— Заткнись, ничтожная тварь, — шикнул на него Герион.
Пророк обошел вокруг скульптуры, впервые удостоив внимания не ее саму, а окружающее убранство: дивные и загадочные иконы, вырезанные по черному дереву; стрельчатые мозаичные окна, витиеватые искровые светильники. Перевел взгляд к двери, поискал глазами.
— Верно ли, отче, что искровые лампы зажигаются из центрального нефа?
— Как принято во всех храмах, премудрый.
— Стало быть, днем этот балкон освещен солнечным светом, а после заката служитель сперва зажигает искру, и лишь потом входит на балкон?
— Конечно, премудрый.
— Значит, никто не видит скульптуру Праотца Кристена в темноте?
— Было бы странно прийти к святыне и не увидеть ее из-за темени.
— Отче, вы позволите мне поставить маленький опыт?
Получив согласие, пророк попросил Гериона:
— Позвольте ваш плащ, милый друг.
Тем временем нищий совершенно утратил покой. Он рыскал по балкону, как зверюга в клетке, издавал злое бормотание и так скреб свои руки, будто хотел ободрать с них кожу и уподобиться скульптуре Праотца. Изо всех сил стараясь не замечать нищего, Герион расстегнул серебряную фибулу, скинул бархатный плащ и с низким поклоном подал его пророку.
— Будьте добры, держите один край, а я — другой. Вы же, отче, придержите ткань по центру.
Трое простерли плащ над головой скульптуры и опустили по краям на манер шатра. Густая тень накрыла Праотца Кристена.
— Глядите на свечу, друзья!
Герион ахнул. В темноте стало заметно, что свечу опоясывают тончайшие лучи света — не прямые, а изогнутые, как лепестки цветов! Цветок, сотканный из красных лучей, был самым крупным: его лепестки упирались в животы южан. Цветок из голубых лучей имел пару футов в поперечнике и целиком помещался внутри красного. А самый крохотный цветок состоял из белесых едва заметных лучиков и жался к самой свече, будто надетая на нее корона. Что же до свечи… она источала призрачное, едва видимое мерцание.
Герион попятился и выронил плащ. Отец Лорис в изумлении уставился на Пророка:
— Как вы догадались? Видели это во сне?
— Нет, отче. Просто мне выпала удача ознакомиться с «Божественной механикой». Я узнал, что Праотец Кристен уделял много времени изучению Мерцающих Предметов, и допустил, что скульптура должна отражать этот факт.
— Вы воистину…
Отец Лорис не успел выразить восторг: нищий прервал его отчаянным воплем.
— Аа-аа! Плохо-оо! Не могу. Не могу-ууу!
Впиваясь ногтями себе в лицо, он кинулся к выходу, на лестницу. Споткнулся, потерял равновесие, скатился по ступеням…
— Так тебе и надо, — злорадно усмехнулся Герион, но пророк с отцом Лорисом поспешили на помощь бедняку.
Едва его подняли на ноги, как он заорал: «Пр-ррочь!», — и рванулся к выходу из храма, поскользнулся на мозаичном полу, пребольно грохнулся на спину. Его снова подняли и бережно под локти вывели на площадь.
Там было свежо, моросил дождь. Растирая влагу по лицу, нищий пришел в себя.
— Я ж говор-ррил… Не надо мне в собор!
— Прости меня, — сказал пророк. — Я не желал тебе зла.
— Добр-рохоты идовы…
— Я действительно хотел тебе добра.
Пророк вложил монету в дрожащие пальцы нищего. Тот поднял ладонь, блеснул чеканный золотой эфес.
— Др-ряяянь… — простонал нищий и шарахнулся в сторону, выронив монету.
— Постой! — крикнул пророк. — Как тебя зовут-то?
Но нищий уже исчез среди толпы.
Герион подобрал эфес и вернул пророку. Сказал:
— Душа этого отребья — такая же гниль, как его лохмотья. Недаром он ошалел при виде святыни. Тень Идо владеет его сердцем!
Пророк покачал головой:
— Не будьте так строги, мой друг. Просто бедолага раньше не видел Предметов.
— Зрелище слишком потрясло его, — согласился отец Лорис.
— В отличие от вас, отче, — сказал пророк. — Вы удивились моей догадливости, но не тому, что свеча Кристена мерцает. Вы уже знали тайну?
— Это же мой собор, — с достоинством произнес священник.
— Однако раньше времени не выдали своего знания… Полагаю, отче, вы — первые врата?
Священник поклонился:
— Проницательность делает вам честь, премудрый.
— Могу ли я полюбопытствовать о вашем решении?
— Вы прошли врата, премудрый. И вы, славный.
Герион застегнул плащ с видом самодовольства. Иного он и не ждал.
— Как ни странно, — добавил отец Лорис, — тот бедняк тоже прошел первые врата. Жаль, он этого не знает.
К данной минуте у проницательного читателя наверняка назрел не один вопрос.
Что это за Ямы, которыми пугали нищего драчуны?
Отчего священник назвал себя вратами?
Какое имя, в конце концов, носит пророк?
Правда ли, что подобострастие Гериона выглядит несколько наигранным?
Мы осветим лишь один из этих вопросов, а остальные со временем сами собою получат ответы. Безликое «пророк», коим мы величаем героя, отражает его собственную неловкость от звука своего имени. Ведь имя это, громогласное и пафосное, прекрасно подходило тому человеку, каким был пророк до отшельничества, и отнюдь не соответствует его нынешнему образу. Девять лет назад пророк звался преславным Франциском-Илианом рода Софьи Величавой. Он был столь велик, что владыка Телуриан считал правильным вставать с трона при его появлении. Он владел таким богатством, что однажды купил остров ради единственной прогулки с любимой. Он имел одного сына и шестнадцать дочерей, и столько альтесс, что если бы каждой дарил утеху хотя бы раз в неделю, то никогда не вставал бы с ложа любви. Он носил титулы внука солнца, простирателя блаженной тени, хранителя ключей от Львиных Врат, славного над славными и Первого из Пяти. Говоря коротко, Франциск-Илиан был полновластным королем Шиммери.
В те времена и уходит корнями витиеватая льстивость Гериона.
* * *
Невзирая на чудесную разгадку тайны скульптуры Кристена и легкое прохождение первых врат, вечером пророк был мрачен. Он дочитал трактат «Божественная механика» и обогатился рядом интересных мыслей о Мерцающих Предметах, но так и не получил столь желанного откровения. Не Мерцающие и не скульптура Кристена волновали его, а видение гибели мира, ничуть не поблекшее в памяти за восемь лет. Неведомая катастрофа, которую знаменовал тот сон, стала на восемь лет ближе, а пророк не сделал ни шагу по пути спасения. Простой люд с его незатейливыми вопросами больше не забавлял пророка, а вызывал раздражение и злость. Добрый Герион силился убедить сеньора, что мелочные вопросы людей предвещают светлое будущее: ведь если бы наступала трагедия, хоть кто-то да ощутил бы ее близость. А раз никто не тревожится о большем, чем собственный кошелек, здоровье или постель — то, значит, никто ничего страшного не предчувствует. Пророк поблагодарил помощника, хотя знал, что тот неправ. Сам-то пророк ясно ощущал приближение опасности. Своим чувствам он верил больше, чем чужим.
Около полуночи Франциск-Илиан отошел ко сну, измученный тревогами, а Герион вернулся в свою комнату, где нашел странную записку. «Сделай двести шагов по улице», — значилось в ней незнакомым почерком. Герион проверил заряды в кинжале и искровом самостреле, запахнул плащ поплотнее и вышел на улицу. Сделав двести шагов, он остановился на перекрестке. Широкую улицу, ведущую к гостинице, пересекала узкая и кривая. Ни на той, ни на другой не наблюдалось ни души. Герион покрутился на месте, присматриваясь. Нэн-Клер не баловал обилием освещения: фонари стояли по паре на квартал, между ними гнездилась глубокая тень, но все же не настолько густая, чтобы в ней скрылся человек. Да и шагов было не слыхать. Журчала вода под дощатым уличным настилом, плямкали капли, падая в лужи, цвиринькали ночные кузнечики в зарослях плюща на стенах домов… Герион выбранился и развернулся назад к гостинице. Прямо за спиной стоял человек.
Герион не успел вскрикнуть — с быстротой змеи человек схватил его за шею. Перчатка человека была липкой и горячей; жжение прошло по коже и мышцам шеи, глотка заполнилась огнем. Дыхание перехватило, в глазах помутилось. Герион поднял руки для защиты — они оказались мягкими, как вата. Рванулся назад — ноги подогнулись, уронив его на настил. Человек подхватил Гериона и поволок в боковой переулок…
Когда туман в голове рассеялся, помощник пророка обнаружил себя сидящим на полу у стены в очень странной комнате. Все ее стены покрывала бахрома из пучков зелени, развешенной на веревках. Здесь были разнотравья и букетики цветов, гроздья ягод и сушеные грибы, камыши и стручки. Тут и там в дебри сушняка врастали полки со склянками, горшками, мешочками, а также бронзовыми ступками, пестиками, щипцами и прочим инструментом. Воздух наполнял такой хаос запахов, что обоняние тщилось выделить и распознать хоть один из них. Из мебели в комнате имелся только низкий стол. Возле стола на корточках, по-жабьи, сидел тот самый человек. Он откинул капюшон маскировочного плаща, и Герион смог рассмотреть его черные сальные волосы, крючковатый нос, близко посаженные глаза. Герион пошевелился и не обнаружил на себе веревок, отчего сразу испытал прилив смелости.
— Что ты себе позволяешь, болотник? Знаешь ли, какого человека похитил? Безопасней для тебя было бы сорвать кисточку со львиного хвоста!
— Ты сам искал встречи, — тихо произнес человек. — Не хочешь — уходи.
— Я не просил, чтобы меня парализовали и волокли куда-то, будто тюк соломы!
— Ты должен был убедиться в моем мастерстве. Разве нет?
Герион потянулся и размял затекшие плечи.
— Значит, ты — жало криболы?
Человек промолчал.
— То есть, болотный асассин? — уточнил Герион.
Человек отрицательно качнул головой:
— Я не убиваю за деньги. Владею искусством, но оно не продается. Не такому, как ты.
Гериона задели последние слова, но он вовремя сообразил, сколь неуместно будет козырять титулами. Чем меньше узнает о нем болотный мерзавец — тем лучше.
— Мне не нужно все твое искусство, ловкач. Я хочу купить только один инструмент.