаешь, в нашей культуре не принято выражать свои мысли напрямую, и хотя Михиль больше американка, в ней есть и японская кровь, и она знает больше, чем говорит. Тебе нужно задуматься кое о чем важном. Тебе нужно свыкнуться с мыслью, что на этот раз она может умереть. Она это знает, и ты тоже не должен отрицать. – Заварив еще кофе, он продолжал: – Рак забрал у меня вторую жену. Я многое хотел бы сказать ей, пока у меня была такая возможность. У тебя есть шанс сказать и сделать много важных вещей. – Он сел, протянул мне чашку кофе, три пакетика сахара, палочки для перемешивания и стал рассказывать о своей второй жене. Я даже не знал, что он был дважды женат. Потом мы оба долго молчали
– Джейк-сан, – заговорил он снова, – я даю плохие советы. Я не самый умный из людей. Я прошел путь от одного из пятидесяти лучших руководителей организации в десять тысяч человек до твоего водителя, который вынужден скрываться от сборщиков налогов и злых якудза – и все это за несколько месяцев.
– Эй, ты так говоришь, будто это что-то плохое.
Мы оба рассмеялись. Ему это показалось даже смешнее, чем мне.
– Но вот что я собираюсь сказать: я хотел бы лучше относиться к своей жене. Быть с ней честнее. Еще раз сказать, что люблю ее. Поговорить с ней о смерти. Чаще ее навещать.
– Да, – я кивнул, – но это другое.
Он покачал головой.
– Нет, это не такая уж разница. Я много лет с тобой знаком, и каждый раз, когда Мими-тян болела, ты навещал ее в больнице. Каждый год она отправляет тебе открытки на Рождество и Новый год, и ты ей тоже. Я слышал, как вы, ребята, болтаете в машине. Вы вместе смеетесь, она заканчивает твои предложения. Ты так много о ней знаешь, а она знает о тебе все. Она беспокоится о тебе. Я слышу это в ее голосе. Ты приходишь в больницу почти каждую неделю и проводишь с ней часы. Приносишь ей книги, фильмы. Каждый раз, когда едешь в США, привозишь ее любимые журналы и это ужасное печенье без глютена, которое ей разрешает есть ее диетолог. Я вижу, как она смотрит на тебя и как ты смотришь на нее, и могу сказать, что вы любите друг друга. Просто не говорите об этом вслух. Я не знаю, почему. – Помолчав, он добавил: – И я не понимаю, почему ты не скажешь ей, что на самом деле чувствуешь. Потому что в большинстве случаев – уж прости – об этом говоришь, и говоришь, и не можешь заткнуться.