Один солдат, увидав старый форд, который изгоняемые ветераны, нагрузив чемоданами, узлами и котомками, старались отвести в безопасное место, бросился к нему с пылающим факелом. Офицер остановил солдата. Солдат недоумевал — почему?
Какая-то женщина пробиралась сквозь толпу; платье у нее на плече было разорвано, глаза полузакрыты; она бросилась к протянутой во дворе веревке, на которой в облаках дыма болталось платье и дамское трико абрикосового цвета. Двое солдат схватили ее; она кричала и вырывалась, стараясь расцарапать им лица. Они впихнули ее обратно в толпу, и она повалилась на землю, всхлипывая. Другие женщины подняли ее и оттащили на тротуар, подальше от конских копыт.
Посреди улицы выла собака, пятясь задом, припадая на задние лапы.
Ветерана с рассеченным саблей ухом повели к санитарной машине. Ветеран размахивал флагом и выкрикивал угрозы, призывая толпу не сдаваться…
В Белый дом было послано сообщение, что бой в своей первоначальной стадии протекает вполне успешно, и исход его не вызывает больше сомнений. Войска вошли в соприкосновение с неприятелем, и после непродолжительной схватки, в которой кирпичи и кулаки оказались бессильными против винтовок, пистолетов, слезоточивых газов, сабель, штыков, танков и пулеметов, противник был опрокинут и обращен в беспорядочное бегство. Регулярная армия располагает также безусловным превосходством в воздухе.
Секретарь президента, озабоченный реакцией газет на описанное выше сражение, заявил, что консервативная пресса, несомненно, сумеет правильно истолковать действия правительства, но остальные газеты, вероятно, поднимут вой.
— Да, вероятно, — сказал президент.
Толпа, задыхаясь от газов, в смятении отступала к югу; она пересекла Миссури-авеню и отступила дальше, к зеленому треугольнику парка, где ноги тонули в мягкой траве и глаза мало-помалу переставали слезиться. На Мейн-авеню отступление приостановилось: не потому, чтобы ветераны хотели повернуть обратно и сделать последнюю отчаянную попытку удержаться в городе, а просто, чтобы поглядеть на пожар. Некоторые в изнеможении опустились на землю, другие стояли, вытирая глаза носовым платком, смоченным водой из уличной колонки. Все кашляли; все уныло глядели на темную дымку, окутавшую белый купол Капитолия. Войска подступали не спеша, пехотинцы шли с винтовками через плечо. Они не торопились. Так выметают мусор из подвалов. Мусор ведь не сопротивляется.
Группа пехотинцев столпилась у ларька с фруктовыми водами, который кому-то из солдат удалось отстоять от огня. Сдвинув каски на затылок, они вытирали пот со лба и пили освежающий напиток прямо из бутылок.
— Скверная история, — сказал один из солдат стоявшему рядом репортеру. — Но приказ есть приказ.
Они пили не спеша, словно отдыхая в перерыве между двумя таймами.
Пехота перестроила ряды, кавалерия развернулась вдоль Мейн-авеню. Конники на взмыленных лошадях, спрятав до времени свои сабли в ножны, взирали на стоявшую впереди толпу. Танки, как гигантские стрекочущие жуки, неуклюжие и бесполезные, уходили на юг, оставляя на асфальте Третьей улицы свой гусеничный след. Разведывательный самолет гудел в ярко-синем небе.
Временное затишье было нарушено появлением негра с американским флагом в руке; в глазах ветеранов этот флаг здесь, в Вашингтоне, всегда служил символом лояльности. Негр взобрался на разветвление высокого раскидистого дерева и, размахивая флагом, запричитал:
— Господи! Ты, даровавший нам эту страну, помоги нам теперь! Господи! Ты, даровавший нам эту страну…
Один из солдат снял с пояса голубую коробку, оттянул предохранитель и швырнул бомбу к подножию дерева. Раздался взрыв, шипение, и облачко белого дыма заклубилось в воздухе. Негр скатился с дерева, выронив флаг. Один из ветеранов подбежал и подхватил флаг, прежде чем он упал на траву.
Одна за другой взорвалось еще несколько бомб, кавалерия двинулась на толпу, и толпа побежала…
Впереди, к югу, лежала набережная реки Потомак, и толпу отделяла от нее узкая мощенная булыжником улица, которая, петляя и извиваясь, вела к подъемному анакостийскому мосту. Стоило только оттеснить ветеранов с просторных парков и площадей на эту улицу, и можно было уже праздновать победу, ибо, стиснутая между двумя рядами домов, преследуемая по пятам кавалерией, толпа вынуждена будет двигаться вперед, а как только она перейдет мост, его можно поднять и отрезать ей доступ в столицу. Подобный стратегический план, пользуясь языком домашнего обихода, был так же не сложен, как выдавливание зубной пасты из тюбика.
Парк и Тайлер, подхваченные людским потоком, двигались вместе с толпой; Фаулера они потеряли из виду еще во время первой кавалерийской атаки. Внезапно Парк услышал возглас Тайлера, и спокойное движение толпы нарушилось — Тайлер пробивался сквозь толпу к рослому, плечистому негру, схватившемуся с двумя солдатами. Негру удалось выбить винтовки из рук солдат, и он стоял, молотя огромными черными кулаками, а солдаты, словно мальчишки, которые никак не могут поймать раскачивающуюся веревочную лестницу, старались ухватиться за его руки и повиснуть на них. Тайлер, со сбитыми набок очками, работая локтями и кулаками, прокладывал себе путь через людской поток; Парк протискивался за ним следом. Парк слышал, как чертыхались солдаты и один из них выкрикивал:
— Черномазый! Черномазый, сукин сын!
— В последний раз тебе говорю, — сказал негр, удерживая обоих солдат на расстоянии вытянутой руки, ухватив их за воротники курток, отчего они задыхались, как в петле, — я этих слов не потерплю.
Солдаты корчились и приплясывали на месте, а негр говорил с расстановкой, терпеливо, словно старался растолковать библию на редкость непонятливым ученикам:
— Много кой-чего я терплю, только одного не потерплю — таких вот гадких слов.
Тайлер, поправляя очки, протискивался сквозь редеющий край толпы. Парк старался не отставать от него; в эту минуту долговязый солдат в противогазе начал пробиваться к негру, нацеливаясь на него прикладом. Солдат держал винтовку над плечом и, крепко сжимая отполированное ложе, подбирался к негру сзади; штык сверкал, еще минута, и приклад размозжил бы негру голову. Тайлер закричал, негр обернулся, и Парк, вытянув руки, бросился к поднятой винтовке и, как пловец, ныряющий в воду, прыгнув на солдата, опрокинул его на землю. Винтовка с металлическим звоном грохнулась на мостовую.
— Ах ты, чорт! — озадаченно проговорил негр.
Парк лежал, оглушенный падением, обхватив руками ноги в солдатских обмотках. Он слышал, как оба солдата пыхтели, борясь с негром. Потом он услышал стук копыт, голос Тайлера, что-то кричавшего ему, и возглас: «Черномазый!» Потом он больше уже ничего не слышал.
Лорри, дрожа, как в лихорадке, сидела на краю кушетки, не спуская глаз с входа в палатку, — темного треугольника, за которым все больше сгущался мрак. Позади нее масляный фонарь, висевший на гвозде, вбитом в столб палатки, отбрасывал тусклый свет на троих детей, спавших на соломе. Мистер и миссис Кэрсон, рука в руке, прикорнули рядом с детьми. Бесс положила Лорри руку на плечо, притянула ее к себе в глубь кушетки.
— Ну, ну, милая. Не нужно так тревожиться. Ничего не случится с Парком.
Ленгстром подтащил бочонок поближе к Лорри.
— Просто он задержался там, чтобы посмотреть на фейерверк.
— Но уже все кончилось, — сказала Лорри. — Почему же его все нет и нет?
В палатку неожиданно ворвалась миссис Финч; волосы у нее были закручены в папильотки, лицо блестело, обильно смазанное кольдкремом. Она остановилась посреди палатки, истерически ломая руки, не в силах вымолвить ни слова.
— Ну, что это еще с вами такое? — спросила Бесс.
— Они идут сюда, — простонала миссис Финч. — Они хотят нас выгнать.
— Нет, — сказала Лорри. — В приказе о нас ничего не говорится, только о вашингтонских лагерях.
— Они развели мост, отрезали нас от того берега, — сказала миссис Финч. — И повсюду полицейские.
— Это какая-то ошибка, — сказал Ленгстром. — На что им эти пустыри?
— Я причесывалась на ночь, — сказала миссис Финч, — и вдруг какой-то мужчина просунул голову в палатку и говорит, сюда идут солдаты, убирайтесь лучше подобру-поздорову. Даже не постучал, представьте!
— Не стоит волноваться, — сказал Ленгстром. — Вы же знаете, как тут всегда полным-полно разных слухов.
— Мистер Финч этого просто не переживет! Нет, вы только вообразите, чтобы его выгнали из города, словно какого-нибудь бродяжку!
— Да, да, еще бы! — подхватила Бесс. — Не забудьте, что он капитан интендантской службы.
— Вам хорошо смеяться, — сказала миссис Финч, — у вас никогда не было положения в обществе. Вы не знаете, как это тяжело — потерять положение.
— Я потеряла кое-что подороже.
Миссис Финч фыркнула и обиженно засеменила из палатки, Лорри вскочила, охваченная тревогой, и пошла за ней следом; остановившись в темном треугольнике, она посмотрела вслед тщедушной испуганной фигурке; улица, обычно такая тихая вечерами, сейчас, казалось, была охвачена смятением. Лагерные полицейские сновали взад и вперед, городские полисмены проносились на мотоциклах. Полы палаток были откинуты, и мужчины загоняли домой ребятишек, а женщины собирали там при свечах свои пожитки, запихивая их в корзины и чемоданы. Миссис Маррини с грудным ребенком, завернутым в одеяло, вышла из своей палатки; она остановилась, поджидая мужа, затем присоединилась к веренице детей, двинувшейся следом за маленьким согбенным человечком в заплатанной армейской куртке, неуверенно ковылявшим впереди.
— Если они и вправду придут, — сказала миссис Кэрсон, — куда же мы денемся?
— В Джонстаун, надо полагать, — сказал мистер Кэрсон. Неделю назад мэр Джонстауна произнес пламенную речь, восхваляя лояльность и дисциплину ветеранов, и в ответ на слухи о грозящем им изгнании заявил:
«Если только вас когда-либо выгонят из Вашингтона, вам всегда найдется место в Джо