— И в час возмездия все города, села и земли будут опустошены, разрушены и сожжены нами, чтобы никто и никогда уж не вошел в них!
Сжав губы, стиснув челюсти, ловили табориты слова своего любимого проповедника. Юный Мартин Гуска читал на лицах слушавших, какие глубокие струны задевали слова его. Крестьяне вспоминали обиды, которые довелось претерпеть им от панов в крепостной неволе, ремесленным ученикам и подмастерьям вспоминались жестокие их мастера, жадные богачи городов…
А Локвис продолжал:
— Братья и сестры Табора, внемлите словам моим: перед гневом народным сгинут навеки короли и паны и все церковные прелаты. В тысячелетнем царстве Христовом не будет ни податей, ни оброков, ни сборщиков их. И будем мы, общины Табора, попирать ногами шеи царей, и все царства под небом даны будут нам!
Каждый вечер слушали такие проповеди члены таборитских общин. В туманных обещаниях черпали эти темные, обездоленные люди силу для борьбы с окружавшим миром несправедливости и гнета, веру в конечное свое торжество.
«Как раз тогда, — пишет Маркс, — когда люди, по-видимому, только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее, создают совершенно небывалое, — как раз в такие эпохи революционных кризисов они заботливо вызывают к себе на помощь духов прошедшего, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюм и в освященном древностью наряде, на чуждом языке разыгрывают новый акт всемирной истории».
Позиции, занятые в отношении официальной церкви крестьянским плебейским гуситством, с одной стороны, и бюргерским — с другой, были совершенно различны.
Пражские бюргеры и их вероучители, магистры университета, больше всего боялись стать в отношении Рима подлинными еретиками, иначе говоря, — последовательными отрицателями католической обрядности и порядков внутри церкви. Много раз с негодованием отвергали они обвинение в «ереси». У них никогда не угасала надежда примириться с Римом, убедить Рим пойти на небольшие уступки. Затем, добившись согласия Римской курии на учреждение национальной чешской церкви, преклонить перед «святым престолом» колена.
Постоянным стремлением таборитов было совсем иное — не соглашение с Римом, а сокрушение и уничтожение этого колосса средневековья. Для них вся иерархия церкви, все накопленные ею учения и канонические законы — «хитрости антихристовы», Рим — «вавилонская блудница», пышные храмы — «вертепы дьявола».
В первые месяцы своего существования Табор был относительно слаб. Со всех сторон ему грозила гибелью военная мощь чешских и чужеземных феодалов, намного превышающая его собственные военные силы. Город Табор и прилегающие к нему нивы, обрабатываемые домашними общинами таборитского братства, в сущности, представляли собою осажденную крепость с широким вокруг нее предпольем. В таких трудных условиях гетманам и Старшим[35]этой народной опоры гуситства постоянно приходилось думать о том, как прокормить все возрастающую массу крестьян и городских плебеев, непрерывно бегущих на Табор, добыть корм их скоту. Кроме того, новоприбывших надо было снабдить хоть самой скудной домашней утварью, каким-либо жильем. Поэтому все имеющиеся на Таборе запасы пищи и предметы обихода, произведенные домашними общинами, собранные на месте, а также взятые у врага, гетманы и Старшие братства распределяли среди всех членов братства.
Новопришедшим выделялись из военных запасов продукты питания и домашнего обзаведения до тех пор, пока пришедшие «братья» не осядут на землю в какой-либо из домашних общин.
Такая система вполне соответствовала представлению народных масс о правильном, «справедливом» порядке устройства внутренних дел братства.
Как указывает товарищ Сталин: «Уравниловка имеет своим источником индивидуально-крестьянский образ мышления, психологию делёжки всех благ поровну, психологию примитивного крестьянского «коммунизма»[36].
Но необходимо помнить, что «уравниловка не имеет ничего общего с марксистским социализмом»[37].
Когда таборитам удалось вскоре отбить первый, самый опасный натиск феодальных сил, крестьяне и ремесленники Табора принялись за работу на полях и в ремесленных мастерских; эта система распределения сменилась обычным индивидуальным крестьянским хозяйством в сельских местностях, контролируемых Табором, и обычным ремесленным производством и сбытом на Таборе и в городах, союзных таборитам.
Проповедники Табора провозглашали всеобщее равенство людей. Правда, эта демократическая идея облекалась ими в религиозные одежды. Но и в такой форме эта идея — важный шаг вперед на пути освобождения народного сознания от церковного учения о прирожденном человеческом неравенстве.
Требование равенства перед государством и законом всех чехов, «равных перед богом», представлялось прямым и естественным отсюда выводом, «естественной, инстинктивной реакцией против вопиющего социального неравенства, против контраста богатых и бедных, господ и рабов, обжор и голодных» [38].
Все силы, все помыслы таборитов, все внутренние порядки Табора подчинены были одной великой цели — победе над врагами народа. Крепостным крестьянам и плебеям городов Чехии удалось выковать в своей твердыне меч, долго и жестоко каравший феодальных господ всей Средней Европы.
XII. БИТВА ЗА ПРАГУ
…Разлетались
Монахи, бароны,
Точно с пира кровавого
Алчные вороны.
Разгулялись по хоромам,
Даже не помянут!
Знай, пируют да порою
Те deum затянут.
Все, мол сделали… Постойте!
Вон над головою
Старый Жижка из Табора
Взмахнул булавою.
17 марта 1420 года в столице Силезии Вроцлаве собралась светская и церковная знать половины Европы. В тронном зале старого замка папский легат огласил перед императором, герцогами и князьями империи, послами иностранных дворов, архиепископами и епископами папскую буллу о крестовом походе на Чешское королевство.
Многие чешские вельможи присутствовали на этом объявлении беспощадной войны чешской земле. Был здесь и королевский бурграф Ченек Вартемберкский, правая рука Сигизмунда в Чехии, со своим подопечным — Ульрихом Розенбергом.
На чешских панов-«подобоев» это провозглашение крестового похода произвело потрясающее впечатление. До последней минуты надеялись они на то, что Сигизмунд пойдет на соглашение с чехами. Теперь же сбывались наихудшие их опасения: страна стояла перед вторжением в королевство десятков тысяч фанатических крестоносцев.
Паны из гуситской лиги видели, что хитроумная политика, задуманная ими пять лет назад, после сожжения Гуса, рухнет в буре религиозной войны. Прахом пойдут приобретенные гуситским панством выгоды.
Когда Ченек вернулся из Вроцлава на Градчанский холм в Пражский королевский замок — свою постоянную резиденцию, он застал столицу в состоянии всеобщей мобилизации: у городских ворот возводили укрепления, улицы перекапывали рвами. Цепями, натянутыми на столбы, опутали все перекрестки.
Перемирие, заключенное пражанами с регентством, заканчивалось 23 апреля. Но сейчас никто в Праге не думал об угрозе со стороны Ченка. Крестовый поход, иноземное нашествие — вот что владело всеми помыслами. Ян Желивский каждодневно рисовал перед пражским людом мрачные картины: огнедышащий дракон о семи головах, украшенных семью коронами, он же император и король Сигизмунд, идет на чешский народ, чтобы истребить новорожденную божью правду.
— Восстань, народ пражский, — заканчивал проповедник, — призови друзей со всех концов королевства и бейся с исчадием ада насмерть!
Последние остававшиеся еще в столице семьи купцов-католиков, главным образом немцев, в те дни покинули в панике свои хоромы в Старой Праге. Прихватив драгоценности, они укрылись под защиту наемников регентства, в Вышеградском и Пражском замках.
В чешской провинции по рукам ходил манифест пражан. Жители столицы призывали города и края королевства выслать представителей в Прагу, договориться о совместных действиях против крестоносцев. «Римская церковь, — писали пражане, — не мать чехам, а злая мачеха. Как разъяренная змея готова она излить на чехов свои яд. Кровавыми руками поднимает она крест во имя ненависти и убийства. Мошенническим обещанием отпущения грехов Рим натравливает на нас немцев, поднимает их на истребительную войну против нас. Кто может слышать об этом без того, чтобы его не охватило отчаяние? Кто посмотрит на это, не залившись слезами?»
Бургомистры и советники пражских общин поклялись перед народом быть верными чаше до последнего издыхания. Снова избрали военных гетманов, по четыре от Старого и Нового города. Им отдали ключи от городских ворот и ратуш. Двадцать восемь помощников гетманов получили чрезвычайные полномочия.
Пражане поклялись подчиняться им во всем беспрекословно.
Пан Ченек получал тревожные донесения от бурграфов королевских замков и королевских городов, рассеянных по всей Чехии: повсюду гуситы — горожане и крестьяне — готовятся итти на помощь Праге.
Наивысший бурграф решил, что при сложившихся обстоятельствах ему выгоднее переметнуться в лагерь противников Сигизмунда. Он «взял в плен» наиболее видных из укрывшихся на Градчанах и в Вышеграде пражских католиков. Остальных изгнал из замков, не забывши до- того отобрать все, что было у них ценного. После этого пан Ченек послал императору письмо с отказом от дальнейшей службы, собрал панов-«подобоев» в новую, на этот раз уже противокоролевскую лигу. Затем, издав манифест, всячески поносивший Сигизмунда и его крестоносцев, заключил с пражанами военный союз.
Но такую позицию пан Ченек Вартемберкский занимал недолго, не больше двадцати дней. Когда до него дошли вести с юга Чехии о действиях отрядов Жижки, о крутых расправах крестьян с панами и монахами, панская душа его смутилась: вельможе было не по пути с восставшим народом.