Не понимаю по-собачьи,
на русский не перевожу,
за пастернаковскою дачей
я ежедневно прохожу.
Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните, как собаку,
меня, виновного в любви
к Тебе одной. Как к Пастернаку.
Притащу, как божия козявка,
тяжкий камень, тяжелей кремня.
Слышу голос: «Я – твоя хозяйка.
Как ты там сегодня без меня?»
Крайний может оказаться первым.
Убери морщиночку на лбу.
Нет шарпея. Надо быть шарпеем,
чтоб любить, как я тебя люблю.
Шёл снег, как тексты из учебников.
Проехали. Салам алейкум.
Прошёл поэт. Назвался Хлебников.
Мы поздоровались с Олегом.
Одной
Бежишь не от меня –
от себя Ты бежишь.
Рандеву отменя,
убегаешь в Париж.
На мобильный Сезам
объяснишь: «Например,
я внимала слезам
нотр-дамских химер».
Для того ль Тебя Бог
оделил красотой,
чтоб усталый плейбой
рифмовался с тобой?
Именины Твои
справишь, прячась в Твери.
Для чего выходной?
Чтоб остаться одной?
Ты опять у окна,
как опята, бледна.
Ничего впереди.
От себя не сбежишь.
Ручки тянет к груди
нерождённый малыш…
Не догонишь, хрипя,
длинноногий табун.
Не догонит себя
одинокий бегун.
Ночью лапы толпы
станут потными.
Не рифмуешься Ты
с идиотами.
Каково самой
владеть истиной,
чтобы из одной
стать единственной!
Стиснешь пальцы, моля,
прагматизм бытия,
гениальность моя,
Ты – единственная.
Среди диспутов,
дисков, дискурсов
Ты – единственная:
будь Единственной.
Скандал
Большая жизнь столкнулась с малой.
В больнице, в коей я бывал,
развязывался экстремальный
скандал.
Студентка русской философии,
длинноволосая Далила,
отдутловато-малосольная,
свою соперницу давила.
Соперница казалась старше
и опытней в подобных битвах,
и странно, что при этом стаже
дрожали губы, как оббитые.
И красные её сандалии
(свидетельство об упаковке)
пунктиром крови и так далее
в пандан горящему сандауну
бежали до её парковки.
И в этом обоюдном вое,
друг другу нервы перепортив,
они забыли о герое,
что был в палате – дверь напротив.
Он сдал всю жизнь для этой малости,
весь пепел славы – что ж, ошибка?
«Вы выглядите, как мальва.
Увядшая». –
«Ах ты, паршивка!»
В наркологическом накале
дворцы обёртывались хижинами
и речь, скандальная и наглая,
казалась жалче и униженней.
А мы похлеще засандалим!
И за окном, под снегом дряблым,
ель, озарённая скандалом,
высвечивалась канделябром.
Шёл из лягушек дождь контрастный.
Жарища – как в Нахичивани.
Обе печалились о нравственности.
В них нравственность не ночевала.
И только крохотные эго,
для ясности в каком-то плане,
как будто рухнувшее эхо
надежды и разочарования.
И окончательно позорны
все пораженья и победы.
И вертикальные озёра
крутились, как велосипеды.
А вам кто больше, дорогая:
стихия памяти иль малость,
что с вами вместе догорала?
Иль зорькой только занималась?
Про спор соперниц он не слышал,
разборку пропустил такую.
Он просто незаметно вышел
из этой комнаты – в другую.
В другую даль без аллегорий,
в другое горе и в укоры.
Не надо поднимать дреколья,
не понимая про другое.
Сперва он озирался дико,
не мог пошевелить рукою,
как дети странные – индиго,
нацеленные на другое.
Лежало смолкнувшее тело,
забыв про срамы и про совесть.
Оно вернуться не хотело,
к другой материи готовясь.
Сестра
Если кто всенародно
обоссан
или просто подмыться пора,
вас обнюхает, как опоссум,
сострадающая сестра.
Уроженица Нарьян-Мара,
спецуборщица стольких НИИ,
жизнь по-своему понимала,
что она – в сострадании.
Зарплату беря как данность,
не жалуясь на Минфин,
родила сыночка-дауна,
лобастого, как дельфин.
Бог ввёл тебя в сострадание –
недозированный морфин.
На шейке твоей увядает
сморщенный парафин.
Пруд в окнах,
как Мастрояни,
подёргивает щекой.
Откуда, сестра состраданья,
живёт в тебе свет такой?
Откуда в тебе боль личная?
Несёшься не чуя ног,
когда над стеной больничной
панически бьёт звонок?!
Человеческие отправления –
безумные поезда…
Мы знаем лишь направления –
не ясно только – куда.
Когда же придёт день Судный –
и душу уже не спасти,
сестра пододвинет вам судно
и ласково скажет: «Поссы».
«Сиделка в синем сарафане…»
Сиделка в синем сарафане
спит, как сарделька в целлофане.
Во сне летает на сафари.
Как? Прицепив на попу фары!
И просыпается в поту
красавица. В минуту ту.
Телефон
Кафе. Неглинная
или Трубная.
Гудки длинные.
Возьми трубку.
Слова полые,
словам хрупко,
их трубка полная –
возьми трубку.
Возьми горячую,
возьми правду
своими пальчиками
прохладными…
Я же не лезу
тебе под юбку.
Ушла? Прелестно!
Возьми трубку.
Гудки длинные.
Обрыв на линии?
Интрига Круппа?
Возьми трубку!
Тебя зарезали?
Скажи трупу
ради поэзии
взять трубку.
В эфире модную
крутят группу.
О чём поёт она?
«Возьми трубку!»
Вы все свидетели
моей печали.
Чтобы ответили,
чтоб трубку взяли.
Ты безответная,
неужто трудно
хоть раз в столетие
взять трубку?
Тень вертикальная
Ты приехала на заработки
с Украины.
Ты готовишь мне утром завтрак
с укоризной.
Не с обидою,
но с укором –
представителю жизни сытной
за забором.
Почему к нам, ломая рельсы, –
смех сквозь стоны –
мчат китайцы, мордва, корейцы –
миллионы?
С ними, в маечке чемпионской,
из ненастья,
прилетела ты, журавлёночек,
голенастая.
Незамужняя, незалежная,
сердце мучая бесполезностью,
и здоровьем – не железная.
Чтоб меня уберечь, преступника,
от падения,
ты за мной неотступною
бродишь тенью.
Всем приятелям моим –
не бездарным! –
ты казалась соглядатаем,
жандармом.
Почему в многолюдстве хочется
абсолютного одиночества?
Странно мне:
больше свету?
Ты как тень на стене –
стены нету.
Когда в зеркале раскорячусь,
шарф надену,
вижу взгляд твой укоряющий
через стену.
Как два угля раскалённых
жгут мне спину.
Только скоро я, журавлёночек,
вас покину.
Улечу, где нет ни Останкина,
ни Ватикана.
Я уйду.
А ты, Тень, останешься
вертикально.
Гламурная революция
На журнальных обложках – люрексы.
Уго Чавес стал кумачовым.
Есть гламурная революция.
И пророк её – Пугачёва.
Обзывали её Пугалкиной,
клали в гнёздышко пух грачёвый.
Над эстрадой нашей хабалковой
звёзды – Галкин и Пугачёва.
Мы пытаемся лодку раскачивать,
ищем рифму на Башлачёва,
угощаемся в даче Гачева,
а она – уже Пугачёва.
Она уже очумела
от неясной тоски астральной –
роль великой революционерки,
ограниченная эстрадой.
Для какого-то Марио Луцци
это просто дела амурные.
Для нас это всё Революция –
не кровавая, а гламурная.