— И каждую ночь с мужчинами… — произнёс генерал.
— Такого не было. Поэтому я и убежала из Мариенбурга. Шведские солдаты шли через город и хватали каждую попавшуюся девушку. — Она посмотрела на генерала умоляющим взглядом и добавила: — Позвольте нам ехать в Москву, господин. Я буду вести там хозяйство пастора.
Но она прибыла не в Москву, а в Петербург. Генерал Шереметев взял её с собой, чтобы она гладила его рубашки.
Так Екатерина Василевская — этим именем она решила теперь называться — дочь неизвестного литовского крепостного и служанки, оказалась в Петербурге. Там её и увидел всемогущий Меншиков. Она стояла на лестнице и мыла окно. Меншиков, знаток женщин, сразу обратил внимание на её фигуру, ноги и икры, талию и пышную белую грудь, а она кокетливо ему улыбнулась.
Чтобы остаться в хороших отношениях с Меншиковым, Шереметев решил подарить ему Екатерину. Теперь она, военный трофей генерала, гладила рубашки князю, мяла по ночам его простыни, и не было женщины более красивой, прелестной и дерзкой.
У князя Меншикова её увидел царь. Без лишних слов он взял служанку себе, а когда Меншиков через две недели попросил Петра вернуть её, царь сказал, что Екатерина починила и погладила так много рубашек, что он решил ее оставить.
После того как Пётр I женился на ней, Екатерина стала могущественной царицей, которая была, возможно, единственным человеком, который осмеливался иметь другое мнение, имела светлый ум и давала разумные советы. Она лично вязала для мужа шерстяные чулки, никогда не требовала от него ничего необычного, жила вместе с ним в деревянном дворце, сушила промокшую от морской воды одежду Петра, выходила с ним в море возле Петербурга и оставалась всё такой же простой, даже став царицей.
Однако была и другая Екатерина — в шёлковых платьях с жемчугом и драгоценными камнями, с придворным штатом, состоящим из княгинь, графинь и просто очень красивых придворных дам. Она сияла на праздниках, и когда во дворце Меншикова проходили роскошные приёмы, а в саду запускали чудесные фейерверки, которые Пётр очень любил, князь склонял голову перед своей бывшей служанкой, признавая её царицей.
Царица появилась перед Вахтером в скромном платье, которое обычно носила, когда не выполняла официальных обязанностей. Она выглядела, как обычная женщина из рабочей семьи, немного располневшая от родов, с внимательным, всё замечающим взглядом.
— Собираешься всё здесь перестроить?— спросила она Вахтера. — Оборудовать Янтарный кабинет? Царь рассказывал мне об этой комнате. Как она выглядит?
— Это трудно объяснить, надо видеть, ваше величество. Этого не передать словами.
— Так красиво?
— Как солнце, отражённое в тысячах золотых камней.
— Тогда установи её, — кивнула Екатерина. — О красоте можешь рассказывать в любое время.
На четвёртый день работ, когда снесли стену и рабочие приступили к разборке деревянных перекрытий между этажами и начали обшивать стены деревом, появился царь. На нём были рабочие штаны в пятнах, рубаха из грубой ткани и кожаный фартук, тоже весь в пятнах. В руках он держал рубанок и пилу. За пояс фартука были заткнуты три молотка, маленькая линейка и отвес круглой формы.
— Какие же лентяи здесь работают! — воскликнул он громовым басом. — Я покажу вам, как должен работать плотник. Поучитесь сначала в Голландии, прежде чем прикасаться к доске! Фёдор Фёдорович…
— Я здесь, ваше величество.
Вахтер подошёл к царю.
— Ты здесь старший. Показывай, что мне делать! — Он положил инструменты на пол и потёр руки. — Не церемонься и дай мне задание. Я сейчас опять Питер, плотник. Бог свидетель, как это прекрасно!
Две недели, по три часа каждый день, царь работал вместе со всеми, устанавливая Янтарную комнату. И трудился не хуже, чем самые хорошие петербургские столяры. Вместе с инструментами он приносил и внушающую страх трость из испанского тростника с вырезанным своими руками набалдашником из слоновой кости. Трость часто прогуливалась по спинам других столяров, если Петр замечал искривлённый гвоздь, косую доску, невертикальные стыки или неровные угловые соединения.
— В Голландии вас всех утопили бы, как слепых котят! — ворчал он на них. — И такие идиоты строят мой город? Да он обрушится, теперь я уверен! Вы все закончите свою жизнь на виселице, на колу, на колесе, под кнутом.
Это была тяжёлая работа, но уже через одиннадцать дней комнаты перестроили так, что получился один зал с нужными для Янтарной комнаты размерами. Стоящие в конюшнях огромные ящики открыли, панели, фигурки, цоколи, карнизы и орнаменты осторожно разложили и осмотрели. Как ни странно, ничего не сломалось, несмотря на тяжелый путь от Берлина до Петербурга.
— Осторожно! — предупреждал Вахтер всякий раз, когда бесценные панели переносили из конюшни во дворец. — Осторожно! Внимательнее, не будьте болванами…
— Это и ко мне относится? — спросил Пётр I. Он один нёс на плечах огромный фрагмент цоколя, такой обычно доверяли троим. Петр был очень силен.
— Ваше величество… — Вахтер умоляюще сложил руки. — Конечно же нет! Только к другим!
— Говори прямо, если я делаю что-то не так. — Царь двинулся дальше с цоколем на плечах. — Если будешь врать, получишь кнута!
Вечером усталый Вахтер пришёл домой. Из кухни доносились запахи кислой капусты и окорока. Адель с закрытыми глазами привалилась к стене. Мориц, этот Цербер, тихо повизгивал перед ней.
— Адьюшка, что с тобой? — За несколько недель Вахтер достаточно изучил русский язык, чтобы говорить целые предложения. Прежде всего он научился ругаться, когда слышал, как они ругаются между собой во время работы. Он обнял Адель, погладил и понял, что она совсем ослабела.
— Это было слишком для меня, Фриц, — произнесла она почти шепотом. — Море, сани…— Она положила руки на выпирающий живот и умоляюще посмотрела на Вахтера. — Ребёнок… я его больше не чувствую… он не шевелится… во мне всё стихло… Я боюсь...
Страх охватил и Вахтера, когда он увидел состояние жены.
— Я позову врача! — сказал он, не находя слов утешения. — Приляг, Дольхен и лежи спокойно. Может, всё не так плохо.
Придворного лекаря Бенджамина ван Рейна из Амстердама, которого Пётр I привез из последней поездки в 1716 году, рекомендовали Вахтеру, как хорошего врача. Он был очень предупредительным, зная, что царь наделил немца особыми привилегиями.
Когда Вахтер вернулся в свою квартиру, Адель лежала на кровати с температурой и распухшим языком. Казалось, она уже не понимает, что происходит.
Юлиус сидел рядом с широко раскрытыми, полными страха глазами и молча молился.
— Мама, — тихо произнёс он, когда в комнату вошли Вахтер и врач. — Мама…
Адель была права, когда опасалась, что ребёнок в её теле умер и трупный яд уже проник в её кровь. Доктор ван Рейн сел на край постели и посмотрел на Вахтера.
— Теперь ей может помочь только Бог, — сказал он.
— Здесь нет Бога, но есть вы. Сделайте что-нибудь! Спасите её! Зачем вы учились, если можете только сидеть и сетовать. Спасите её!
Доктор ван Рейн кивнул.
— Мне нужны полотенца. Много тёплой воды, большие миски и ведро. Но получится или нет, я не знаю.
Три часа они вместе боролись со смертью. И Юлиус, несмотря на свои одиннадцать лет, со слезами на глазах смело им помогал: носил воду, убирал окровавленные полотенца, мыл миски и с надеждой смотрел на мать, как будто взглядом мог прогнать смерть.
На то, что делал доктор, было страшно смотреть, но это была единственная возможность спасти Адель. Длинными щипцами он по частям вынимал мёртвого ребёнка из её чрева. Это оказалась девочка, как и предсказывала акушерка в Берлине.
Он откачал зараженные околоплодные воды, вскрыл вену и пустил кровь, растирал потерявшую сознание Адель холодным шершавым полотенцем и развел в бутылке какую-то микстуру.
— Пусть пьет это, — сказал врач и без сил опустился на стул. — Пять раз в день, по пятьдесят капель на стакан воды. Он посмотрел на жену Вахтера, всё ещё находившуюся без сознания.
Её лицо побледнело, щёки и глаза ввалились. Тело покрывали влажные полотенца, вся комната пропахла спиртом — в конце процедур доктор ван Рейн натёр Адель крепкой водкой.
— Больше я ничего не могу сделать. — Он устало посмотрел на Вахтера. — Теперь нам действительно надо надеяться только на Бога…
— И нет никакой надежды?
— Могу лишь сказать, — доктор ван Рейн вытер лицо, — что я делал такую операцию впервые.
На следующий день приступили к установке янтарных панелей. Царь опять оделся как плотник ис воодушевлением принялся за работу. «Чудо из янтаря», разложенное перед нам на полу, поразило его до глубины души. Он единственный здесь радовался. Столяры и мастера по янтарю боялись его гнева и косились на испанскую трость, стоящую в углу. Вахтер, усталый и с покрасневшими глазами, с трудом двигался и иногда отсутствующим взглядом смотрел в окно.
— Что с тобой? — спросил Пётр I. — Ты заболел? Плохо выглядишь. Глаза, как у кролика, двигаешься еле-еле.
— Моя жена очень больна, ваше величество… Она потеряла ребёнка…
— Я знаю. Ничего, ещё родит.
— Ребенок умер в ее утробе и отравил её. Врач извлек дитя.
— Какой врач? — неожиданно громко спросил царь.
— Придворный врач, доктор ван Рейн.
— Сюда его! — сердито приказал Пётр I. — Сюда, немедленно! — Он распахнул дверь и крикнул лакеям, ожидавшим в коридоре: — Приведите придворного врача! Сюда, в Янтарный кабинет!
Через десять минут в дверях показался доктор ван Рейн. При нём был кожаный саквояж с медикаментами, поскольку он решил, что царь поранился. Но когда к нему приблизился царь, кипящий от злости, как бушующий вулкан, он понял свою ошибку.
— Ты что натворил? — накинулся на него Пётр I. — Оперировал и не сказал мне ни слова? Ты не знаешь о том, что знают во всех больницах города? Не знаешь о моём приказе приглашать меня на все необычные операции, чтобы я ассистировал? Ты разве не слышал, что я привез из Голландии самые лучшие хирургические инструменты?! Ты, мерзавец, этого не знал?