— Кончилась их власть! — воскликнул гнедой конь.
— Больше не будем ходить под седлом, — добавил другой, белый, на вид породистый. — Пусть ездят на ослах, если те согласны…
Тут Диого Релвас понял, что пропал. Он знал, что если Зе Педро окажется с ним рядом, то превратит его в факел. Объездчик лошадей сожжет его, в том нет сомнения. И, закрыв лицо, хозяин Алдебарана бросился бежать, преследуемый табуном рассвирепевших кентавров, которые повторяли его имя четко и мрачно:
— Рел-вас! Рел-вас! Рел-вас!
Вдруг ему пришла одна мысль — он еще продолжал быть человеком ясного ума. Бросившись наземь, он прикрыл голову, делая вид, что мертв, и первая партия кентавров, сорвав всю листву с деревьев, пролетела над ним. Еще одно преступление этих людей: полетели зеленые листья! Эти мерзавцы не щадили ни женщин, ни детей!… Убийцы!
Но упавшие листья прикрыли Диого Релваса. Он глубоко вздохнул. Должно быть, спасся. Крики кентавров доносились до него откуда-то издалека, он слышал разве что их отдаленное эхо, но рядом с ним кто-то жалобно плакал. Это были всадники с обгоревшими лицами. Если он себя обнаружит, то они тут же убьют его, сочтя предателем. Да, и он не найдет нужных слов для оправдания. Почему не сожгли его бороду?!
И вдруг — сладостный шум! — он понял, что рядом журчит вода. Должно быть, это сбегающий с гор ручей, ему казалось, он видит его хрустальную голубую ленту. Диого Релвас поднял голову и прислушался еще раз, все еще недоверчиво оглядывая окрестность. Никого!… Он был один. Слава богу. Никому не надо давать объяснений. И пополз потихоньку к ручью и с волнением припал к нему, смочив в нем свою седую бороду.
Секундой позже Диого Релваса испугал громкий саркастический смех, тяжеленная ручища опустилась ему на голову, грозя утопить землевладельца. От кошмара он очнулся в холодном поту, все еще считая, что он у ручья, хотя он не стоял на коленях и доспехи не стесняли его движений.
В юг самый удивительный вечер — кажется, погожий — его впервые посетили предки. Дед Кнут, улыбаясь, стукнул его по плечу, показывая (вой крепкие и крупные зубы — ведь он ушел в лучший мир, так и не потеряв ни единого.
— Неужто я грежу? — спросил сам себя Диого Релвас. Но тут отец — молодой человек в сравнении с ним самим, ведь он предстал перед ним в том самом возрасте, в котором скончался, — ласково спросил:
— Ну, сын, чем же ты так перепуган?!
Глава III
Только спустя какое-то время Диого Релвас, поразмыслив над всем как следует, решил поведать своим предкам, до нелепого молодым в сравнении с ним самим, о причинах, побудивших его удалиться в Башню четырех ветров. Может, Башне надо дать другое название. Ее лучше было бы назвать «Башней четырех циклонов».
Так или иначе, но он видел, что вынужден дать объяснение, ведь ясно же, что он не мог сослаться на желание составить им компанию здесь, в Башне, из чувства дружбы или потому, что решил провести с ними свой отдых. Он был уверен, что отец и дед побьют его, если он предложит им следующее:
— Ну так будем принимать здесь солнечные ванны! Наденьте трусы, да, только в трусах. Мы должны лечь на пол на десять минут. Первый раз — не больше десяти минут…
Сказать им подобное значило накликать на себя если не гнев деда Кнута и отца, то смех.
Что говорить, дел в доме по горло, проблем невпроворот и все требуют разрешения, так что оба они сочтут подобное предложение за полное безразличие к земледелию. «Они еще и наполовину не знают, какие у нас тут дела», — тихо сказал он.
Отдавая себе во всем этом отчет, Диого Релвас знал, что исповедь будет трудной. Иного ждать нечего.
Он начал мямлить, повторять то, что мямлил, все бессвязно, неразборчиво — ужасная, печальная картина.
В старости с ним происходило то, что никогда не сличалось в молодости, и это при том, что он был большим любителем поговорить, ведь даже неполных четырех лет от роду он, едва выучивший полдюжины слов, не больше, произнес, как рассказывали, тост в день рождения бабушки Леферины, вздорной алентежской ханжи. Это стало семейной легендой. Судя по всему, подобные таланты и сеяли раздор между стариками. Бабушка считала, что он способен стать если не епископом, то уж, во всяком случае, каноником — он ведь так читал молитвы. А вот дед Кнут был в этом вопросе прочив жены, но совсем не потому, что ненавидел сутану, нет, а потому, что, по его понятиям, Релвасам надлежало заниматься более полезным делом.
Хорошо еще, что сейчас он не услышал, как Кнут шептал его отцу, не то жалуясь, не то защищая внука:
— Похоже, Диого страдает разжижением мозгов. Бедняга! Не иначе как из-за юбки…
И все— таки один из них решился спросить Диого именно об юбке, что тут же его обидело: как они могли подумать такое!
— А-а, вы об этом? Нет, никоим образом не это! Мария Жоана Ролин Вильяверде была примерной супругой, хотя матерью не ахти какой. Я не люблю Вильяверде, но совсем по другим причинам, которые ничего не имею! общего с женской верностью… Все Вильяверде очень заносчивы. — Потом, гневно взглянув на них, добавил: — Похоже, сеньоры думают, что мое меч го было бы здесь, в Башне, если бы мне изменила моя жена?…
— Женщина — это исчадье ада… — подчеркнул дед, соболезнуя.
— А я еще почище… и если бы случилась измена, мое место было бы в тюрьме из-за двух смертей сразу. Я бы убил обоих, уверяю вас.
Но даже это он не сумел сказать так, как следовало. От негодования он стал заикаться и пускать петуха. Отец снисходительно похлопал его по плечу. Сразу видно было, что он умер, когда ему еще не было сорока, и сохранил свой возраст. «Если бы ты не был моим отцом, я бы тебе ответил», — подумал раздосадованный Диого Релвас.
Несколько часов подряд он молчал, не разговаривал с ними, раздумывая над причинами своего странного состояния. И пришел к заключению: давно не курил. Должно быть, поэтому. Сигара или сигарета были необходимы, чтобы четко мыслить. А интересно, в своем шестидесятилетнем возрасте он должен просить на то разрешения предков? Да, ведь он никогда не курил в их присутствии… Тут он зашел за одну из портьер и раскурил гаванскую сигару, почти с жадностью затягиваясь дымом, хотя все время злился, что должен делать это тайком. В Башне стало дымно. Правда, ни один из предков не обратил внимания на подобное оскорбление. Ну и хорошо.
Теперь он себя чувствовал много лучше. Удивительное дело!… Верхом на лошади или с сигарой во рту человек себя чувствует иначе, заключил он. Да, вот теперь он способен во всех подробностях, не опасаясь за память и правильно произнося слова, рассказать о причинах, приведших его сюда, к ним, на постоянное жительство.
— Я предлагаю вам создать триумвират, который предпримет особые действия, чтобы возвратились добрые времена…
— А разве добрые времена когда-нибудь были?! — простодушно спросил отец. — В том-то вся и штука, что их никогда не бывало.
Дед Кнут, оставив без внимания сказанное, бросил:
— Вы, должно быть, не помните проповедь одного святого, брата Жоана, который как-то в присутствии Дона Мигела…
— Вон куда! Дон Мигел! — вмешался отец Диого Релваса.
— Замолчите, — снова заговорил первый сеньор Алдебарана. — Судя по тому, о чем говорил твой сын, только новый Дон Мигел впряжет этот народ в оглобли…
— Но что же сказал брат Жоан?
— Приблизительно следующее: «Сеньор! От имени бога и религии я прошу ваше величество, чтобы вы покончили с этой либеральной сволочью: это же безбожники и каменщики. И знайте, ваше величество, что есть три средства, чтобы с ними покончить: повесить, уморить голодом в тюрьмах и отравить, отравить, сеньор!».
— Теперь уже это невозможно, — пожаловался Диого.
— Невменяемый. Тогда прикажи дать им кнута! — прикрикнул на него рассвирепевший дед. — У меня это было первое средство…
На что отец-либерал возразил:
— Попробуй пряник…
— Останешься без руки… — зло пробурчал дед.
Остаток дня отец и дед провели в горячем споре, тогда как Диого Релвас размышлял, облокотившись на подоконник одного из окон. Размышлял долго, припоминая все возможные виды мести. Он желал всем сволочам медленной, мучительной смерти. Предки умолкали и задремывали. Потом снова принимались спорить и ругаться друг с другом, даже прервали свои отношения на несколько месяцев, а может, и лет, а Диого обдумывал, вынашивал планы, целиком отдавшись надежде получить реванш. Наконец в один из вечеров, когда его внук Руй Диого поднялся в Башню, чтобы поговорить с ним о делах земледельческих, Диого Релвас приказал ему сесть и изложил выработанный план. Зловещий, но достойный, как он хотел думать: достоинство для Релвасов было делом особым.
Однако в жизни, на практике, все складывалось иначе, чем в созревшем за многие годы дедовском плане. Но это не смущало Диого Релваса, ведь даже богам не всегда дано направлять мир их чудодейственными руками, возможно не всегда твердыми, ибо богам хорошо известно, сколько всего люди делают, прикрываясь их именами.
Правда, на Алдебаран сошел покой, печальный покой, хотя каждое воскресенье и все светлые праздники люди, нанятые Руем Диого, пускали фейерверк и играли на музыкальных инструментах на подмостках эстрады, которую Руй Диого приказал построить на деревенской площади. И жили в уважении. Любой хороший человек мог выйти на улицу и не опасаться плохого обращения со стороны кого-либо. И это самое главное.
Если бы Диого Релвас решил спуститься с Башни, путь его был бы устлан покорностью преданных животных, которые даже не скалили бы свои зубы.
Кончилась болтовня о прогрессе, который не что иное, как Дьявольские козни, чтобы обмануть простой народ, много раз забывавший о том, что только привычная бедность открывает врата рая.
И хотя ясный ум все еще тешит Диого Релваса, многие шепчутся о старческом слабоумии хозяина, а он, почитая себя человеком ясного ума, бредит, что его внук, одетый в средневековую одежду, крепко держит в своей мощной руке поводья какого-то удивительного, огромного животного, на спине которого сидят и он, и его отец, и его дед. Спина этого животного такая длинная, что на ней хватает места всем троим.