— Повреждения, который нанесли комнате наши войска, мы подремонтировали, Михаил. — Он уже привык обращаться к Вахтеру по имени, хотя и на «вы», и эта близость показывала, какого высокого мнения он о Вахтере и как сплотила их общая любовь к Янтарной комнате. — Вы знаете, как нас взбесил этот, скажем откровенно, вандализм немецких солдат. Это позор. Но кое-что не выходит у меня из головы, и мы, как ни странно, никогда об этом не говорили: на четвёртой панели отсутствует головка ангела. Припоминаете, Михаил? И когда я рассматривал под лупой старые фотографии, то увидел, что это пустое место было всегда. Никто не пытался вырезать новую голову ангела и поставить её на место. Ни вы, Михаил, ни ваш отец. У вас есть этому объяснение?
— Её никогда не заменяли, доктор. И когда я увидел, что вы вырезали голову ангела и поставили её на это место, я ничего не сказал, потому что меня как будто парализовало.
— Михаил! Что с вами?! — Доктор Финдлинг тревожно посмотрел на Вахтера. — Вы сильно побледнели.
— Это маленькое пустое место на четвёртой панели — наша реликвия. Для нас, Вахтеров, и только для нас. Мой предок Фридрих Теодор Вахтер, первый хранитель Янтарной комнаты, снял головку ангела, чтобы положить её в гроб Петра Великого. Это произошло 28 января 1725 года в Санкт-Петербурге. Таким было последние желание царя: положить кусочек янтаря из комнаты ему на грудь и уйти с ним в вечность. Царь умер прежде, чем мой предок принёс ему эту головку. Через два дня после смерти царя он закопал её на берегу Невы, в том месте, где Петр I любил смотреть на свой прекрасный город.
Вахтер опустил голову, а доктор Финдлинг был потрясён. Они молчали довольно долго, пока доктор Финдлинг не произнёс:
— Михаил, этого никто не знал. Обещаю, что когда мы снова установим Янтарную комнату, я уберу копию головки ангела. «Пятно царя», назовём его так, должно остаться.
— Спасибо. — Вахтер вытер глаза рукой. — Спасибо, доктор Финдлинг. Вы один из немногих, кто это понимает.
Насколько своевременным оказался демонтаж Янтарной комнаты, стало понятно в ночь с 29 на 30 августа 1944 года.
Бомбардировщики англо-американских Воздушных сил появились в небе над Кёнигсбергом. Началась страшная бомбардировка. Город полыхал, зенитные пушки и ночные истребители напрасно пытались противостоять налёту. С ночного неба лились смерть и разрушение. Фугасные бомбы, авиационные мины, зажигательные бомбы и фосфорные бомбы превратили город в горящий ад. Утром 30 августа 1944 года старого Кёнигсберга больше не стало.
Замок рыцарского ордена, гордость города, за одну ночь был почти полностью разрушен. От него остались лишь дымящиеся руины, осыпающиеся стены, развалившиеся башни и флигели… замок Кёнигсберга превратился в кучу почерневших, обуглившихся и неровных обломков.
В сообщении вермахта звучало:
«30.08.1944 г.
Ночью британская авиация, снова нарушив государственную территорию Швеции, провела массированные налёты на города Штеттин и Кёнигсберг.
Силы противовоздушной обороны сбили восемьдесят два четырёхмоторных бомбардировщика».
И всё. Несколько общих фраз об уничтожении города, о страданиях тысяч людей, смерти женщин, детей и стариков, об истерзанных телах и о людях, задохнувшихся в подвалах, сожжённых или умерших от разрыва лёгких.
Гауляйтер Кох выбрался из надёжного бункера и приказал немедленно ехать в замок, к южному флигелю, полностью разрушенному. Он искал Финдлинга с Вахтером и нашёл их во дворе замка в окружении солдат и поляков, пригнанных на принудительные работы.
— Янтарная комната! — воскликнул Кох, как только вышел из машины. — Что с Янтарной комнатой, Финдлинг? Скажите мне правду!
Город ещё горел, дома обваливались, спасательные команды искали среди развалин выживших. В больницах, школах и спортзалах лежали стонущие и умирающие, а врачи и санитары, медсёстры и добровольцы боролись за каждую жизнь.
— Она уцелела, гауляйтер. — Доктор Финдлинг с перемазанным сажей лицом кивнул Коху. — Подвалы выдержали.
— Это ваша заслуга, Финдлинг! Я этого никогда не забуду. — Кох помедлил, потом протянул Финдлингу обе руки. — Я благодарен вам.
— Янтарная комната — часть моей души, гауляйтер.
Финдлинг повернулся к Вахтеру. Польские рабочие как раз подняли из подвала первый ящик, сопровождаемые криком Вахтера:
— Осторожно! Повыше! Больше влево, ребята! Левее…
— Что вы собираетесь делать? — громко спросил Кох.
— Я приказал перенести ящики в северный флигель, гауляйтер. Там надёжнее. Хотя подвалы южного флигеля достаточно глубокие, но своды северного флигеля крепче. Подвалы рядом с «Кровавым судом» — самые надёжные во всём замке. Их не пробьют ни фугасы, ни мины. И там не произойдет пожар.
— Делайте, что считаете правильным, Финдлинг. — Кох посмотрел на первый ящик, который теперь стоял на усеянном обломками дворе замка. — Я доверяю вам самое ценное сокровище в мире. После окончательной победы я представлю вас фюреру… он будет вам очень благодарен.
Кох попрощался, сел в машину и уехал назад в горящий город. В ставку фюрера он отправил сообщение: «Прошу сообщить фюреру и рейхсляйтеру Борману, что Янтарная комната цела».
Само собой разумеется, что Вахтер после переезда Янтарной комнаты под своды северного флигеля тоже перебрался туда. Его прежняя квартира была разрушена до основания, он не нашёл там ничего, кроме маленькой, трехстворчатой латунной иконы для поездок, которую царь Пётр I в 1720 году подарил своему тайному другу Фридриху Теодору Вахтеру.
С тех пор она передавалась из поколения поколению по наследству и устанавливалась в красном углу на деревянную полочку, где также висело распятие. Юлиус Вахтер, сын Фридриха, врач и хранитель Янтарной комнаты во время правления трёх цариц — Анны, Елизаветы и Екатерины II, выгравировал на обратной стороне иконы: «Пусть благословение освещает и хранит всех нас, пока на этой земле день будет сменяться ночью. 20 мая 1766 года, во время правления великой Екатерины».
Благословение осталось… Вахтер нашёл икону под обломками шкафа, закрытую лоскутами одежды, как будто её туда положила рука Бога.
Комната в подвале была надёжным укрытием от бомб, но холодной. Толстые стены пахли затхлостью столетий. Вахтер притащил три нагревателя, широкую кровать с толстым пуховым одеялом, стол, четыре стула, умывальник, шкаф, зеркало, печку на углях, для которой четыре дня делал отверстие в стене, чтобы установить вытяжную трубу, несколько кастрюль, посуду и столовые приборы, несколько стаканов, ковёр из кокосового волокна, подвесную лампу и две настольные. Всё это ему выдали со склада снабжения, но только потому, что он предъявлял записку гауляйтера: «Михаилу Вахтеру предоставлять всяческую помощь».
Когда польские рабочие привезли на тележке диван, это стало настоящим праздником. Как и диваны в миллионах немецких комнат, она была обита зелёным плюшем и имела резную спинку. Это был подарок от Бруно Велленшлага, друга Коха, который не только возглавлял администрацию района, но и отвечал за распределение мебели среди пострадавшего от бомбёжки населения. Вместе с диваном Велленшлаг прислал также две картины для украшения комнаты. Одну — известный портрет Гитлера, где фюрер, в форме и плаще с поднятым воротником, уверенным взглядом смотрит в будущее, а вторую — репродукция картины Менцеля: концерт для флейты с оркестром в Сан-Суси.
Sans souci… — беззаботность. Какая горькая ирония!
«Куда же её повесить? — спрашивал себя Вахтер, стоя перед большим портретом фюрера. — Туда, на стену? Он тогда всегда будет перед глазами, день и ночь, при каждом движении, во время любой работы? Он завладеет всей комнатой. Куда же его?»
Манцеля он повесил над диваном. Фюрера прибил снаружи на дверь. Когда доктор Финдлинг первый раз посетил его в подвале и с сарказмом спросил: «Здесь главная ставка фюрера?», Вахтер ответил:
— Мне доставляет удовольствие смотреть на него снаружи. Остальные должны думать, что я его последователь. Каждому своё…
В этот день, 10 января 1945 года, Вахтера навестила Яна.
Счастливая, радостная, ликуя до небес и готовая обнять весь мир, она вбежала в подвал, бросилась Вахтеру на шею, поцеловала и закружилась с ним по комнате. Целый день она работала в больнице, писала списки и отчёты, заполняла формуляры и вместе со старшей сестрой Фридой Вильгельми делала обход отделения. Пишущей машинкой она овладела в совершенстве, печатала быстро, даже не глядя на клавиши. Когда она набирала письма или сообщения, то строчила, как из пулемёта.
Фрида, эта гора мяса с человеческим лицом, так привыкла к своей материнской роли, что полюбила Яну, как родную дочь. Вся ее материнская любовь, которую она никому не могла передать, излилась на Яну. После того как шустрый доктор Ганс Филлип прижал Яну в чулане и порвал на ней платье, Фрида бушевала, как гром, и позаботилась о том, чтобы из Кёнигсберга его перевели в Эльбинг. После угрозы всё бросить и уехать с «доченькой» в Берлин руководству больницы ничего другого не оставалось. Это произошло в 1943 году, и с тех пор больше никто к Яне не приставал. Даже начальник отдела кадров молчал, что она единственная медсестра без документов. По сути, она была фантомом, которого учитывали в платёжной ведомости.
В 1943 году у Яны появилась подруга по имени Сильвия Ааренлунд, родом из Швеции. Она изучала в Уппсале истории искусства, прежде всего её интересовало восточноазиатское. В 1943 году она, гражданка нейтральной страны, прибыла в Кёнигсберг, чтобы продолжить обучение в университете как вольнослушательница.
Первый раз Яна и Сильвия встретились в замке, в картинной галерее, а потом в Янтарной комнате, которую доктор Финдлинг тогда открыл для свободного посещения. Яна обратила внимание на то, что эта блондинка осматривает Янтарную комнату не как все посетители, двигаясь вдоль стен. Она часто останавливалась, внимательно рассматривала отдельные мозаики и даже садилась на стул. Вахтер, сопровождавший группу школьников с учителем, рассказывал им историю Янтарной комнаты и не обратил на неё внимания. Он лишь удивился, заметив боковым зрением, что Яна разговари