Иногда я задаюсь вопросом, работает ли «Тантра» возле бывшего здания обувной фабрики «РОА». В этом стриптиз-клубе с мистическим названием, эротическими индуистскими скульптурами и прекрасными танцовщицами я провел больше времени, чем хотелось бы признать. Большинство танцовщиц и работников, которых я знал, ушли: кто-то женился, кто-то вернулся домой, кто-то обзавелся детьми, кто-то теперь преподает танцы на пилоне. Запах сигар, пота, мускуса, металла и коньяка, наверное, по-прежнему витает в воздухе, если клуб еще там. Может быть, я зашел бы туда посмотреть, а может быть, ничего хорошего из этого не выйдет.
И вот он я. По-прежнему репортер, но думаю, не стать ли кем-то другим. Может быть, дзен-буддистским священником. Знаете, что говорят об этой работе? Пока люди умирают, можно зарабатывать на жизнь. Может быть, в «Тантре» мне и стоило закончить свои дни.
Один мастер дзен сказал мне, что каждую ночь мы умираем и каждое утро рождаемся заново. Считается, что вам очень повезло родиться в этом мире, потому что только здесь мы можем наконец вырваться из цикла рождения и смерти.
Согласно японскому буддизму, наше существование разделено на шесть реальностей:
1. Ад
2. Голодные духи
3. Животные
4. Люди
5. Воюющие полубоги
6. Дэвы (боги)
Я могу назвать район Токио, соответствующий каждой из этих реальностей. Ад – любая остановка на линии Тозай в час пик.
Только в человеческом мире у нас есть шанс на искупление и возможность вырваться из колеса страданий (хотя я был бы не против несколько лет потомиться в царстве богов). В этой земной жизни нам не часто выпадает шанс все исправить.
Во многих отношениях, начиная с апреля 1993 года, смерть и неприятности были моей работой – а работа и смерть в Японии тесно связаны, для этого даже есть особое слово. Дальше пойдет рассказ о трагической смерти, которая привела к возрождению в этой жизни.
Глава двадцать первая. Шкуме[25] и значение 28 марта
В феврале 2017 года женщина написала мне, что ее коллега скончался во сне. Они оба работали в известной сети пекарен в Японии с офисами в США и Франции, где были ужасные условия труда. Пекарня эта до того известна, что ее название я упоминать не буду, потому что вы сразу поймете, о чем речь. Я решил сходить на дзен-буддистские поминки несчастного и посмотреть, удастся ли мне поговорить с его коллегами об условиях труда и о том, что произошло.
Поминки в Японии называются цуя, что буквально означает «сквозь ночь». Обычно это короткая служба, после которой присутствующие зажигают палочку благовоний у алтаря и отдают дань уважения умершему. Тело часто все еще находится там, а иногда церемонии действительно длятся всю ночь. Список приглашенных обычно не составляют, так что я легко туда прошел. Во время службы я тоже не чувствовал себя лишним, поскольку знал одного из друзей покойного. Я воспользовался возможностью, чтобы взять интервью у тех, кто его знал, и постараться выяснить, подпадает ли его смерть под категорию кароси, как называют в Японии гибель от переутомления.
Отдать дань памяти умершему пришли многие. У него хватало друзей. Они очень его любили. Он был немного похож на Анпанмана – героя аниме, антропоморфное пирожное с начинкой из бобовой пасты. Как и этот герой, покойный готов был отдать друзьям всего себя без остатка.
Его случай соответствовал большинству классических критериев кароси: он был молод, не имел проблем со здоровьем, но работал целыми днями, не высыпаясь и не имея приличного перерыва на обед. Компания даже рассылала рабочую памятку, предписывавшую сотрудникам всегда быть на кухне. Ему приходилось вставать очень рано, обычно в пять утра, чтобы печь хлеб. Он жил один, но бабушка всегда звонила ему на мобильный, чтобы разбудить. Он работал по двенадцать или больше часов в день. Ему хронически не хватало сна.
Хироши Кавахито, один из ведущих японских экспертов по кароси и адвокат, дважды представлявший интересы жертв смерти от переутомления в споре с крупнейшей рекламной корпорацией, подчеркивает, что усталость и депривация сна становятся главными причинами сердечных приступов с летальным исходом, кровоизлияний в мозг и самоубийств.
На поминках мы не только беседовали. В рамках мероприятия прошла и поминальная служба, которую провел дзен-буддийский священник, и эта церемония вызвала у меня странную ностальгию.
Большая часть моей студенческой жизни протекала в маленькой четырехкомнатной квартире. Комната с татами над дзен-буддистским храмом находилась под присмотром моего домовладельца, а впоследствии мастера дзен Рёгена, и в ней так по-прустовски пахло сандаловым деревом. Как ни странно, ароматы, звон колоколов, пение и сам ритуал подарили мне ощущение, будто я вернулся домой. Прошли десятилетия с тех пор, как я жил в храме, но я продолжал соблюдать дзадзэн (дзен-медитацию). Порой я вспоминал пять моральных заповедей, которых должен придерживаться буддист-мирянин.
Сидя среди скорбящих и слушая слова «Сутры сердца», я чувствовал, как мой разум уносится обратно в прошлое.
Мы со священником Рёгеном, управлявшим храмом, познакомились случайно и легко нашли общий язык. Он видел, что я серьезно отношусь к учебе, а в храме была пустая комната для монаха, проходившего обучение. Однако в 1988 году никто не захотел быть буддийским монахом – Япония находилась в центре экономического пузыря. Он предложил мне комнату бесплатно, но при трех простых условиях:
1. Носи короткую стрижку.
2. Будь вежлив и приходи на практику дзадзэн каждое воскресенье в 6:45 утра.
3. Никаких девушек в твоей комнате после 20:00.
Это был замечательный опыт. Я изучил основы дзадзэн, дзен-буддизма, похоронного этикета и научился брить голову машинкой. Рёген нравился мне своей социальной активностью и сознательностью, он занимался благотворительностью и участвовал в движении за мир. Я был аполитичен, но восхищался его рвением. И даже не пытаясь, я выучил наизусть по крайней мере одну буддийскую сутру, которую мог повторять, не глядя в записи. Еще я узнал несколько малоизвестных японских поговорок и иероглифов, а самое главное – обрел самодисциплину, в которой так нуждался.
Я и забыл, как мне нравилась полумонашеская жизнь. Похороны и разговоры с друзьями покойного вызвали у меня одновременно невероятную депрессию и ностальгию. Мне вновь вспомнился бывший коллега и друг, внезапно покончивший жизнь самоубийством. Пожалуй, одной из причин этого стал стресс на работе – что тоже, в общем-то, имеет отношение к кароси.
Начальник покойного согласился встретиться со мной в следующий понедельник в Сайтаме. Однако за день до этого он изменил время и место, назначив встречу на Икебукуро, за две остановки на поезде от моего бывшего дома при храме.
Я не был у Рёгена больше года. Я знал, что от вокзала до его дома совсем недалеко, и мне показалось, что было бы неплохо воспользоваться возможностью.
И, учитывая, как тесен мир сото-дзэн-буддизма, я почувствовал, что он может познакомить меня со священником, совершившим поминальную службу. И, возможно, тот священник мог бы познакомить меня с родителями покойного.
Я позвонил Рёгену и спросил, можно ли его навестить. Я давно собирался подарить ему бутылку израильского вина. Он сказал, что будет мне более чем рад.
И вот, пообщавшись с начальником, я направился в храм, мы выпили по чашке темно-зеленого чая и разговорились. Я рассказал ему о похоронах, и он ответил:
– Такие случаи стали слишком частыми. Люди должны работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать, и уж точно не работать до смерти.
Он спросил, как прошли похороны и полегчало ли семье. Я честно ответил, что не знаю.
– А по твоей подруге Михиль прошли поминки?
Годы спустя своего рода службу все же провели. И ее прах был захоронен. У нее была могила.
Он небрежно спросил:
– Тебе в этом году сорок восемь, да? – И, прежде чем я успел ответить, продолжал: – Или сорок девять? Ты стареешь. И вид у тебя старый. Еще и потолстел. Старый, толстый.
Он невероятно честный парень. Никакущий дипломат.
– Да, Реген-сан, мне будет сорок восемь, – признал я.
И в своей немного косвенной манере он спросил меня, не задумывался ли я когда-нибудь о том, чтобы отказаться от жизни репортера, разгребающего грязь, и, возможно, вернуться на благородный восьмеричный путь. Восьмеричный путь – это буддийская дорожная карта к внутреннему миру и лучшему перевоплощению в следующей жизни. Он налил нам обоим по чашке чая.
– Я очень уважаю твою работу, Джейк-сан, но ты мог бы жить намного лучше. Разве ты не задумывался о том, чтобы стать священником?
Я в самом деле задумывался.
– Да, может быть… пожалуй, может быть, хватит с меня жизни бесстрашного шлюхана.
Я признал, что готов переосмыслить свою жизнь. Но у меня оставались сомнения. У меня оставались сомнения относительно существования реинкарнации, кармы и космической справедливости. Ни в умственной, ни в физической пользе дзен-медитации, ни в этическом кодексе я не сомневался, но…
– Я не уверен, что смогу сдержать клятвы.
– Да смог бы. Не обязательно соблюдать целомудрие – просто нужно постараться быть менее распутным и более честным.
«Спасибо, Будда», – подумал я про себя. Попытки отказаться от секса для меня точно были бы бесполезными. Но это не единственная клятва, которую я боялся не сдержать. Есть десять обетов, которые должен принять буддийский священник сото-дзен. Они непростые. Догэн Дзэндзи, основатель, назвал их Десятью серьезными заповедями. Вот они в свободном переводе:
• Я клянусь не убивать, но беречь все живое.
• Я клянусь не воровать, но уважать то, что принадлежит другим.
• Я клянусь не злоупотреблять сексуальной энергией, но быть честным и тактичным.
• Я клянусь не лгать, но говорить правду.