Взяв наугад одну из картонок, я показал её Павлову.
— Замечательно, — сказал он, переглянувшись с деканом. — Восьмиугольник, иначе говоря — октагон. Выбор зафиксирован. Давайте теперь усложним задачу.
Он сгрёб картонки с тумбочки, положил вместо них другие. Эти выглядели солиднее — уже не фигуры, а цветные рисунки, довольно сложные.
— Не спешите, присмотритесь как следует. Скорость реакции в данном случае неважна. Выберите тот элемент, который вам понравится больше. Критерии оценки — любые, на ваше усмотрение. Смысловые, эстетические, ассоциативные. Прошу, Тимофей.
Я принялся изучать рисунки. Изображались металлические предметы — украшения, древние научные инструменты, посуда.
Кубок из серебра с узорчатой гравировкой. Армиллярная сфера из тусклой меди. Маятник Ньютона — четыре шарика в ряд, подвешенные на нитях, плюс один, отведённый в сторону. Золотая заколка в виде бабочки с инкрустацией. Монета с орнаментом из зубчатых листьев и стилизованной единицей. Аптекарские весы…
Всего я насчитал десять карточек. Прорисовка была на уровне, до мельчайших деталей, в едином стиле. Но чаще всего я цеплялся взглядом за два изображённых предмета. Один из них был похож на розу ветров — звезда с восемью лучами. Другой — цветок, лепестки которого завивались, как рукава спиральной галактики.
«Галактический» цветок я и выбрал. Потянулся к нему, но в последний миг неожиданно для себя передумал — и взял картонку с розой ветров. Поднёс её к глазам, изучил подробнее.
Да, художник постарался на славу. На металлической звезде просматривались даже царапины. На поверхность ложились блики и тени — так натурально, будто это был не рисунок, а фотография.
Остроконечные лучи-стрелки были изготовлены из двух разных металлов. Те, что обозначали основные стороны света, имели серо-стальной оттенок, а промежуточные — жёлто-латунный.
Я поднял взгляд на Павлова. Тот следил за мной на удивление пристально — даже перестал улыбаться и чуть подался вперёд. Декан и вовсе напрягся, как охотничий пёс, выследивший добычу.
— Что ж, — кивнул Павлов, — теперь мы, пожалуй, сможем принять решение.
— Ладно, — растерянно сказал я. — А когда будут результаты? Вы позвоните? Или мне самому в деканат зайти?
— Ждать не придётся, Рябцев, — сказал декан. — Решение мы сообщим вам здесь и сейчас, а до конца дня оформим официально. Нынешний разговор — лишь вершина айсберга, образно выражаясь. Предпосылки накапливались все последние месяцы, складываясь в картину, которая теперь окончательно прояснилась.
— Именно так, — согласился Павлов. — И позвольте отдать вам должное, Тимофей. Вы тренировались с полной самоотдачей, мы это ценим. Но…
Вздохнув, он развёл руками. Декан же проговорил:
— Сожалею, Рябцев, но по ряду параметров вы не подходите для дальнейшего обучения в Академии Космофлота. Я вынужден инициировать процедуру вашего отчисления. Документы, повторюсь, будут готовы быстро. Благодарю вас за добросовестную учёбу и желаю удачи. Знания и навыки, полученные у нас за четыре года, вы наверняка сумеете применить в профессиональной деятельности, пусть даже она не будет напрямую связана с пилотированием космических аппаратов.
Весь этот бред я выслушал спокойно, даже несколько отстранённо — просто не воспринял всерьёз. Когда декан замолчал, я вежливо спросил:
— Это тоже часть собеседования? Тест на психологическую устойчивость?
— Откуда такое предположение, Рябцев?
— Чистая логика. Если бы предпосылки для отчисления были, то всё решилось бы раньше. Меня погнали бы сразу. Зачем тянуть до последнего? Какой смысл тратить дорогостоящие ресурсы на моё обучение, на тренировки? Здесь высокотехнологичные тренажёры, их использование расписано поминутно. Вместо меня поставили бы кого-нибудь перспективного…
— Мы ведь объясняем вам, Тимофей, — мягко заметил Павлов, — полная ясность наступила только сегодня. И нам действительно очень жаль, поверьте мне на слово…
— Простите, товарищ Павлов, но это выглядит слишком явной инсценировкой. Хотите сказать, что меня отчислили из-за этих вот карточек? Курам на смех. Ещё раз прошу прощения за прямоту. Или вы специально моделируете абсурдную ситуацию? Ну, чтобы выбить из колеи, из привычных паттернов поведения? Тогда ладно. Но опять-таки — получается слишком в лоб…
— Мы не играем здесь в игры, Рябцев, — сказал декан. — Всё следует понимать буквально и недвусмысленно. Собеседование окончено, вы отчислены. Мы больше вас не задерживаем.
Ещё несколько секунд я переводил взгляд с одного собеседника на другого. Декан бесстрастно молчал, Павлов виновато покряхтывал. Поняв, что продолжения не последует, я поднялся, кивнул и вышел в приёмную.
Секретарша Оля взглянула на меня вопросительно, но я лишь пожал плечами и шагнул в коридор. Машинально добрёл до лестницы — и только там заметил, что всё ещё держу в руке картонку с рисунком. Огляделся в поисках мусорного ведра и услышал:
— Тимофей, подожди!
Оля бежала следом, цокая каблучками. Поравнявшись со мной, спросила обеспокоенно:
— Что случилось? Ты такой хмурый вышел, я даже испугалась.
Я всмотрелся в её лицо. Не похоже было, что она притворяется. И хотя декан мог просто не посвятить её в хитрый план, я именно в эту секунду начал осознавать — собеседование не было постановочным.
— Не знаю, Оля. Меня, по ходу, отчислили.
— Что, прости?
Её глаза округлились. Теперь уже ей казалось, что я придуриваюсь. Мне почему-то стало смешно. Я притянул её к себе и чмокнул в макушку, после чего спустился по лестнице в вестибюль. Вышел на крыльцо и зачем-то вновь посмотрел на нарисованную звезду.
Солнечный луч коснулся её, и она сверкнула металлом.
Глава 2
Озадачившись, я вгляделся внимательнее. Рисунок на картонке и впрямь поблёскивал. А ещё он теперь казался рельефным и осязаемым — я на миг ощутил под пальцами гладкую нагретую сталь с крошечной зазубриной.
Затем наваждение схлынуло.
Я мрачно подумал — а вот и галлюцинации. Зрительные и тактильные сразу, в одном комплекте. Проявился-таки побочный эффект от тренировок на симуляторе? Вот именно сейчас, после несуразного теста? Ну, если так, то товарищ Павлов — реальный ас, просто мастодонт экспресс-диагностики…
Заметив урну рядом с крыльцом, я подошёл к ней и занёс руку, чтобы выбросить опостылевшую картонку.
Но почему-то заколебался.
Возникло вдруг иррациональное, но стойкое чувство — рисунок мне ещё пригодится. А если я его выброшу, то совершу ошибку, необратимый поступок.
Да, опасение было глупым, я это понимал — однако так и не выпустил картонку из рук. Мысленно обозвал себя долбоклюем и запихнул её в карман джинсов.
В другом кармане заверещал телефон. Я достал его, взглянул на дисплей — звонил однокурсник Макс. Ему, очевидно, не терпелось спросить, куда меня отправляют на полётную практику. Сам он уже имел назначение на Деймос-Транзитный и несколько выходных до вылета. По этому случаю мы договорились сгонять на Клязьминское водохранилище в компании двух бойких второкурсниц с навигационного факультета.
Я сбросил вызов.
Меньше всего мне сейчас хотелось обсуждать то, что произошло в деканате. К тому же подсознательно я всё ещё надеялся, что моё исключение — проверка на вшивость, фейк. И декан вот-вот позвонит, чтобы извиниться и сообщить настоящие результаты распределения…
Мобильник молчал.
Торчать у крыльца уже надоело, но я понятия не имел, как действовать дальше. Хотелось просто встряхнуться, слегка проветрить мозги. Чтобы никаких лишних мыслей, только скорость и ветер.
Дошагав до парковки, я оседлал свою «хонду».
Мотор взревел, и я вырулил на улицу. Знойный июньский воздух хлестнул меня по-приятельски, принял в тугой поток. План оформился окончательно — прочь из города, на простор, на трассу без перекрёстков…
Я свернул в сторону Ярославки.
И через полкилометра опять увидел знак с нарисованной переправой.
Он располагался ближе к шоссе, чем тот, предыдущий. И выглядел свежее — его, казалось, только-только нарисовали, причём не обычной краской, а какой-то продвинутой, очень яркой. Алый ободок треугольника буквально светился, как раскалённый.
Я остановился. Собрался вытащить телефон, но потом подумал — а смысл? Кому показывать фотографию? Товарищу Павлову? Однокурсникам, с которыми я, возможно, больше никогда не увижусь?
Блин…
Положив ладони на руль, я посмотрел вперёд.
Улица была пуста и безлюдна. То есть вообще — ни машин на проезжей части, ни пешеходов на тротуарах. Не слышно было ни голосов, ни звука моторов. Лишь деревья тихо шумели, тревожимые ветром, а светофор призывно горел зелёным.
Я словно попал в зазор вероятности, в статистическую прореху, на полминуты получив улицу в своё пользование.
Сердце забилось чаще.
Восторженно-сладковатая жуть накрыла меня, смешалась с зудящим, жгучим предвкушением неизвестного.
Я дал газу.
И через считанные секунды сообразил, что не узнаю ландшафт впереди.
Исчезла транспортная развязка, которая вывела бы меня на шоссе. А вместо неё появился мост.
Чувствуя, что кукуха со мной вот-вот попрощается, я снова затормозил.
Передо мной была даже не река, а морской пролив или что-то вроде. Береговая линия располагалась в пространстве так же, как и исчезнувшее шоссе. Стоя у воды, я смотрел сейчас на северо-запад.
Балочный мост без всяких инженерных изысков тянулся вдаль, заасфальтированный и не очень широкий, с низенькими перилами по бокам. Разводным он не выглядел — впрочем, конкретно это занимало меня в наименьшей степени.
Появление гигантского водоёма так меня поразило, что я несколько секунд заворожённо таращился на золотые блики, рассыпанные по волнам. И только затем, встряхнувшись, попробовал рассмотреть противоположный берег.
Сначала мне показалось, что мост теряется в голубоватой дымке у горизонта или вообще обрывается над водой. Сняв шлем, я сфокусировал зрение.