Кусты не просто переломаны — на них еще и КЛОЧЬЯ флагов. Фонари не просто перебиты — на них не просто кого-то повесили — уже и трупы сняли, обрезав веревки. Глаза не просто обесцвечены — они еще и скрыты за мутными стеклами. Хлеб не только засох, но и погрызен тараканами. В крови не только песок, но и грязь. Руки не ВЧЕРАШНИЕ, а ПОЗАпрошлые, ПОЗАвчерашние…
И весь мир постепенно валится в пропасть, вслед за словами: деревья — в ямы, кошки — в колодцы.
Но «ты» продолжай кидать. Продолжай. Голос из ямы, из пропасти. Пока хоть один кидает — может быть… может быть…
Принципиальный антигуманизм янкиного творчества — это принципиальный антигуманизм нашего времени. Этот мир таков, что его совершенно не жаль — «Гори, Гори Ясно!».
Мир в этой песне — дом. В определенной степени поддержанный традиционной сказкой «Кошкин дом». Кстати, это выражение иногда обозначает «сумасшедший дом»: «Ну, это просто кошкин дом какой-то!»
Кошка легко заменятся козой, а коза — козлом. На «козла» же охотно наматываются совершенно иные значения, за «козла» и в морду дать можно, что и происходит:
Этот «дом» спасать определенно не хочется. Хозяин — козел:
Дом горит — козел не видит,
Дом горит — козел не знает,
Что козлом на свет родился,
За козла и отвечает.
Деструкт приветствуется настолько, что не жаль даже самое себя. Частушка, вплетенная в песню о пожаре «кошкиного дома»:
На дороге я валялась,
Грязь слезами разбавляла,
Разорвали нову юбку,
Да заткнули ею рот, —
полностью лишена самосострадания. Да и насрать-то на меня, НА ТАКУЮ! Да на всех насрать, лишь бы только весь этот козлиный дом наконец сгорел дотла!
С заткнутым ртом, видимо, изнасилованная и избитая, героиня радостно выкликает: «Гори, гори ясно!»
Лейся песня на просторе,
Залетай в печные трубы,
Рожки-ножки черным дымом
По красавице земле.
Солнышко смеется
Громким красным смехом,
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Печные трубы, печи — то, что остается после выгоревшего деревенского дома. То, что развалится последним. От козлика же, к величайшей радости всего мира, остались «рожки да ножки», да и те скоро будут развеяны черным дымом. И земля, освобожденная от козла, от дома, от всей этой гадости (из которой янкина героиня НЕ ИСКЛЮЧАЕТ И СЕБЯ), вновь становится «красавицей». И солнышко весьма одобряет это дело, более того — солнце связано с пожаром: оно КРАСНОЕ.
Я запуталась. Для чего я начала эту телегу? ДОКАЗАТЬ, что мне нравится янкино творчество? Ну, и что это доказывает?
Е. Хаецкая[6].
Не публиковалось, Санкт-Петербург, 29.09.97 г.
из статьи: НАШ ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ
…Мат хорош тем, что с его помощью гораздо сильнее передаются отрицательные эмоциональные состояния. Взять, к примеру, янкино «Я повторяю 10 раз…» Заменим известные словечки иными — и это уже не будет так щемяще, не будет той боли. А, скажем, у Лаэртского не будет так смешно…
В. Кухаришин.
«Петрозаводский Университет», Петрозавоск, 28(1701), 10.10.97 г.
из статьи: ЕГОР ЛЕТОВ: ЗА И ПРОТИВ В ОДНОМ ФЛАКОНЕ
…Вторая группа наездов более серьезная, хоть и не менее, по сути, идиотская — все умирают (!), а Летов жив, «шагает по трупам» (Гурьев), «все нипочем». Ну с этим спорить бесполезно, достаточно представить себе, как Летов за спиной Янки под дулом пистолета заставляет ее петь «Ангедонию», а она сопротивляется. Не было бы, мол, Летова, работала бы Янка сейчас где-нибудь, нарожала бы детей от какого-нибудь бандера или еще лучше выступала бы где-нибудь в «Песне-97». Этого вы хотели? А по поводу «смерти» Янки, это еще вопрос, кого считать живым — «големов русского рока», огребающих миллионы, или тех, чей прах покоится на кладбищах — Янку, Селиванова, Башлачева, Курёхина и других, менее известных солдат рок-н-ролла. Автор этих строк, помнится, писал после гибели Янки в 1991-м году: «Это ты жива, это я мертвый. Пока…»
Можно сказать, что «Летов виноват в смерти Янки», а можно: «Не было бы Летова, не было бы и Янки, и ее песен». Суть-то одна — Янка неразрывно связана с Летовым, она — его придаток. А сколько еще этих придатков, поимённых и безымянных, многие из которых до сих пор делают или делали то, что подчас круче Летова (распавшаяся ТЕПЛАЯ ТРАССА, например). А белый свет и до Летова стоял, простите уж за нескромность, автор этих строк треть своих значимых вещей написал и имени Летова не зная. А самого Д. Аверьянова, автора «По Тонкому Льду», «Эхо Войны» и многих других ОХУЕННЫХ вещей, устраивает ли эта роль запущенного снаряда, слепого орудия в руках некоего божества? Короче, неужели исключительно Летову обязаны мы тем, что можем сегодня слушать Янку, ТЕПЛУЮ ТРАССУ или ПОГРАНИЧНУЮ ЗОНУ? Очень сомневаюсь. И даже более того, есть все основания думать, что по большому счету, он и ни причем тут вовсе (то есть, причем, конечно, но не Летов, а кто-то са-а-авсем другой, кто и самого Летова запустил).
А Фо Мин (А. Фомин).
«Свирепый Еж», Колтуши, 2(8)/97 г.
ПО ТРАМВАЙНЫМ РЕЛЬСАМ
«Эту песню не задушишь, не убьешь…»
Расцвет нашей рок-музыки, как известно, пришелся на 80-е годы. Под «апрельским ветром перемен» по всей стране открывались рок-клубы, проводились фестивали, семинары; рок обсуждали на «высших инстанциях» и т. д. Атмосфера всей этой рок-деятельности приобрела оттенок разрешенности, хотя гонения за рок-музыку все равно продолжались, порой — самые дичайшие. Привкус запрета, так притягивавший к року и скрашивавший его убогость, как музыки, понемногу сходил на нет, — естественно, что постепенно рок становился чем-то модным, в ряде случаев прокоммерческим, рассчитанным на массы. Казалось, рок-н-ролл превращается в мутное болото, чтобы всколыхнуть его, требовалось одно — вернуться назад, вспомнить как и с чего все начиналось. Людей, делавших это, было немного, но они были. В Новосибирске — Яна Дягилева.
Первые ее песни появились года с 86-го: «Порой Умирают Боги» (см. ТЛ № 16–97), «Нарисовали Икону» и др. Для песен той поры прежде всего характерна была предельная янкина открытость, искренность, полнейшее отсутствие какой-либо наигранности.
Нарисовали икону —
и под дождем забыли,
Очи святой мадонны
струи воды размыли,
Краска слезой струилась —
то небеса рыдали,
Люди под кровом укрылись —
люди о том не знали.
А небеса сердились,
а небеса ругались,
Бурею разразились…
Овцы толпой сбивались,
молнии в окна били,
ветры срывали крыши,
Псы под дверями выли,
метались в амбарах мыши.
Жались к подолам дети,
а старики крестились,
Падали на колени,
на образа молились…
Солнышко утром встало,
люди из дома вышли,
Тявкали псы устало,
правили люди крыши.
А в стороне, у порога
клочья холста лежали.
Люди забыли бога,
люди плечами жали…
(1986)
В 1987 году на I Новосибирском рок-фестивале Яна познакомилась с Егором Летовым — лидером крупно тогда наскандалившей ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ. Это знакомство впоследствии сыграло очень значительную, если не определяющую роль в дальнейшем янкином пути.
Многие видят только хорошее в сотрудничестве Янки и Егора… Все познается в сравнении, посему не удивляйтесь обилию летовского имени в этой статье. Получилось так, что известность Янка приобрела во многом благодаря Летову — все ее альбомы выпекались на ГрОбовской кухне, на иногородние концерты Яна выезжала вместе с ГО. В результате большинством аудитории Яна стала восприниматься с непременной привязкой к Егору — «творческой ветвью ГО», а ее группа ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ — лишь как одна из целой обоймы сибирских панк-групп. Саму Яну такое положение дел, видимо, устраивало — я не случайно упоминал о самых первых ее песнях, — медленно, но верно Янка влезла в тесные границы панк-рока, а ее песни постепенно приобрели не свойственную им ранее агрессию. Участие Летова в музыке ВЕЛИКИХ ОКТЯБРЕЙ давало себя знать: тяжелый, сырой, «фирменный» ГрОбовский звук, кривые, визжащие гитарные ходы… Несомненно, в некоторых случаях это ощутимо помогало в восприятии отдельных моментов:
С виду ложь — с гуся кровь, побежит со щеки,
Ни пропить, ни пропеть, ни слепить черепки,
Ни крестов, ни сердец — все злодейская масть,
Убивать-хоронить — горевать-забывать.
Поливает дождем первородная мысль,
Размывает дорожки — гляди, разошлись,
В темноте все в одну, все одно к одному
Не мешает другому
Лицу все к лицу.
Все к лицу подлецу, как родному отцу,
Не рассказывай, батя, и так все пройдет.
Чередой дочерей, всем раздеться, лежать,
Убивать-хоронить — горевать-забывать.
Побежали глаза по стволам, по рядам.